Мари — типичная «сова». В Москве она, как правило, не просыпается раньше полудня (разве что массажистка попросит придти на сеанс пораньше). На мою зарплату долго не поспишь, но сдаваемая в центре Москвы квартира позволяет Мари не бегать с утра на работу. К тому же помогает небольшой дополнительный заработок за уроки йоги, которые она даёт взбалмошным сорокалетним тёткам и заблудившимся в этой жизни прыщавым юнцам. По утрам Мари ест мало. Чашка хорошего кофе, желательно, капучино, пара бутербродиков, йогурт. Иногда гаспачо, остуженный в холодильнике со вчерашнего вечера. Просыпается Мари тягуче медленно. Тихонько притаившись, лежит под одеялом, готовя себя к новому дню. Затем встаёт, мелкими шажками семенит в туалет, в ванную, готовит кофе, долго смакует его, лёжа в постели и лениво поглядывая в экран телевизора. В своё время, одним из самых приятных подарков для Мари стал поднос с раскладными ножками, придуманной чей-то умной головой как раз для утренних завтраков в постели. К сожалению, удобен поднос только тогда, когда кто-то аккуратно поставит его поверх груди и так же аккуратно уберёт, а мне не часто удаётся делить с Мари утренние часы. * * * Закуриваю, созерцая сосновый лесок. Любопытно, за нами подглядывают? Наверно. Средств у пастухов хватит на аренду сотни ищеек. А влияния достаточно, чтобы местная полиция слежке не препятствовала, напротив, своевременно и с готовностью поставляла информацию. Солнышко уже припекает. Судя по соснам, склонившимся в сторону суши, морской ветер здесь частый гость. Но сегодня тихо. Оборачиваюсь, вглядываюсь в темноту комнаты и вижу Мари, заспанно бредущую в ванную комнату. Ставлю воду и к появлению любимой жены на балконе успеваю разлить кипяток по чашкам с растворимым кофе. Мари в ночной рубашке. На ногах шлёпанцы. Волосы перехвачены обручем. Мягко отодвигает штору, грациозно проходит к балконному столику. В мозгу колет иголочка. Странное беспокойство, волнение, непонятное ощущение нарушенной гармонии, несоответствие стоящей перед глазами мирной сцены и реальности. Как будто мозг пытается приглушённо подать сигнал о невидимой, но надвигающейся опасности. Резко оборачиваюсь, вглядываюсь в лес, — возможно, разум отметил странное движение, изменение пейзажа, неестественность. Отметил неосознанно для себя самого, замедленно и невнятно. Нет. Ничего и никого. Тишина. Спокойствие. Отмахиваюсь от ощущения опасности, — понятно, что они могут наблюдать из леса. Однако они пока не знают, имеют ли право напасть. Но мы постараемся уйти до того, как они расшифруют головоломку. Для этого мы сюда прилетели. Для этого я вчера на пляже рассказывал Мари о том, что мучило меня все эти годы. Для этого сегодня мы едем в Лиссабон. Списываю укольчик на общую усталость и нервозность, — несомненно, нервы расшатаны. Если в ближайшие пару дней ситуация не разрешится, начну совершать ошибки. * * * Завтракаем. Болтовня ни о чём. Задаю несколько пустых вопросов о йоге — давнему увлечению Мари, которому она посвящает большую часть жизни и с которой она слилась. Мари прилежно изучает санскрит, вдумчиво читает умные книги о медитациях и левитациях, поздними вечерами подолгу обсуждает по телефону с подругами проблемы мироздания. В Москве каждый день, точнее, каждый вечер, Мари созванивается с какой-то Ириной. Они сдружились ещё в Индии, и с тех пор вот уже полтора десятка лет вместе продвигаются по пути освобождения от пут праздности. Если подруги не решат перед сном очередной насущный вопрос, то наверно не сумеют заснуть. Сколько раз прислушивался я к их щебетанию, получая информацию, правда, с одной стороны. Так и не смог понять, серьёзно или наполовину в шутку девушки уверены в том, что читают мысли друг друга и общих знакомых, заглядывают в будущее и наблюдают за бледными или яркими — в зависимости от обстоятельств — аурами вокруг фотопортретов. Впрочем, по большей части я не понимаю их разговоров, упоминаний их общих знакомых — таких же энтузиастов, юных учеников или уважаемых гуру. Не понимаю терминов, рассуждений, выводов. Иногда в ходе беседы Мари замолкает, откладывает телефонную трубку, закрывает глаза, тихо сидит, обозревая нечто невидимое, вновь берёт трубку и рассказывает Ирине, что «ничего не получится» или «такой-то ошибается, ему разрешили». Кто и кому разрешил и что должно было получиться, я не знаю. Спросил как-то… Получил мягкий, но категоричный ответ, что мне всё равно не понять, так как я не прошел ступени познания. Желание задавать вопросы прошло. С Ириной, кстати, я так ни разу и не виделся. Мне её не показывали. Незачем. Баловство. Мне приятно, что Мари ревнует меня к самой близкой подруге. Зря, конечно, но приятно. — А что я должна делать? — Документы в Лиссабоне. Бумаги, расписки, схемы, фотографии, дискеты. Ты сядешь на самолёт и улетишь в Таиланд, пока они тут бегают за мной. — Разве за мной следить не будут? — Будут. Если выследят. Но мы с тобой тоже не дураки, правда? Во-первых, мы купим два билета в Турцию. А в Таиланд ты улетишь без меня, пока я буду водить их по городу. Уверяю тебя, они не поверят, что материалы я доверил тебе — непрофессионалу, домашней, тихой, нежной и непрактичной женщине. Так не бывает. Так никто не поступает. Никогда. Это нонсенс. Слишком велик риск глупых поступков. А они знают, что ты не в штате. Они штат и утверждали, между прочим. — А улететь вместе мы не сумеем? У тебя же такой опыт! Улыбаюсь. Несмотря на папу, маму, первого мужа и меня представления Мари о нашей работе строятся на кинофильмах. — Мариша, их сто человек. Возможно, больше. Мы в чужой стране. Местная полиция наверняка играет на них — по традиционной схеме. Возможно, мы названы учебной целью, или фальшивомонетчиками, или террористами. В любом случае брать нас не надо, чтобы не обрубить концы — это как раз в кино и книгах верно показывают. Но упускать нас тоже нельзя. И они профессионалы. — Ты тоже профессионал! — Я не умею менять внешность за три минуты. Я вообще не умею её менять. Не умею уходить от погони. Не умею стрелять с двух рук. Не умею незаметно подкрасться к часовому или подняться по отвесной стене. Это не моя работа. Я — профессионал в разгадывании таинственных историй, а не в уходе от хвоста. Возможно, мы доберёмся незамеченными до Лиссабона. Если повезёт, ты сумеешь незаметно улететь в Таиланд. Но я больше рассчитываю на то, что в Лиссабоне они, увидев как ты одна садишься в самолёт, растеряются и не решатся тебя остановить. Они не получали на это указаний. А в Азии не они хозяева. Там зона влияния китайцев, там правит их разведка, а не наши и не американцы. Там ты портфель и передашь. — И что дальше? — Ничего. Как только мы сдадимся китайцам, партия завершена. Мы выиграли. Мы больше неопасны, так как информация уже не у нас. О нас забудут. Месть — удел неудачников. Начнётся этап договорённостей американцев с китайцами. Но это уже не наше дело. Мы с тобой будем кататься в Бангкоке на рикшах и мясо палочками из супа выуживать. — А в Лиссабоне передать бумаги невозможно? — В китайское посольство? Нет. Во-первых, нас к нему не подпустят. Во-вторых, если даже пройдём внутрь, нас выгонят. Немедленно. А документы оставят. Зачем мы им в посольстве нужны? Только головная боль. Куда нас девать? И когда мы окажемся на улице, нас возьмут. Тут же. И уберут. Не из мести. Из принципа наименьшего вреда. Мало ли куда мы можем ещё ринуться и что натворить. — Ты так уверен, что нас не собираются брать сегодня или завтра. — Мари, не собираются, поверь. Они пока не знают, есть ли у меня копии, а если есть, то где хранятся. Если я копии сделал и храню далеко, то я никуда не исчезну, пока их не верну. Оставлять бумаги в Европе нельзя. Как только буду готов скрыться, первым делом уничтожу именно копии. Если они, конечно, мною сделаны. — А зачем ты сделал копии, если собираешься их уничтожить? — Сделал я их или нет, это ещё вопрос. Вот они и мучаются, пытаясь этот вопрос решить. Либо я сделал копии всех материалов, переданных Виктором, но тогда должен их забрать перед тем, как скрыться. Либо ничего не копировал, чтобы перед уходом не тратить времени. В таком случае у меня на руках единственный экземпляр дела. Меня можно убирать, если, конечно, они этот экземпляр получат. Вот они и пытаются вычислить, существуют ли копии, до которых я хочу добраться или я просто выжидаю и исчезну из их поля зрения в удобный момент. Если бы ещё уметь бороться за выживание. — Не верю, что вам не преподавали борьбу за выживание… Как всё же устойчивы людские представления. Даже родная жена и та не верит, что муж — профессиональный разведчик — не обязан успешно использовать приёмы карате и ловко бросать ножи, втыкая их в центр еле заметной мишени. — Меня учили соблазнять красивых девушек! — А… значит, вот как… Мари сорок восемь, но выглядит она на двадцать. Ну, на двадцать пять. Не старше. Потому что Мари — вне возраста, настолько она добра и чиста. Несмотря на трогательно и регулярно закрашиваемую седину, на сеточку морщинок вокруг зеленоватых глаз. Поэтому Мари безошибочно относит «девушку» к себе и смеётся. Но в глазах та же самая вечная искорка печали и недоумения. Только сегодня заметная чуть больше, чем обычно. * * * Вещи оставим в номере. Сядем на местный автобус, доедем до городка, прогуляемся, сядем на рейсовый междугородний и поедем в Лиссабон. Автобус — не самолёт, документы предъявлять не надо. Народу тут мало, если кто-то на нас хотя бы глянет — заметим. Работают против нас местные кадры. Работают с прохладцей, с привычкой к стандарту. Будем надеяться, что на единственной остановке четырёхчасового маршрута никто в автобус не подсядет. Надежда призрачная, но в милой сонной Португалии и не такие фокусы проходили. В Лиссабоне надо добраться до тётушки Каталины, у которой хранится портфель. Португальская старушка, ухоженная, опрятная, как все местные женщины, она и не подозревает, какую увесистую бомбу оставил я ей в подарок две недели назад, сняв комнатку на ночь, пообещав в самом скором времени приехать в отпуск и попросив разрешения оставить портфель, мол, всё равно придётся работать, зачем тащить его домой за тридевять земель, а потом волочь обратно. Портфель не заперт — старушка наверняка заглянула в первый же вечер, убедилась, что в нём только бумаги, дискеты, фотографии, пара магнитофонных плёнок с тем, что Виктор успел наговорить, но не записать на бумагу. Плёнки, правда, в упаковке от модных рок-групп, а дискеты закодированы, но старушка в любом случае смотреть их не полезет. Там же лежат и тексты, которые я успел набросать с момента отъезда Виктора. После того, как я задал вопросы, которые счёл нужным задать, после того, как Виктор ответил так, как счёл нужным ответить — иногда подробно, иногда отделываясь краткими хлёсткими замечаниями по поводу моей настырности, — он оставил мне всё, что накопил за последние годы. Накопил, оставил и уехал умирать. 4.2. Лингвистика Португалия, южное побережье. 27 февраля 2004 года. На десерт прошу португальский флан. Виктор заказывает мороженое. — Я в детстве эскимо не любил. Все любили, а я не любил. — А… так ты с детства расистом был? Чем тебе эскимосы не угодили-то? Смеёмся. Затягиваемся Marlboro — сигаретные вкусы у нас похожи… — Виктор, прокололся ты. Эскимо — это мороженое. На палочке. Все дети его любили, а я нет. Не любил, и всё тут. А тебя бы наши повязали в первый же день. Как американского шпиона. Несмотря на твой русский почти без акцента! Не может советский человек про эскимо не знать! — Откуда у вас, русских, столько снобизма? И духовность ваша не в пример другим, и эскимо только у вас. Ваше «эскимо» от нашего eskimo pie идёт — мороженое на палочке. Молочное, покрытое шоколадом. Так что, кого бы повязали, ещё вопрос. — Не знал. Неужели? Зато слово «вытрезвитель» у вас точно не используется. Это наше, родное. — Опять ошибка. drunk tank, элементарно. В любом городке, в каждом полицейском участке. А зато ты не знаешь, что означает приказ get a haircut!