Маттотаупа сразу же удалился. Рогатый Камень взглянул на лицо отца, когда тот проходил мимо и думал, что на него никто не смотрит. Но сын не мог понять, что происходит с отцом. К выражению ненависти прибавилось еще что-то непонятное ему, что-то зловещее. Возможно, Маттотаупа вспомнил тот второй поединок, который он позорно проиграл Тачунке-Витко. Этот поединок не был показан зрителям. Наступил вечер. Поднялся ветер и остудил мокрые от пота лица. Но покой еще не скоро вернулся к участникам праздника. Мужчины обсуждали увиденное, пока не зажглись первые звезды. Горный Гром проводил своего брата в вигвам. Рогатому Камню надоело ощущать на себе любопытные взгляды. Кроме того, он боялся, что с ним заговорит Тачунка-Витко. В вигваме были лишь мать и Ситопанаки. Они готовили пищу. Вскоре пришел и Горящая Вода и поужинал вместе с молодыми воинами. Вождь был в этот вечер очень серьезен и молчалив. Следующий день вожди отвели для отдыха. Потом должна была состояться жертва Солнцу. Горный Гром непрестанно с волнением думал о предстоящем великом празднике, каким всегда был для сиксиков Танец Солнца. С детства, сколько он себя помнил, это празднество, во время которого в его племени обычно проходило посвящение в воины, считалось самым важным и радостным из всех торжеств, было связано со множеством древних обычаев и окружено тайнами. Сколько раз он видел, как молодые мужчины стойко переносят сопряженные с жертвой Солнцу муки, и его всегда охватывало это предшествовавшее празднику благоговейное настроение, когда мужчины невольно начинали говорить приглушенным голосом, на детей нападала робость, а женщин переполняла тихая радость. Ожидание праздника висело в воздухе, словно некое незримое благовоние. Таким знал Танец Солнца каждый молодой воин. И вот пришел день – единственный, неповторимый, – когда они с братом сами окажутся в центре внимания на этом празднике. На этот раз праздник был особенно радостный и торжественный, потому что на него собрались представители нескольких племен, а Танец Солнца должен был состояться в очень необычной, очень суровой форме. Горный Гром не боялся за себя, за свои силы. Он был уверен, что способен выдержать это особое испытание. Но в его сильном, ловком теле вместе с мужеством и выносливостью жила великая нежность скрытых чувств. Он ждал и с радостью предвкушал возможность, по обычаю их племени, последние дни и ночи перед Танцем Солнца провести наедине с братом, молча думать об одном и том же, испытывать одни и те же чувства, ходить вдвоем по прерии под ярким солнцем и под желтой луной и знать, что каждый из них готов отдать за другого жизнь. В прошедшие дни Горный Гром несколько раз замечал, что больше не понимает брата. Ему хотелось вернуть прежнее единодушие и единомыслие их суровой дружбы. Настал вечер. Рогатый Камень упал на свое ложе в вигваме и, судя по всему, мгновенно уснул. Горному Грому пришлось отложить осуществление своих желаний. Он решил, что завтра, как только взойдет солнце, они с Рогатым Камнем поскачут в прерию, а после заката в ночном безмолвии вместе начнут готовиться к великой жертве, которая стоила жизни не одному воину. Горный Гром заснул поздно, позже обычного, и проснулся не так рано, как привык. Рогатого Камня в вигваме уже не было. Никто не знал, куда он исчез. Горный Гром поборол свое разочарование и отправился на поиски брата. Он бродил по игровому полю, мимо вигвамов. Большинство жилищ были раскрыты, и свежий утренний воздух свободно лился внутрь. Но ни в одном из них Рогатого Камня не было. Не нашел он его и у табуна. Он обратил внимание на то, что нигде не видно было ни одного мальчишки. Он не придал этому значения, но потом все же остановил одного мальчика, стремглав бежавшего через игровое поле. – Куда вы все пропали? Ты не видел Рогатого Камня? – Он с нами, там, у ручья! – крикнул тот в ответ и побежал дальше, на запад, вверх по течению ручья. Горный Гром торопливыми шагами последовал за ним и вскоре увидел на высоком берегу среди кустарников ватагу мальчиков – сиксиков, дакота, ассинибойнов. Они сидели в кругу, как воины, и, насколько понял Горный Гром, обсуждали какой-то сложный план нападения на белых людей. Рогатый Камень руководил этим совещанием. Горный Гром сел рядом с другом и сразу же включился в игру, как будто только за этим и пришел. У него потеплело на сердце при виде усердия детей и той серьезности, с которой Рогатый Камень относился к высказываниям будущих воинов. После окончания совета началась игра. Мальчики, разделившись на группы, подкрадывались к «врагу», стреляли тупыми стрелами, а Рогатый Камень наблюдал за «военными действиями» и строго критиковал юных ратников. Получить от него похвалу было нелегко; тем ценнее она была для того, кому все же удавалось услышать ее из его уст. Объяснялись игроки как на языке сиксиков, так и на языке дакота, а знаки без труда понимали и ассинибойны. Рогатый Камень принял игру настолько всерьез, что посвятил этому занятию весь день, и мальчики не отставали от него даже вечером, засыпая его вопросами. Ведь перед ними был воин, который знал белых людей, как никто другой, и мог рассказать о них много такого, чего никто из них никогда не слышал. И они говорили с победителем всех состязаний, попавшим в «солнце» и носившим на шее ожерелье из медвежьих когтей, который завтра принесет жертву Солнцу, как со старшим братом. Наконец, отправив сияющих детей по вигвамам и задумчиво глядя им вслед, Рогатый Камень заметил Горного Грома, стоявшего рядом, и тихо сказал своему брату: – Разве не лучше было бы, если бы эти мальчики и в будущем, став мужчинами, стреляли не друг в друга, а сообща боролись с белыми захватчиками? Горный Гром помедлил с ответом. – Вот, значит, о чем ты уже думаешь… Братья не спеша обошли игровое поле. Из многих вигвамов звучали священные песни, которые мужчины и вожди пели в эту ночь, чтобы достойно встретить главное торжество. Звуки были тихими, приглушенными, как вечерние краски, в которые окрасилась прерия. Притихли даже мальчики, весь день игравшие в войну, – не от усталости, а от благоговейного страха перед готовившейся тайной. Они разошлись по вигвамам, чтобы слушать пение своих отцов. Своры сытых собак валялись на траве. Вокруг лагеря паслись лошади. Возле Священного вигвама сиксиков, предводительствуемых Горящей Водой, лежало длинное еловое бревно. Рогатый Камень и Горный Гром знали, что это жертвенный столб, предназначенный для жертвы Солнцу. Послышался топот копыт. К Священному вигваму подскакала группа юных всадников. Они привезли еловые и сосновые ветви, чтобы ограничить ими место жертвоприношения. Ветви сложили у жертвенного столба, и женщины, пользовавшиеся особым почетом, тут же начали сооружать зеленую изгородь. Вскоре они закончили работу и удалились. Из Священного вигвама вышел шаман. Он простился со своими гостями, двумя другими шаманами, которые, по-видимому, участвовали в совете. Гости – один ассинибойн, другой дакота – медленно пошли вместе дальше. Рогатый Камень узнал Татанку-Йотанку и хотел пройти мимо, не глядя тому в глаза, но ему не удалось избежать взгляда дакота, и в этом мимолетном взгляде он прочел глубокую и нескрываемую печаль. Братья направились к своему вигваму, а вокруг, в ночной тьме, разносились звуки священного гимна сиксиков: – Хей, хей, хей, хо… Хей, хей, хей, хо… К этим звукам примешивались песнопения ассинибойнов и дакота. Когда Рогатый Камень и Горный Гром поужинали вместе с вождем, Горящая Вода тоже запел священный гимн. Женщины, младший брат и оба молодых воина слушали. Спев первую песнь, Горящая Вода посмотрел на юношей долгим испытующим взглядом и сообщил им, что сегодняшнюю ночь они должны провести в вигваме шамана. Это тоже было необычно и еще больше усилило ожидание чего-то особенного. Все с волнением восприняли эту весть, укрепившую надежду на какие-то особые чудеса, которые ждали их с восходом солнца. Когда Рогатый Камень и Горный Гром шли к Священному вигваму, глашатай объявил, что праздник начнется не в полдень, когда солнце будет стоять в зените, а на рассвете. Приносящие жертву Солнцу, великому Источнику Жизни, должны увидеть его первые лучи, как того требует закон предков. Молодые воины вошли в Священный вигвам, где царили сумерки и тишина, пропитанные необычными благовониями, и погрузились в особый мир – мир духов. Силе внушения шамана был подвластен каждый, кто вырос с верой во власть духов. Шаман жестом пригласил юношей садиться к огню и дал им особого табака для их трубок. Глубоко вдыхать дым во время священного обряда также считалось жертвой Солнцу. Шаман тоже курил и долго молчал. Время от времени он подкладывал в огонь сухую ветку, чтобы пламя не погасло. Своих молодых помощников он отослал. Перед предстоящим событием все казалось настолько значительным, даже любое маленькое действие, что он выполнял его собственноручно. Наконец он погасил трубку и приготовил предметы, которые понадобятся ему завтра: два длинных и два коротких кожаных ремня и древний каменный жертвенный нож. Он разложил все это вместе с магическими знаками на куске кожи, так что молодые воины могли видеть это. – Я спрашиваю тебя, Горный Гром, и тебя, Рогатый Камень: кто из вас двоих лучше? – произнес он затем медленно. – Не торопитесь с ответом и говорите правду! Но юноши, несмотря на призыв тщательно обдумать ответ, думали недолго. Горный Гром, к которому шаман обратился первым, первым и ответил: – Лучший из нас двоих – мой брат Рогатый Камень. Он одержал больше побед в поединках, он убил больше врагов, он сразил серого медведя. Он знает больше меня. Его мысли быстрее моих, его ноги проворнее, а руки – ловче и искусней. – Это не так, – возразил Рогатый Камень. – Лучший из нас двоих – мой брат Горный Гром. Его мысли просты и ясны. Он всегда искренен. Он еще не пользовался своими силами в полную меру. Они пока дремлют в нем и однажды проснутся. – Вы оба хорошо говорили, – сказал шаман. – К тебе, Горный Гром, у меня больше нет вопросов. Я знаю тебя с твоих первых дней. Я видел тебя мальчиком, юношей и теперь увидел мужчиной. Ты настоящий воин сиксиков, и ты выдержишь Танец Солнца. – Шаман сделал паузу и обратился к Рогатому Камню: – К тебе у меня еще есть вопросы. – Я слушаю тебя. – О чем ты говорил со своей сестрой Уиноной? – Ни о чем. Сказать это шаману для молодого воина было не так легко, как в разговоре с Чотанкой. И все же он сказал это так же кратко и так же решительно. Он счел недостойным для себя нарушить молчание, которое хранила его сестра. Он ненавидел расспросы и попытки уличить его во лжи. Шаман беззвучно пошевелил губами. Потом спросил: – Ты дакота? Рогатый Камень вспомнил, как его уже спрашивали об этом, когда он после трехдневного испытания, обессиленный голодом и жаждой и измученный бесплодными мыслями, вернулся в Священный вигвам. Тогда он промолчал. Промолчал он и сейчас. – Ты сиксик? Молодой воин не размыкал уст. – Кто ты? На этот вопрос Рогатый Камень отвечал в своей жизни дважды. В третий раз он не желал на него отвечать. Он молчал. Из стыда, упрямства, гордости и неприязни. – В тебе нет того, что ты так хвалил в своем брате Горном Громе, – простоты, ясности, искренности. Ты скрываешь свои мысли от Солнца и от нас. Духи не верят тебе. Будет лучше, если ты не станешь участвовать в Танце Солнца. Ложь подобна смерти – так справедливо говорят наши старые и мудрые воины, которые никогда не оскверняют свои уста ложью. Ты слышишь меня? – Я слышу тебя. Рогатый Камень смотрел на огонь и на жертвенный нож. Шаман обвинил его во лжи; у сиксиков это считалось позорным преступлением, достойным смерти. Горный Гром задрожал: он почувствовал беду. – У тебя есть целая ночь, Рогатый Камень, – продолжал шаман. – Подумай о том, что ты до сих пор не решался додумать до конца, и вернись на путь правды. Когда закончится праздник, будет снова поднят топор войны между черноногими и дакота. Мне сказали об этом духи. У Великого Праздника будет плохой конец. На чьей стороне ты станешь сражаться? Меня ты не обманешь. В Рогатом Камне боролись противоречивые чувства. Недоверие ранило его, как острый нож. С языка его готовы были сорваться резкие, оскорбительные для шамана слова, но он совладал с собой и решил сказать всю правду. «Живые картины» были для него не просто игрой, а старым мучительным вопросом, облеченным в новую форму. Он опять вернулся к мыслям, впервые посетившим его еще в детстве, – тогда еще робким, смутным грезам, которые за годы изгнанничества и позорной службы на белых людей прояснились и крепко укоренились в его душе. Несколько часов назад он даже попытался пробудить эти мысли в детях и намекал на них своему брату. И теперь, когда шаман так решительно потребовал от него правды, он впервые высказал эти мысли вслух, обращаясь к одному из старейшин: – Я никогда больше не буду сражаться против воинов прерии, к какому бы племени они ни принадлежали. Так же как Понтиак и Текумзе любили всех сыновей прерии и вели их на борьбу с вачичун, так же думаю и я, и так говорит мне мое сердце. – Ты уклоняешься от ответа, – холодно произнес шаман. – Топор войны будет поднят. Этого не изменить ни речами, ни воспоминаниями. С кем ты будешь – ты и твое сердце, – когда сиксики и дакота начнут убивать друг друга? Рогатый Камень молчал. – Откажись от жертвы Солнцу! Ибо Солнце чисто и хочет правды. Рогатый Камень по-прежнему смотрел на огонь и на жертвенный нож. – Ты запрещаешь мне участвовать в жертвоприношении? – спросил он наконец. – Ты подвергаешь себя опасности, стремясь предстать перед Великим Солнцем. Лжецы умирают в его лучах. Рогатый Камень прикоснулся к поясу из вампума, принадлежавшему Оцеоле. – Я принесу жертву Солнцу, – сказал он. Шаман громко вздохнул, и его лицо приняло странное выражение, стало холодным и непроницаемым, в нем погасли все человеческие чувства. – Пусть будет так, – медленно промолвил он, словно против своей воли объявил окончательный приговор. – Мне тоже понятно послание, заключенное в твоем поясе. Оно содержит мысли, которые ты высказал, но эти мысли вредны для нас. Они только смутят наших воинов и ослабят их силу в борьбе. Больше шаман не сказал ни слова. Они еще долго сидели в молчании. Наконец шаман дал молодым воинам знак ложиться спать. Они легли на приготовленные для них шкуры. Шаман позвал своего помощника и велел ему раздуть огонь. В эту ночь должны были ярко гореть все костры. Горный Гром сразу же закрыл глаза, и вскоре дыхание его стало ровным, как будто он спит. Ему удалось ввести в заблуждение даже шамана. На самом деле он не спал. Он слушал потрескивание горящих веток и священный гимн, который запел шаман. На душе у него было и торжественно, и тревожно, как в ту ночь, когда его побратим по имени Харка, еще мальчик, уехал, чтобы вернуться лишь много лет спустя. Он увидел, что в их отношениях опять появилась трещина, и эта трещина ширилась на глазах, грозя стать непреодолимой пропастью. Его мысли всегда были простыми и ясными, потому что все вокруг было ясно и просто. Теперь же вопросы, которые в ту ночь лишь смутно обозначились в его голове, открылись, как кровоточащие раны. Где правда, а где неправда? Мог ли в вигвамах сиксиков жить человек, который хочет быть братом и дакота? Что это – отвага или предательство? Лучшему воину не пристало сомневаться. Его колебания представляют собой опасность для всех. Какой приговор ждет завтра Рогатого Камня? Он, чужак, дерзнул противоречить шаману. Жизнь его была под угрозой. Рогатый Камень в эту ночь спал спокойней, чем Горный Гром. Он принял решение. Речь шла о жизни и смерти. Но он не жалел о своем выборе. Через четыре часа пополуночи, когда тьма объяла землю, братья были готовы и вместе с шаманом покинули вигвам. На них были только пояса и набедренные повязки. Рогатый Камень надел также пояс с узором из вампума. В вигвамах все еще горели костры; всюду видны были отблески огня. Звучали священные гимны и глухой бой барабанов. Мужчины, женщины и дети с шумным ликованием устремились к круглой площади посреди лагеря. Танец Солнца был для них одним из самых желанных праздников. Юноши, которые вечером привезли ветви, принялись украшать ими изгородь, ограничивавшую площадь. Глашатай ходил по лагерю и громким голосом объявлял определенный шаманами трех племен порядок проведения жертвоприношения. Оба главных участника церемонии должны были с первыми лучами предстать перед великим Источником Жизни и вечером завершить испытание Танцем Солнца. Условия были более суровыми, чем обычно. Такое испытание делало честь молодым, но уже отличившимся воинам. Рогатый Камень с детства знал об испытании Солнцем из легенд и рассказов, услышанных им в отцовском вигваме от Унчиды. Редко кто отваживался пройти через это испытание, еще реже были случаи, когда из него выходили победителями. Отец Маттотаупы, муж Унчиды, еще молодым воином успешно принес жертву Солнцу. Из одного из вигвамов ассинибойнов вышла пожилая седоволосая женщина в красивом платье, похожем на одежду дакотских женщин. Рогатый Камень и Горный Гром с интересом посмотрели на нее. Шаман опустился на землю за изгородью, ограничивающей место жертвоприношения, и седоволосая женщина-шаманка, которая несколько дней постилась, села рядом с ним. Рогатый Камень и Горный Гром подошли к ней и склонились перед ней, чтобы она разрисовала им лицо и запястья черной краской. Шаман тем временем расписывал черной краской жертвенный столб. Затем столб вкопали в землю, украсив верхушку пучком орлиных перьев. Рогатый Камень слышал, как устанавливают столб, но не смотрел в ту сторону. Его взгляд был прикован к шаманке из племени ассинибойнов, волосы которой были убраны так же, как у женщин-дакота, а в спокойном проникновенном взгляде было что-то напоминавшее достоинство и мудрость Унчиды. Вокруг места жертвоприношения собрались воины и вожди. У них были радостные лица. Они вспоминали собственную юность и пройденные испытания мужской доблести. Горящая Вода и Маттотаупа улыбались. Как отцы наиболее отличившихся сыновей, они имели больше оснований радоваться празднику, чем другие. Никто не сомневался в том, что Рогатый Камень и Горный Гром, показавшие сильный характер и волю к победе, с честью выдержат испытание. За мужчинами стояли женщины и дети. Среди них была и Уинона. Она опять надела платье из шкуры белого бизона. Лицо ее было серьезным, она не видела ничего, кроме своего брата. Но она знала, что ему сейчас не до нее.