Все присутствовавшие восприняли известие шамана с удовлетворением. – К какому роду будет принадлежать воин Харка Твердый Камень? – спросил Мудрый Змей. – Духи выскажут свою волю и об этом, – с достоинством ответил шаман. – Возможно, уже во сне Харки Твердого Камня. Авторитет шамана исключал любые возражения. – Прошло уже несколько лет и зим, с тех пор как последний мужчина из наших вигвамов, по обычаю наших предков, после Танца Солнца стал воином, – продолжил сам шаман. – Великое Солнце и Великая Тайна вновь требуют от нас жертвы. Если Могучий Олень и Харка Ночное Око получат свои имена воинов, я спрошу духов, могут ли юноши принести жертву Солнцу. Мужчины, сидевшие вокруг костра, молчали под впечатлением услышанного. – Уже этим летом? – спросил наконец вождь Горящая Вода. – Как только передо мной будут сидеть не просто два юноши, но два молодых воина, я узнаю это и сообщу вам, – ответил шаман. Мужчины подождали, не прибавит ли тот еще что-нибудь к сказанному. Но он молчал, и разговор постепенно перешел на другую, менее важную, но самую распространенную тему для бесед у костра – охоту. Харка и Могучий Олень уже не слушали: в мыслях они были далеко от вигвама вождя. Через четырнадцать дней они станут воинами! Уже на следующее утро весть эта облетела все вигвамы. Никто не сомневался, что оба юноши, которые шесть лет назад, прощаясь друг с другом, стали побратимами, выдержат испытание и получат свои имена воинов. Однако за этим важным, но вполне понятным решением, обрадовавшим всех, стояла Великая Тайна. Распоряжения шамана не отвечали обычаям рода. Уединение, воздержание от пищи и питья и раскрытие тайны собственной жизни было у черноногих, в отличие от других племен, не подготовкой к испытанию будущего воина, а ритуалом посвящения будущего шамана, которого с детства учили мыслить, а через мышление – властвовать над собратьями. Испытанием для воинов служил Танец Солнца. Харка же и Могучий Олень должны были подвергнуться и тому и другому испытанию и принять участие в Танце Солнца, уже будучи воинами. Из-за этого Танец Солнца приобретал особое, необычное, таинственное значение. Мужчины в вигвамах тихо обсуждали эту загадку. Только Харку и Могучего Оленя она мало заботила. Они молча готовились к испытаниям и имели твердое намерение выдержать их с честью. Время шло, и с каждым днем все быстрее. Наконец до начала испытаний осталась одна ночь. Оба юноши поужинали и напились свежей ключевой воды. Поднявшись утром, на рассвете, они сразу же поспешили в Священный вигвам, где их уже ожидал шаман. Он вручил им по мешочку с табаком, велел покинуть стойбище на три дня и три ночи и ничего не есть и не пить в ожидании сновидений, а утром четвертого дня вернуться к вигвамам. На прощание шаман указал каждому из них место, где тот должен был находиться. Харка и Могучий Олень вышли из Священного вигвама. Солнце поднялось из-за горизонта и залило все вокруг ярким светом. В вигвамах уже все проснулись и проводили взглядами побратимов, пешком покидавших стойбище в разных направлениях. Провожать их никто не смел, но все мысленно посылали им вслед свои добрые пожелания. Даже молодой воин Гуляющий по Ночам, сын Мудрого Змея, не смел желать Харке Твердому Камню ничего дурного, ибо шаман сообщил о своем решении, объявил волю духов, а это был закон для каждого члена их рода. Как только Харка оставил вигвамы позади и пошел по лугам и лесам к тому холму, который ему указал шаман, на него снизошел глубокий покой; с души у него словно отвалились застарелые корки, ему стало легче двигаться, дышать. Стояло прекрасное утро. Прозрачный воздух сгущался высоко над землей и переходил в яркую синеву бесконечного неба. Ветер реял над зеленой равниной, ласкал густые травы, играл листьями и ветвями на опушках маленьких рощ; только высокие ели не чувствовали его дыхания и неподвижно стояли в солнечных лучах. Порхали мотыльки, перекликались птицы. Луговые собачки осторожно озирались и прислушивались. Тетерева нежились на солнце. Харка видел множество следов, но сегодня они его не интересовали. Его ничто не связывало. Ему не надо было идти по следу, прислушиваться, не надо было ни с кем говорить. Не надо было даже думать о том, как бы не стать жертвой хищника или врага: эту заботу взяли на себя другие, которым надлежало издалека, незаметно ограждать будущего воина от любых опасностей. Харка Твердый Камень, Ночное Око остался наедине с самим собой и со своими мыслями. Достигнув зеленого холма, указанного ему шаманом, он поднялся на него и сел на траву. Внизу перед ним до самого горизонта простирались манящие просторы – ложбины и возвышенности, перелески, ручьи. Вдали, пробиваясь сквозь теснины, шумела река. Сияло небо, искрящееся золотом утреннего солнца. Харка сидел лицом на восток, обхватив руками колени, его тень лежала у него за спиной. Он задумался и мысленным взором медленно окинул всю свою жизнь. Самым ранним воспоминанием его была холодная зима и замерзшая река с прорубью. Он родился в августе, а это был лед его третьей зимы. Перед рассветом в его вигвам пришел Четан – тогда еще восьмилетний мальчик, – вырвал яростно сопротивлявшегося и брыкавшегося Харку из теплых шкур, вытащил на берег и окунул в прорубь. Харка запомнил, как у него на мгновение замерло сердце и как, немного придя в себя, он впервые в жизни поклялся отомстить. Вечером он попросил отца разбудить его перед восходом солнца, принес с его помощью глыбу льда с реки, прокрался в вигвам Четана и положил тому кусок льда на голую грудь, прямо на сердце. Четан с криком вскочил, схватил Харку и нещадно отлупил его. Но маленький мститель перенес наказание молча, не проронив ни слезинки, со своим характерным выражением гордого упрямства на лице. Так необычно началась их дружба. Четан потом стал учителем Харки во всем, что нужно будущему охотнику и воину. Отцу оставалось лишь привить мальчику самые важные навыки. От ведуньи Унчиды и от шамана Хавандшиты подрастающий Харка узнал легенды и историю дакота. Он выучился языку знаков и рисуночному письму, а в восьмое лето его жизни, когда он уже хорошо скакал верхом, отец в первый раз взял его с собой на охоту и, пользуясь случаем, учил его внимательно наблюдать природу, все подмечать и размышлять обо всем увиденном. Единственный путь, открывавшийся для мальчика из племени Сыновей Большой Медведицы, – это путь охотника и воина. Охота была их главным занятием. Белые люди вытеснили их с плодородных и богатых дичью земель в суровые нагорные прерии с их пылевыми и снежными бурями. Здесь могли выжить только выносливые, закаленные люди. Другого способа добыть пищу, кроме опасной охоты на бизонов, не было, поэтому Сыновья Большой Медведицы постоянно враждовали с другими племенами, которым тоже приходилось жить в прериях. Охота на бизонов была таким же регулярным занятием для дакота, как для крестьян земледелие. Харка рос с сознанием того, что станет охотником и воином, а позже – вождем, как отец. Он был здоров, крепок и умен. Отец пробудил в нем честолюбие, и, когда Харка заметил, как легко дается ему первенство над сверстниками во всех состязаниях и играх, для него стала невыносимой мысль о возможном поражении. Однако Маттотаупа осторожно, но строго учил его, что мальчик должен уметь не только побежать, но и мужественно принимать поражение. Как-то раз Харка ударил своего коня, когда увидел, что проигрывает гонки, и после этого ему пришлось расстаться со скакуном. Он на всю жизнь запомнил свой стыд перед ним и горечь расставания. Однажды, когда Харке было девять лет, он в мальчишеском задоре дерзнул тайком, в лесу, затеять с товарищами игру в шамана и священные ритуалы и при этом сам так искусно и убедительно изображал Хавандшиту, что мальчики в пылу игры пали перед ним ниц. Но тут неожиданно появился сам Хавандшита, и все получили суровое наказание от своих отцов. Харка же был наказан самим шаманом. Сейчас в своих воспоминаниях он пропустил те двенадцать дней и ночей, проведенных в Священном вигваме, рассказывать и даже вспоминать о которых Хавандшита строго-настрого запретил ему. Зато он обстоятельно, во всех подробностях, воскресил в памяти тот год, когда Сыновья Большой Медведицы покинули Черные холмы и ушли на юг к реке Платт, потому что так и не дождались бизонов. Зловещие приключения в пещере, смерть матери, убитой Священным Железом, его первая в жизни битва с врагами, в которой он, еще мальчик, добыл ценный трофей – ружье вождя пауни. С трофеем ему пришлось расстаться: он принес его в жертву Священному вигваму. Это была не добровольная жертва, а скорее плод его упрямства – он хотел доказать отцу и самому себе, что умеет подавлять свои желания. Это было нехорошо. И он в глубине души возненавидел шамана, который потребовал от него этой жертвы и воле которого он вынужден был покориться. С той поры им овладело страстное желание добыть еще одно Священное Железо. Вскоре в стойбище появился Рыжий Джим и подарил ему и Маттотаупе по двуствольной винтовке новейшего образца. На этой истории Харка Твердый Камень, Ночное Око задержался дольше. Он еще раз во всех деталях вспомнил, как восхищался тогда Рыжим Джимом, метким стрелком, подарившим ему грозное оружие! Этот подарок ослепил его. И он совершил вторую ошибку в жизни: сначала он принес жертву, которую не хотел приносить, а потом доверился человеку, которому не должен был верить. Потом Рыжий Джим ночью напоил гостей вождя минивакеном – огненной водой. Сын Старого Ворона и Старая Антилопа захмелели так, что уподобились животным и валялись в бесчувствии на земле. Харка тогда впервые в жизни видел пьяных людей. Но его отец в ту ночь не пил огненную воду. Да, тогда он еще не пил бренди. Маттотаупа отослал из вигвама женщин и детей, но Харка тайком вернулся и наблюдал за происходящим в шатре. Сейчас он с удивлением вспоминал об этом – о том, как мальчиком отважился нарушить отцовский запрет! Но это обернулось пользой, потому что он сам, своими глазами видел, что отец был трезв и в полном сознании. Все время, пока Харка тайно наблюдал за отцом, речь Маттотаупы была четкой и внятной. Однако на следующее утро Хавандшита и великий шаман Татанка-Йотанка, находившийся тогда в стойбище, обвинили вождя в том, что он, поддавшись чарам белого человека, совершил предательство. Его изгнали из племени. Харка бежал из стойбища и последовал за отцом в изгнание. Это случилось семь лет назад, и с тех пор оба они скитались по свету, как бродяги. Они жили отшельниками в горах, сопровождали художника Морриса, работали в цирке и, наконец, нашли прибежище у черноногих. Но злые происки Рыжего Джима вынудили их оставить и этот приют и наняться к белым людям разведчиками. Маттотаупа был невиновен. Харка то и дело мысленно возвращался к этой истине: Маттотаупа невиновен. В этом никто не должен сомневаться. Рыжий Джим до сих пор не нашел золота, хотя ищет его уже семь лет. Вот неоспоримое доказательство того, что Маттотаупа ничего ему не сказал! Причиной же всех зол, обрушившихся на них потом, был неправедный приговор совета старейшин, клевета шамана, возведенная на вождя. Так думал Харка Твердый Камень. Так было и на самом деле и не могло быть иначе. Время шло. Наступил полдень, а Харка все еще был погружен в свои воспоминания. Дали затянула дымка, прерии словно таяли в ней и сливались с горизонтом. Харка еще около часа отрешенно, уже почти бездумно смотрел в серо-голубой простор. Вдруг вдали показался какой-то неясный силуэт, который постепенно принял очертания мустанга, жеребца… Словно мираж, сгусток дымки, неподвижно стоял он на гребне холма. Харка подумал, не снится ли ему это. Он видел того самого буланого, что уже встречался ему, и уставился на него как зачарованный. Тот тоже неотрывно смотрел на него. Так прошло некоторое время. У Харки не было с собой ни коня, ни лассо. Но даже если бы он имел и то и другое – ему сейчас нельзя было охотиться. Буланый жеребец, казалось, знал это. Наконец он пустился рысью, легко, гордо поскакал по лугам и взбежал на холм, где сидел Харка. Тот не мог отвести взгляда от его головы, от его странно диких глаз, раздутых ноздрей. Длинный хвост жеребца развевался на ветру. Харка слышал легкий глухой стук копыт по траве. Он уже весь дрожал от возбуждения. Буланый вновь остановился. Он бил копытом и ржал. «Какая сила!» – восторженно думал Харка. Под кожей коня играли мощные мышцы. Вот он встал на дыбы, но не бесился, как в прошлый раз. В следующий миг он уже мчался прочь бешеным галопом, словно дух прерии, которая и породила его. Наконец топот копыт стих. Мустанг-призрак исчез. Харка медленно вернулся к своим мыслям. Он хотел разобраться с самим собой за первые два дня. На третий день – он это знал – жажда станет настолько мучительной, что сил у него хватит лишь на смутные грезы. Маттотаупа невиновен. Но этот мерзавец Джим все еще пытался склонить вождя-изгнанника к предательству и вырвать у него тайну горы и Большой Медведицы. Нужно во что бы то ни стало разлучить отца с Джимом. Он принял это решение еще несколько лет назад. Но сделать это становилось все труднее. А может, это теперь уже вообще невозможно? Харке стало страшно. Правильно ли он поступил, покинув отца? Да. Он должен стать воином. Потом он снова разыщет отца. Правда, теперь, после всего, что произошло, он уже не мог представить себе, о чем будет с ним говорить. Мысли его непрестанно кружили в голове, впивались в мозг, ранили его, рождали в нем сомнения. Чьим воином он станет? Сиксиков? А если они когда-нибудь узнают, что его отец пьяным валялся на земле на потеху белым людям? Харка никому не рассказывал об этом, никому не мог признаться в этом позоре – ни Могучему Оленю, ни Горящей Воде, ни шаману. А если они когда-нибудь сами обо всем узнают? Может, ему вернуться к дакота? Ему, сыну вождя, которого они до сих пор называют предателем? Сейчас, оставшись наедине с самим собой, Харка признался себе, что тоскует по родине, по своему племени, в котором он родился. Никакое гостеприимство сиксиков не могло искоренить эту тоску. Он понял, что эта тоска живет и в сердце его отца. Зачем Маттотаупа тайно пошел в вигвам Унчиды? Конечно же, не для того, чтобы встретить там Тачунку-Витко! Они оба не решались признаться друг другу в этом робком, глубоко, на самом дне души, запрятанном чувстве – сознании, что они принадлежат к Сыновьям Большой Медведицы. И именно это чувство они болезненней и горше всего оскорбили друг в друге. Маттотаупа – когда вынудил Харку заколоть собственного брата, а Харка – в момент прощания. Что же их ждет впереди? Неужели Харка станет воином, чтобы снова служить разведчиком у белых людей? Нет. Вачичун – бледнолицые – имели все основания охотиться на Харри, чтобы линчевать его, потому что сердце его переполняла ненависть к ним. Харка вспомнил о послании, которое ему передала изувеченная семинолка вместе с поясом из вигвама вождя Оцеолы. Эта женщина умерла. Она сама захотела смерти, как только узнала, что Харка уходит из лагеря. Но она исполнила последний долг своей изуродованной, уничтоженной жизни, и этот призыв к мести теперь жил в нем – вместе с голосом вождя племени семинолов, которого изгнали с родной земли, но храбрейшие воины которого до сих пор борются с белыми врагами, укрывшись в болотах. Солнце уже клонилось к горизонту, а Харка все еще был занят своими мыслями. Одержимый желанием найти единственно правильное решение, он не чувствовал ни голода, ни жажды. Наступил вечер. Солнце светило уже с запада, и Харка не видел его лучей; он только чувствовал их, а перед ним лежала его собственная тень. Цветные сумерки перешли в черную тьму. Загорелись звезды, луна поплыла по ночному небосклону. Харка все сидел, вперив взгляд во тьму. Мысли его летели и летели по кругу. Он вновь и вновь ловил их, просеивал, словно через сито. Так прошла ночь. Не сомкнуть глаз всю ночь, сутки не есть и не пить было для Харки привычным делом и не стоило особых усилий. Второй день оказался намного тяжелей. Во рту у него пересохло. В полдень горячий воздух начал слепить его, язык присох к нёбу. У него было такое чувство, словно кровь в его жилах загустела, сердце забилось чаще. Жар в груди выжигал все изнутри. Вокруг не было ни клочка тени, ни капли росы. К вечеру у Харки заболела голова, все его тело жаждало прохлады. Ночь он провел в пограничном состоянии, между сном и бодрствованием. Он пока так и не пришел ни к какому решению. Его словно окружала высокая стена, он словно был заперт в загоне. Когда и как он угодил в эту ловушку? Как ему освободиться? Он, умный, храбрый, непобедимый, был незаметно, без всяких пут, пойман, пленен, связан, измучен обманами, клеветой, раздором с отцом. Как просто и спокойно жил Могучий Олень! Какая запутанная жизнь у него, Харки! Одолеваемый усталостью, он пожевал табаку. Это взбодрило его, пришпорило сердце, вновь погнало кровь по жилам. Перед глазами у него поплыли видения – расплывчатые образы источников, ручьев, рек. Вода! Вода! Ясность! Ясность! Утром у Харки перед глазами плясали темные пятна. Голову пронизывала боль, а жажда стала уже почти невыносимой. До него доносился шум реки. Вода! Но эта вода была недоступна: он не смел пойти и напиться. Губы его потрескались, глаза налились кровью. Он упрямо гнал свои мысли к одной точке: что делать? Где жить? Куда бежать? Где скрыться от образов пьяного отца, насмешливой ухмылки Джима? Как избавиться от клейма сына предателя? Как забыть о том, что он собственноручно убил своего брата? Он не находил ответа. Как его дух-покровитель может прийти к нему или назвать ему его имя, если он никак не совладает со своими мыслями? Неужели ему придется вернуться к вигвамам без имени, с позором?.. Нет. Так он не вернется. Без имени он не вернется! Его тело горело изнутри. Раздраженные нервы вибрировали, перед глазами все расплывалось, боли становились все мучительней. Он был иссушен жаждой, изнурен, обессилен. Жажда мучила его так сильно, что он совершенно не чувствовал голода. Временами ему казалось, будто он пьет, но вожделенная влага тут же исчезала. Его мысли превратились в смутные видения. Образы стремительно сменяли друг друга, прошлое представало в них искаженным, настоящее расплывчатым, а будущее темным и зловещим. День выдался жарким. Солнце пылало в небе, воздух казался жгучим, как в палатке-потельне. Жар, вызванный обезвоживанием, начал мутить рассудок. В голове у Харки осталась одна-единственная внятная мысль: он не хотел сдаваться. Он не желал возвращаться с позором! Но он не хотел и умереть, сдохнуть в прерии, как койот. Он хотел… хотел… Он все еще чего-то хотел. Это было единственное, что у него осталось, – его воля. Пляска образов и видений у него перед глазами становилась все более дикой и цветной. Вода! Вода! Ясность! Ясность! Вдруг он вспомнил о маленькой, зубчатой, диковинной раковине, которую ему подарил его друг Черная Кожа, Курчавые Волосы в родном стойбище у Конского ручья, когда им обоим было по одиннадцать лет. Харка, сам не зная зачем, взял ее с собой, тайком последовав за своим отцом в изгнание. Она была такой странной, такой твердой и острой, и, когда он прикладывал ее к уху, она тихо-тихо пела о Великой Воде. Эта раковина была с ним и сейчас. Он, как во сне, на ощупь отыскал ее и сжал пальцами. Горячечные видения и грезы завертелись вокруг этой раковины, которая плясала у него перед глазами, как призрак, стремительно увеличиваясь в размерах. Ее пение напоминало шум подземного потока в пещере Большой Медведицы. Крохотные острые зубцы-колючки превратились в огромные рога, а сама раковина выросла до размеров каменной глыбы. У этой глыбы были рога, как у бизона, атакующего врага. Этот образ въелся в его сознание, и он уже видел самого себя огромным и твердым как камень, а на голове у него были рога бизона – знак воинского достоинства, который имели право носить лишь прославленные вожди. Солнце закатилось; кончился последний день его испытаний, уступив место последней ночи. Глаза его горели, даже несмотря на ночную прохладу, пересохшее нёбо пылало огнем, сердце билось сильно и с перебоями, а шум реки, из которой ему нельзя было пить, сводил его с ума. Он не мог ни спать, ни бодрствовать. Его одолевало отчаяние, оттого что он так и не нашел решение, и он в полубреду то и дело говорил себе: «Рогатый камень… Рогатый камень…» Прошла и эта ночь. Когда забрезжил рассвет, Харка с трудом поднялся и, качаясь от слабости, полуживой от жажды, собрав воедино всю свою волю, пошел по лугам к вигвамам. Наконец он увидел рощу и вигвамы и, сам не зная как, из последних сил распознал вигвам шамана и устремился к нему. Когда он, входя, наклонился, у него закружилась голова, и он упал наземь. – Кто ты? – услышал он чей-то голос. – Рогатый Камень… – ответил он, каким-то чудом выдавив из себя эти два слова. – Ты дакота? Харка не ответил. – Ты черноногий? Харка молчал. Смысл вопросов еще доходил до него, но сил на ответы у него уже не было. Он был человеком, это он знал. Но об этом его никто не спрашивал. Маленькую раковину он сжимал в руке. Когда шаман прикоснулся к нему, он разжал ладонь и протянул ему ее. Он не совсем потерял сознание; он все еще что-то чувствовал и что-то слышал. Он услышал, как шаман что-то громко кричит. Значит, он вышел из вигвама. Вскоре после этого пришли люди и попытались поднять Харку, но он воспротивился этому. Подчиняясь приобретенному с раннего детства инстинкту – никому не позволять прикасаться к себе, – он отталкивал протянутые к нему руки. Словно оказавшись среди врагов, он попытался самостоятельно подняться на ноги – сначала встал на колени, потом выпрямился и, покачиваясь, вышел наружу. На мгновение застыв перед входом, он направился к вигваму вождя, стоявшему рядом со Священным вигвамом, вполз на четвереньках внутрь и нашел свое ложе. Лежа на шкурах, он почувствовал долгожданную влагу на губах и от невыносимой жажды пришел в себя, открыл глаза и стал пить воду, которую ему протянула жена вождя. Потом вновь откинулся на шкуры. Руки его горели, пульс барабанил в виски. В вигваме вождя он нашел внимательный уход и заботу. Когда у него появились силы сесть и осмотреться, он увидел своего брата Могучего Оленя, который тоже лежал без сил, иссушенный, выжженный изнури жаждой, которую он до сих пор не утолил, так как женщины, чтобы не навредить его здоровью, давали ему воду понемногу, с перерывами. Только к вечеру оба молодых воина начали оживать. – Как твое имя? – спросил Харка своего брата. – Горный Гром. А твое? – Рогатый Камень. Все в стойбище радовались тому, что оба юноши успешно выдержали испытание на звание воина. Горный Гром и Рогатый Камень в ближайшие дни могли не утруждать себя выражением желаний: все их желания угадывались и удовлетворялись в мгновение ока. Их угощали всеми лакомствами, какие только были доступны в прерии. Жар у них уже спал, и тела их быстро оправились от перенесенных лишений. То, о чем думали и что чувствовали два юных воина в те три дня одиночества, осталось для всех тайной. Известны стали лишь их имена, а шаман утвердил их духов-покровителей. Пока юноши отдыхали в вигваме, шаман готовил для них мешочки с символами: для Могучего Оленя клюв и глаза птицы – как символ Гром-Птицы, для Харки маленькую раковину – как символ Рогатого Камня. Так в новом имени Харки причудливо отразилось воспоминание о родных вигвамах и о его племени. Эти маленькие мешочки с символами их имени и духа-покровителя юные воины отныне должны были беречь и защищать еще более самоотверженно, чем собственный скальп.