— Ха. Не смеши. Это когда сержант или генерал — не важно — на тебя глянет зверем и рыкнет, чтобы подстригся немедленно, а то зарос до пупа. — Ну! У вас в России такие же сержанты? — И генералы такие же. Смеёмся. Мы похожи даже в мелочах. Мы многое взяли друг у друга. Но эскимо и любовь генералов к стрижке — только курьёзы в длиннющем списке похожестей. На первом месте — подозрительность и любовь к секретам. На втором, вера в собственное превосходство и непоколебимая уверенность в том, что весь мир спит и думает, как бы поставить наши великие родины на колени. Похожесть и в том, что даже мы, профессиональные разведчики, проработавшие всю жизнь по разные стороны фронта, понимаем друг друга с полуслова. — Почему ты не ушёл на пенсию? — После исчезновения Лансера? — После убийства Лансера, уважаемый политкорректный Виктор. — Не ехидничай, я тоже умею. Почему на пенсию не ушёл? Если бы спросил человек, далёкий от нашей работы, я бы понял. Но ты-то не по фильмам о Джеймсе Бонде судишь. Кушать хотелось, на пенсию прожить непросто, к тому же в восемьдесят пятом мне было столько же, сколько Глебу, рано на пенсию. — Но ведь ты опасен был? — Чем? — Тем, что всё знал. О Лансере, о Роберте, о Жаклин, об Онассисе, обо всей операции, в конце концов. — Не я один знал. Ты же понимаешь, что в таких делах десятком парней не обойтись. Охранники Кеннеди — те, кто в момент покушения стоял ближе всего к телу. Кто раненого президента в самолёт грузил и в Вашингтон вёз. Кто чужой труп в госпиталь подкладывал. Врачи, санитары. Ну, и те, кто решение принимал. Роберт Кеннеди, Джон Маккон, Линдон Джонсон, Эдгар Гувер. И ещё несколько, рангом пониже. С самого начала было ясно, что в курсе будут с полсотни человек. — Любой секрет, который известен троим, уже не секрет. — Согласен. Поэтому лучший способ секрет сохранить — не замалчивать, а создать завесу. Устроить словесный шум, раздуть версии — числом поболе и позабавнее, чтобы зеваки сбегались. Среди груды абсурда истина затеряется. — Хорошо, но ведь после кончины Лансера вы все не нужны стали, не так ли? — Опять по-детски рассуждаешь. Кто нас всех убирать станет? Это же не фильм ужасов. Это же сколько человек порезать надо. Отдать приказ, посвятив в суть дела с десяток исполнителей. Тебе-то не знать, что разведслужбы убивают в тысячу раз меньше, чем им приписывают. — То есть вас всех оставили в покое? — Точнее, предложили на выбор род занятий. Меня вернули на прежнюю службу. Проще сотворить непритязательную легенду, в которой рассказывается, где и почему ты пропадал много лет, чем тебя убивать. Рискуя провалиться или нарваться на публикацию секретных материалов в далёком сейфе, со стандартной пометкой «вскрыть в случае моей смерти». — Однако люди умирают и сами по себе. Обычный сердечный приступ… И тут же история, которую нечаянный покойник на всякий случай хранил в сейфе, в газеты и попала. — Да. Именно поэтому мы знали, что нас не тронут. Потому что стоит первому из нас подозрительно погибнуть, половина остальных начнёт готовить страховку на случай своей смерти. А так обе стороны строго соблюдали договорённость: вы нас не трогаете, мы за пазухой камень не держим. — Логично. Вооружённый нейтралитет, где обе стороны с удовольствием бы избавились друг от друга, но вынуждены жить мирно. — И ещё. Мало ли, что дальше произойдёт. Мало ли, как и где опять дело всплывёт. Зачем новых людей посвящать, если можно меня держать про запас. И если вновь возникнет тема, меня же и бросят над ней работать, чтобы лишних людей не задействовать. — Да. Согласен. Знаешь, а Глеб это просчитал! Даже не зная всей правды, он понял, что передавать папку будем через того, кто стоял у истоков. Он меня об этом в первый же день предупредил. Просил обратить внимание. — Глеб умный был. Жаль, я его только с твоих слов знаю. — Не смеши. У вас на него досье потолще аргентинского бифштекса. Смеёмся. Мы понимаем друг друга — всего полчаса назад прозвучало: «Как там твой Глеб говорил? Лишний раз миру перевернуться только полезно». Не были Виктор и Глеб знакомы, а я Виктору про эту присказку не рассказывал. Но про любимую Глебову фразу он в курсе. Досье на Глеба, на меня, на любого из нас у них такие же, как у нас на них. Я же тоже одним словом показал, что знаю, как Виктор искал в Аргентине ранчо для парализованного Джона, когда ещё казалось, что лучший выход — это отъезд в далёкую и малодоступную страну. — А почему ты решил нарушить конвенцию? — Какую конвенцию? — А ладно, это из нашей литературы, всё-таки не все наши реалии тебе доступны. Опять смех. В ресторанчике почти пусто, танцоры фламенко появятся только через час, не раньше. Хозяин наверняка уверен, что мы друг другу анекдоты рассказываем. Виктор замолкает. Смотрит в окно. На меня. Снова в окно. — Надоело… — …? — Мне умирать скоро. У меня рак в последней стадии, если ты ещё не понял. — Извини, я не подумал. Чёрт… не знаю что сказать… — Перестань. Так вот, мне уходить пора. В реинкарнации не верю. Мне навсегда уходить. Хочется напоследок дверью хлопнуть, понятно? — Нет. — Поймёшь, если постараешься. Просто хочется, чтобы все они забегали, как мышки на сковородке. — Красивая идиома. Главное, неожиданная. — Да, у нас с тобой сегодня сплошная лингвистика, гаспачо… — Ты хочешь опубликовать мемуары? — Глупости. Кто опубликует? А если опубликует, то в серии фантастики. Зачем? — Тогда, что ты собираешься делать? Молчание. Понимаю. Об этом он скажет в конце. Когда мелочи обговорим. — Сначала надо обработать, сверить — я же по памяти часто пишу. Сможешь? — Да. — Недели хватит? — Наверно. Посмотреть надо. Где материалы? Далеко? — Здесь. Со мной. — Неужели? А не боишься, что я тебя сдам? — Не боюсь. Я не вчера родился. Я тебя вижу. Тебе они противны. Все они. Наши и ваши. Ты сам себе в этом не признаёшься, но противны. И ты документы с удовольствием перекинешь тем, кому они как манна небесная. Для равновесия. — А дома некому было отдать? Неужели ни одного профи не осталось в друзьях? — Дома слежка. Соседи о каждом моём шаге стучат. Я же на виду. К тому же одно дело просить американца китайцам секреты подарить, а другое дело — русского, для которого наш секрет не так свят. — Но почему ты так уверен, что я тебя не сдам? Хотя бы своим, в Москве. — Потому что у тебя совесть есть. Потому что наши ведомства не имеют права делить мир между собой. Третья сторона должна свою роль сыграть. Иначе беда. — Запасная папка в США осталась? — А зачем она мне? Я не могу снова тратить годы на притирку, приглядывание, дружбу. И ты это тоже понимаешь, Вадим. Я передаю тебе всё, что накопилось — даты, копии расписок, распечатки, бухгалтерские квитанции, распоряжения… Мои собственные наброски, в конце концов. Почитай. Исправляй, сокращай, но передай, прошу тебя. А если продашь своему начальству, то обижусь даже на том свете. — Хорошо, сделаю. Но мне тоже подготовиться надо. Мне тоже не хочется, чтобы за меня взялись. Но я передам, не волнуйся. — Да не волнуюсь я. Боюсь я за однополярный мир. Ведь не в том дело, что после падения СССР на вершине остались только США. Дело в том, что США и Россия теперь сговорились, а все их показные наскоки друг на друга — только для потехи почтеннейшей публики, ты это не хуже меня понимаешь. Без второго полюса, без реальной оппозиции со стороны Китая, мир превратится в помойку. К тому же, злит невероятно, по-стариковски, новый всемирный крестовый поход — за всеобщую честность в политике. Каждый политик в страхе оглядывается, не забыл ли чашку кофе оплатить, не сочтут ли домогательством букетик цветов секретарше в праздник. А ведь врут. Врут народам своим и чужим, врут друг другу, врут себе. Вот и получайте. Врать не перестанут, но хоть немного задумаются. Или и впрямь утрутся и дальше поскачут? — Сомнений не остаётся? — Сомнений? Сложный вопрос. Да, мучают — присяга, корпоративная солидарность и тому подобная дребедень. Но я решил для себя окончательно. — Ты уверен, что никто кроме меня, о твоей папке не знает? — Уверен. Они бы меня к тебе не подпустили, если бы что-то знали. Согласен? — Наверно. — Вот и славненько. Когда поймут, что про Лансера известно Китаю, пусть порезвятся, размышляя, чья тут собака порылась. И снова взрыв хохота. Виктор любит по своему интерпретировать наши идиомы — баба с возу, вознице глаз вон. В сотый раз хвалю его знание русского языка. — А знаешь, Вадим. Насчёт идиом. Ведь с них-то всё и началось, если вспомнить. — С идиом? — В первых сообщениях о ранении Кеннеди говорилось о ранении сзади в шею. То есть, о несмертельном ранении. А дальше — простейший фокус. Берётся слово «шея» — neck, берётся слово «сзади» — back, оба термина складываются, один предлог вычитается и остаётся back of the neck, по-английски, «затылок»! Оказывается пуля не в шею влетела, а попала в затылок.