– Хау. – Так возвращайся! – Но и у меня к тебе есть один вопрос, Четан. Я сын вождя, а не сын предателя. Мой отец невиновен. Ты в это веришь? – Нет. Харка вздрогнул и побледнел. Его взгляд, которого он не сводил с Четана, скользнул вниз. Он смотрел в огонь и медленно вытянул ветку, концы которой еще горели огнем, так что теперь дотлевал лишь остаточный жар среди пепла. Все молчало и замерло без движения: жар, который больше не вспыхивал пламенем, рука Харки, тихо лежащая на колене, его губы, плотно сомкнувшиеся. Застыл и Четан. Больше он не произнес ни слова. Его «нет» было последним. Ночь и снег тоже хранили молчание. Два молодых индейца сидели друг против друга молча до самого утра. Рассветные сумерки проникли сквозь ледяное оконце и залили серым светом два бледных лица. Четан поднялся, как будто под тяжкой ношей. Подобрал свое оружие и выполз из снежной хижины наружу, не попрощавшись, не сказав ни слова, даже взгляда не поднял на бывшего друга. Харка остался один. Он стиснул зубы, и кожа на его скулах натянулась. Он сам себе не разрешал осмыслить свои чувства. Как будто стояло обычное утро, он снова развел огонь, пошел к реке умыться, а потом принялся искать на свежем снегу следы дичи. Два дня спустя он снова показался в блокгаузе, позаботился о Чалом, который все это время был под присмотром Маттотаупы. Харка встретился с отцом у лошадей, но промолчал, не сказал ни слова о встрече с Четаном. Он хотел выждать, когда отец сам распознает характер Рыжего Джима и тогда будет готов его убить. Но возвращение в родное стойбище могло состояться лишь тогда, когда старейшины признают невиновность Маттотаупы. Иначе Маттотаупа никогда не согласится вернуться; и Харка одобрял эту гордость, потому что сам чувствовал то же самое. Наступило то время года, когда дни снова становились длиннее. Снег стал рыхлым и пористым и потерял свой слепящий блеск. С ледяных сосулек, свисающих с веток и с крыши блокгауза, капало. Подтаявший снег с шорохом падал с веток, шумно обрушивался с крыши под действием полуденного солнца. Ветры, дующие над землей, были полны влаги. Река вздулась, а когда последний растаявший снег впитался в травянистую почву, глинистые потоки воды подобрались к самому блокгаузу. Ветки ив зазеленели, поднялись стебли травы, и первые молодые ростки проклюнулись из земли. Начали раскрываться и бутончики цветов. Дни становились длиннее ночей. Изголодавшиеся бизоны, мустанги, лоси, олени, антилопы паслись на полянах; хомяки покинули свои норы с опустевшими кладовыми и искали новое пропитание. Медведи очнулись от зимней спячки, весь жировой запас с них сошел; тощие, подвижные, голодные, они вышли на поиски добычи. Белые и индейские охотники везли в фактории на обмен ценную зимнюю пушнину. Стояло утро этой поры года. Бен с женой и дочерью позади дома работали над давно запланированной пристройкой, призванной служить продовольственным складом. Рыжий Джим слонялся вокруг дома с ружьем на плече. Увидев его, женщина сложила губы в насмешливое словцо. Джим это заметил и решил воспользоваться случаем. – Ах, вся-то она в трудах! – воскликнул он. – Вся в трудах! Бен, вот женщина, которой тебе давно не хватало! Сколько раз я тебе говорил: сделай пристройку? Меня ты не послушался! Надо было, чтоб приехала жена! Где черту не усидеть, а Рыжему Джиму не уговорить, там самое место для Мэри! Женщина направилась к Джиму, сняла у него ружье с плеча, и он снес это без возражений и со смехом, и сунула ему в руки топор. – Старый плут! – сказала она. – Помогай давай! У Джима были свои причины заручиться расположением женщины. – Всем разойтись! – приказал он и грубовато оттянул дочь в сторону. – То, что вы тут задумали, Рыжий Джим сделает быстрее и лучше. Бен был растерян и сердит, но жена энергичным жестом велела ему подчиниться. – Идем, – прикрикнула она. – Джим сделает. Тебе есть чем заняться. Дженни, дочь, роптала, но и ей мать не разрешила остаться помогать Джиму. Бен отомстил своей Мэри. Он махнул ей на прощание рукой и скрылся в доме: – Пока, мне надо обслуживать! В блокгаузе было занято три стола. Дверь стояла открытой. Лучи утреннего солнца проникали в помещение и немного рассеивали его мрачную атмосферу. С западной широкой стороны тоже падал свет: Джим вырубал дверной проем, предусмотренный для выхода в пристройку. Громыхал стук топора. Река шумела вблизи дома. В загоне ржал мустанг. Все стало другим – шумным, более звучным и живым, чем зимой, в том числе надежды и ожидания, с какими люди встречали начало теплого и плодородного времени года. За дальним столом в углу слева сидели Джо, его младший помощник инженер Генри и Маттотаупа. Рядом с Маттотаупой сидел Харка. Джо снова был полон сил. Приземистый, плотный, загорелый, он сидел на лавке у стены, бренди не заказывал, а поедал на завтрак кусок задней ноги косули, запивая чаем. Но, несмотря на свежую энергию, исходившую от него, что-то в нем изменилось. Кто мог прислушаться к звучанию его голоса и уловить все оттенки, тот распознал бы затаенную злобу и горечь, а кто видел его глаза раньше, тот мог заметить, что теперь они уже не смотрели на мир с прежней уверенностью. Джо не мог забыть то утро мертвых рыб. На Генри те страшные дни сказались иначе. Он думал не столько о мертвых, сколько о своем спасении и любил козырнуть перед самим собой и перед другими опытом, который он приобрел. – И что вы будете делать теперь с дорогой? – как раз спросил инженера Маттотаупа. – Никому от нее не будет ничего плохого! – убежденно ответил Джо. – Ты же знаешь большие города, Топ. Больших городов много на востоке, есть несколько на западе. Когда закончится Гражданская война, наши города расцветут и будут расти, как никогда! Но между городами на востоке и на западе лежит пустынная прерия и Скалистые горы, и они разделяют восток и запад сильнее, чем море разделяет два континента. По морю проходят хотя бы судоходные линии. Такое положение неразумно, оно просто не может дальше длиться. Магистральной железной дороге быть, и не ей одной, но она первая. Кому она повредит? Что плохого индейцам оттого, что через прерию будут ходить поезда? Поезд не поедет ни налево, ни направо, он останется на рельсах. Это просто и ясно. Вдоль линии будут станции. Индейцы смогут приезжать на эти станции, сдавать шкуры и пушнину и выменивать на них то, что нужно им. Они будут таким образом обеспечены лучше, чем через таких торговцев, как Бен. – Но дорога пересечет пути бизонов. – Стада бизонов к этому привыкнут. И индейцы к этому привыкнут, а пройдет время – и они сами будут ездить по этой железной дороге! – Может, ты и прав, Джо. – Конечно же, я прав. То, что сейчас мешает больше всего, – это дремучая неосведомленность твоих земляков, Топ, и враждебность ваших шаманов. Ну ты подумай только – отравить воду! Это по-мужски? По-воински? Между собой индейцы воюют таким же образом? – Нет. – Ну вот! Против таких действий все должны объединиться, у кого еще остался разум. Я рад, что встретил тебя здесь. – Почему? – Потому что я снова приступаю к изыскательским работам. Мы тогда выбрали правильный маршрут! Именно он и приведет к цели, никакой другой! Горный проход для наших целей очень подходящий. Это будет большое, гигантское, бессмертное творение, которое послужит всем людям, и белым и краснокожим. Ты нас спас тогда, Топ, когда мы едва не пропали. Оставайся нашим братом и будь нашим следопытом и защитником! Ты совсем другой человек, чем люди сорта Кровавого Билла и Шарлеманя, хвастуны и задиры. И ты не плакса, как Том. На тебя можно положиться! Топ? – Я ищу Тачунку-Витко. – Там его вернее всего и можно будет встретить: он ведь явится мешать строительству дороги. Глаза Маттотаупы сверкнули. – Если он узнает, что ты нас защищаешь, он сам явится тебя убить. Там ты его и достанешь. Индеец молча смотрел перед собой в пустоту. – Я не принуждаю тебя, Топ. У каждого человека свои дела. Но подумай хорошенько обо всем, что я тебе сказал. – Хау. – Голос Маттотаупы звучал глухо, спокойно. – Завтра я тебе отвечу, Джо. – Буду ждать. Не забудь, что Хавандшита, твой враг, был в союзе с Тачункой-Витко, твоим обидчиком, который отравил моих людей. На это Маттотаупа больше ничего не сказал. Он встал и ушел. Харка молча примкнул к нему. Джо смотрел им вслед и потом все-таки заказал у Бена бренди. Этого заказа хозяин давно с нетерпением ждал. На меновой торговле и на спиртном он зарабатывал больше всего. Генри, так же как и Джо, смотрел вслед индейцам, неторопливо уходящим в луга. Весеннее небо голубым куполом простиралось над землей. Индейцы уже сбросили свои куртки. Их светло-коричневая кожа, их черные волосы, их рослые, стройные фигуры, спокойствие и плавность движений выдавали их сыновнюю принадлежность прерии, где каждый их шаг был шагом по родной земле. Генри видел их через дверной проем и не сводил с них глаз, пока они не скрылись среди песчаных возвышенностей. – Странные люди, – сказал он потом, наполовину себе самому, наполовину Джо. – Честные и коварные, храбрые и хитрые, понимающие и несообразительные. Что, интересно, Топ высидит к завтрашнему утру? – Скажет «да». – Вот уж я удивлюсь. Он происходит из племени, с которым мы будем в состоянии войны. – Нет ничего более непримиримого, чем братская ненависть. – А мальчику ты тоже доверяешь? – Я доверяю отцу, которому он послушен. Джо опрокинул стаканчик бренди. Сегодня он мог выпить, не свалившись под лавку. Стук топора Джима смолк. Он тут же вошел в дом и подсел к Джо и Генри. Стаканчик уже стоял перед ним наготове еще до того, как он опустился на лавку у стены. Его поставила Дженни. Джим поблагодарил ее взглядом, в котором читалось твердое намерение не платить ни цента. – Уже снова на ногах? – начал он разговор с Джо. – Как видишь. – Снова будете вести замеры? – Да. – А скауты вам нужны? – Джентльмены – да. – То есть без оплаты? – Приблизительно так. – Это бессмысленно. Так не бывает. – Бывает. Индейцы, например. – Если я не захочу, Топ с вами не пойдет. – Ну, это мы еще посмотрим. – Не верите – давайте проверим, – насмешливо сказал Джим, выпил бренди и поставил стаканчик на стол. Дженни подлила ему. Джо внимательно наблюдал за позой Джима и за выражением его лица и уже начал сомневаться: