Шаман низким голосом запел благодарственную молитву сиксиков, и воины подхватили его слова: Великий Дух, отец наш! Помоги нам и укажи нам тропу правды! Сохрани меня, и моих братьев, И все наше племя В лоне нашего истинного Отца. Сделай нас здоровыми и сильными Духом и телом. Научи наших детей Ходить твоими путями! Воздвигни мир на всей земле! Мы благодарим тебя за солнце И за теплое лето, Которые ты вновь ниспослал нам. Мы надеемся, что солнце и лето Дадут пищу всем зверям и людям. Песнопение-молитва стихло. На площадке вспыхнул небольшой костер. Возле него лежали нож и ремни, необходимые шаману для совершения обряда. Горный Гром первым встал на колени перед шаманом. Тот сделал у него на груди два надреза, справа и слева, оттянул кожу на обоих надрезах и, продев сквозь нее концы короткого ремня, крепко связал их вместе. На лице юноши не дрогнул ни один мускул. К средней части ремня шаман привязал один конец длинного ремня, другой же закрепил на разрисованном столбе. После этого он проделал, казалось бы, то же самое с Рогатым Камнем, однако надрезы сделал глубже. Рогатый Камень понял, что его ждет. Юноши откинулись назад, так чтобы ремни натянулись. Стоя бок о бок, они устремили взоры навстречу первым лучам восходящего солнца. Кровь струилась из ран. Толпа встретила начало праздника ликованием. Гремели выстрелы, над головами поднимались облачка порохового дыма. Глухо рокотали барабаны. Мужчины и мальчики кричали. Раздавался пронзительный свист. Этот шум волнами вздымался над головами Рогатого Камня и Горного Грома, и юноши в начале своих телесных мук знали, что они не одни, хоть и отделены от остальных зеленой изгородью, что к ним прикованы взгляды сотен мужчин, женщин и детей. Так они должны были стоять весь день, до заката солнца, почти неподвижно, незаметно меняя положение тела, с тем чтобы все время быть лицом к солнцу и смотреть в его лучи. Шум стих мгновенно, как по команде. Все стояли молча и ждали. Никто не произносил ни слова. Первые часы были самыми легкими для жертв солнечного культа. Они пока еще были полны сил, утро дышало ночной прохладой. Дул легкий ветер, а лучи солнца лились почти горизонтально. Но солнце поднималось все выше и набирало силу. Земля и воздух с каждым часом становились горячей. Кровь, струившаяся по обнаженным телам юношей, засохла. Раны причиняли острую боль, отдававшую в плечи и руки. Глаза жгло будто огнем, потому что солнечные лучи светили все ярче и ослепительней. Лоб пылал. Когда солнце миновало зенит, воздух уподобился кипящей в котле похлебке. Во рту у юношей пересохло, а от потери крови жажда становилась еще мучительней. Немногим мужчинам удавалось выдержать эти муки, не потеряв сознание. Солнце медленно-медленно спускалось к горизонту. Рогатый Камень и Горный Гром уже сделали полукруг и смотрели теперь на запад, на Скалистые горы, над вершинами которых висел огненный шар. Прохлада не спешила сменить зной. Сухой ветер поднимал облака пыли. Рогатый Камень и Горный Гром из последних сил старались держаться прямо и не потерять сознание. Лица их были напряжены, дыхание было прерывистым. Вожди и шаманы, а также многие воины и даже женщины уже заметили, что Рогатый Камень гораздо крепче прикован к столбу, чем Горный Гром. Почти никто не сомневался, что так было угодно Великому Духу и Великому Солнцу; шаман в глазах воинов и женщин был лишь орудием и слугой Великой Тайны. Хотя Рогатый Камень и Горный Гром были братьями, Великое Солнце само провело между ними черту, отделившую их друг от друга. Поэтому никто не отважился возвысить голос в защиту Рогатого Камня. Уинона стояла в задних рядах толпы, на небольшом холмике, с которого ей все было хорошо видно. Лицо ее было серым, как осенний туман. Она уже несколько часов неотрывно смотрела на жертвенный столб, на плечи и головы Рогатого Камня и Горного Грома. Шел восьмой час пополудни. Солнце на западе коснулось горных вершин. Небо пылало багровым огнем. Уинона только теперь вдруг заметила, что рядом с ней стоит Ситопанаки. Прежде чем солнце скрылось, шаман подал сигнал перехода к последнему этапу испытания. Все в напряженном молчании ждали исхода сурового обряда. Рогатый Камень и Горный Гром выпрямились и начали Танец в честь Солнца. Они плясали вокруг жертвенного столба и то и дело, резко отпрянув назад, старались вырвать ремни из мяса и освободиться от кровавых уз. Но это было нелегко. Стремление измученной плоти положить конец этой пытке, длившейся пятнадцать долгих часов, и страх испортить все в последние минуты делали свое дело. По правилам обряда нельзя было ни развязывать ремни, ни резать кожу на груди. Кожа должна была быть порвана. Последние лучи солнца погасли за вершинами гор. В небе еще горели отблески заката, когда Горный Гром упал в траву с порванной в клочья кожей на груди. Глаза его были закрыты, щеки ввалились. Он не шевелился. Шаман отцепил ремень от столба, и воины понесли доблестного мученика в вигвам его отца. Там его уже ждала мать, чтобы позаботиться о его ранах. Ситопанаки осталась стоять рядом с Уиноной. Рогатому Камню все еще не удавалось освободиться от ремня. Он продолжал Танец Солнца один. Сумерки перешли в полумрак ранней летней ночи. Солнце покинуло танцующего. Зажглись первые звезды. Рогатый Камень то и дело изо всех сил бросался назад, но ремни сидели слишком глубоко, и он никак не мог их вырвать из мяса. Уже час танцевал он один вокруг столба. Толпа молча ждала. Кто-то пробормотал: – Солнце наказывает его… Он лжец. За это он поплатится жизнью. Эти слова быстро облетели толпу. Уинона беззвучно шевелила губами, прикрыв рот ладонью. Она молилась. Она, как и все остальные, знала, что помочь Рогатому Камню имел право лишь один человек – шаман. По правилам обряда он мог отцепить от столба конец длинного ремня, если танцующий выдержал испытание и не потерял сознание. Он мог дать конец ремня всаднику, чтобы тот таскал беднягу, как на аркане, пока кожа на груди не порвется. Иногда, чтобы ускорить это, на спину ему прыгал какой-нибудь мальчик. Уинона знала это, но с болью в сердце видела, что шаман не собирался помогать Рогатому Камню. Она посмотрела на Маттотаупу. Наверное, ему было стыдно за сына, который прошел через это испытание не так успешно, как Горный Гром, или которого Солнце наказало, потому что он – лжец. Отец не видел, как славно его сын выдержал испытание на звание воина. Зато стал свидетелем его слабости перед лицом Великой Тайны, его позора перед представителями трех племен и их вождями, перед Татанкой-Йотанкой, перед Тачункой-Витко, перед Шонкой… Горящая Вода мог гордиться своим сыном, а Маттотаупе было уже не до веселья. Рогатый Камень вдруг пошатнулся и упал на колени. Никто уже не верил, что он сам сможет освободиться. Он был прикован к жертвенному столбу, и, если шаман не вмешается, ему придется сидеть на привязи, пока ремень сам не выйдет из загноившейся раны или он не умрет. У Рогатого Камня потемнело в глазах. Так же как боль жгла огнем его тело, последние остатки его воли вспыхнули ярким пламенем под воздействием мысли. Перед лицом грозившего ему обморока и унижения на глазах сотен людей он прикоснулся к столь ненавистному для шамана поясу из вампума. Он не мог предать заключенное в нем послание. Шаман, один стоявший вблизи жертвенного столба, возможно, подумал, что Рогатый Камень решил снять с себя пояс и покориться его воле. Но тот поправил пояс и выпрямился; тело его вновь повиновалось ему. В коленях снова появилась сила. Из груди вырвался какой-то звук. Никто не понял, что он означал, потому что это было семинольское имя. Горный Гром, брат про́клятого шаманом Рогатого Камня, шатаясь, вышел из вигвама и громко запел песнь-молитву. Вместе с ним вполголоса запели шаманка ассинибойнов, Маттотаупа, Уинона и Ситопанаки. Рогатый Камень услышал молитву и из последних сил в отчаянном прыжке бросился назад. Кожа порвалась с треском, от которого человеку со слабыми нервами сделалось бы дурно. Рогатый Камень рухнул на траву и застыл, словно мертвый. Он не знал, что первым к нему поспешил Маттотаупа. За ним – Уинона, и никто не попытался задержать ее. Ни один из шаманов так и не подошел к Рогатому Камню, хотя тот выдержал испытание и жертвоприношение состоялось. Зрители долго молча стояли вокруг. Потом медленно разошлись. По толпе прошел шепоток, легкий, как ветер: может, эта сила, с которой Рогатый Камень оторвался от жертвенного столба, была ниспослана ему не Великим Солнцем, не Великой Тайной, а злыми духами, которых всем нужно остерегаться? Вождь Горящая Вода отослал своего сына Горного Грома и дочь Ситопанаки в вигвам, чтобы они, чего доброго, не попали под власть этих духов. Маттотаупа озирался, как окруженный голодными кровожадными волками бизон. Он видел Тачунку-Витко, к которому пылал необоримой ненавистью, видел черноногих, шаман которых хотел обречь его сына на позорную смерть у жертвенного столба. Они стояли и смотрели на него и на его сына. А потом повернулись и пошли прочь. Враги! Все они враги! Он один понес сына в прерию, погружающуюся в ночной мрак. Только остановившись, чтобы передохнуть, он заметил, что Уинона идет за ним. – Принеси одеяла, целебные травы и повязки для ран и приведи лошадей! – едва слышно произнес он хриплым голосом. Но дочь поняла его. Маттотаупа не подумал о том, что буланый жеребец не пойдет ни за кем, кроме своего хозяина. Он не знал, что Уинона лаской и заклинаниями умела подчинить коня своей воле. Вскоре пришла дочь с буланым мустангом и пегой лошадью Маттотаупы и принесла одеяла, одежду, повязки из лыка и целебные травы. Она намочила повязки, чтобы они плотнее прилегали к ранам. Когда брат в первый раз пошевелился, она дала ему пить. – Это для него, – сказала она отцу, протягивая ему узкий длинный обоюдоострый нож, рукоятка которого была искусно вырезана в форме птичьей головы. – Священный нож. Горный Гром подарил его своему побратиму. После этого она ушла. Она была девушка и не могла разделить жизнь, которую опять предстояло начать отцу и брату. Большой черный пес, пришедший вместе с лошадьми, помедлил, раздумывая, не отправиться ли ему назад, к вигвамам. Он тихо скулил и нюхал воздух. Наконец он улегся рядом с буланым. Маттотаупа остался один со своим сыном. Он прислушивался к его дыханию и в то же время ловил каждый звук, доносившийся от вигвамов в лагере. Там царила суета. Кто-то уже разбирал вигвамы, чтобы еще до рассвета отправиться в родные прерии. Отвязанные полотнища из шкур хлопали на ветру, лошади нетерпеливо топтались на месте, выли собаки, раздавались чьи-то возгласы. Вскоре по прерии замелькали тени всадников, послышался топот копыт. Над землей высился звездный купол неба. Маттотаупа был хорошо вооружен и готов к тому, что после окончания праздника и перемирия дакота нападут на него и постараются убить его и сына. Правда, убить беззащитного воина, принесшего жертву Солнцу, считалось позором, но он слишком долго жил на границе между бледнолицыми и краснокожими, чтобы верить в благородство врагов. Он напряженно всматривался в темноту и вслушивался в тишину, почти желая, чтобы Тачунка-Витко взял на себя позор и напал на них. В нем было достаточно ожесточения, чтобы в третий раз вступить в поединок с этим врагом. Но Тачунка-Витко не появлялся, хотя его вигвам все еще стоял в центре лагеря, и не пытался убить Маттотаупу и утащить в плен лежавшего в беспамятстве молодого воина. Утром лагерь покинули остальные участники праздника, и к полудню все стихло. Осиротевшая прерия лежала под безжалостными лучами солнца. Маттотаупа перенес сына в тень невысокого холма и, как только тот шевельнулся, напоил его. Когда в следующую ночь завыли волки, Маттотаупа не выпускал из рук винтовку. Он был теперь для своего сына и отцом, и заботливой матерью. На второй день Рогатый Камень наконец пришел в сознание. Он еще не говорил, ни о чем не просил, но отец угадывал каждое его желание. Изгнанники Следующие дни прошли без происшествий. Маттотаупа ночами убивал волков, а днем охотился на тетеревов. Недостатка в пище не было. Когда Рогатый Камень оправился от ран настолько, что мог сам держать в руках оружие, Маттотаупа начал уходить в дальние рейды. Он разведал, что во время Большой Охоты на бизонов между дакота и черноногими произошли столкновения. По мере выздоровления перед молодым воином неумолимо, с угрожающей остротой вставал вопрос, чему посвятить вновь обретенную жизнь. Стоял вечер – один из тех мягких вечеров, которыми так богато уходящее лето. Зной иссяк, а холод подступал незаметно, ждал своей очереди. Все в природе, казалось, пришло в равновесие, застыло в обманчивой, причудливой гармонии, согретой колдовством ласкового солнца. Маттотаупа разжег небольшой костер. Они с сыном сидели у огня и задумчиво курили трубки, поглядывая друг на друга. Они уже почти сравнялись ростом, только Рогатый Камень был стройнее исхудавшего Маттотаупы. Ему исполнилось двадцать лет, отцу – сорок два. Оба выглядели старше своего возраста, но по-разному. Сын казался слишком серьезным и замкнутым для своих лет, слишком сильным и выносливым. Маттотаупа же утратил былую энергию, выразительность лица, в его чертах стала проявляться неуверенность. Сила его тоже пошла на убыль, и хотя она по-прежнему была необыкновенной, но прежняя выносливость стала ему изменять. Маттотаупа выдерживал теперь лишь кратковременные мощные нагрузки. Из-за густой проседи он производил впечатление пятидесятилетнего мужчины. Вот и сейчас, сидя у огня с поникшей головой и опущенными плечами, он казался слабым и печальным. Рогатого Камня мучило чувство стыда из-за того, что отец остался с ним и спас ему жизнь. Ему о многом хотелось спросить его, но первым начинать разговор, выходящий за рамки обыденных насущных тем, он не смел. Маттотаупа, судя по всему, сам прочел на лице сына множество вопросов: