– Знаю, дорогая, – сказала она. – Но преимущество на его стороне. Даже если ты поедешь в Сиэтл и найдешь их, что тогда? – Попытаюсь вразумить этого человека, – сказал я. – А если не смогу, то буду бороться. – Послушай, – продолжала она. – Нет смысла бороться там, где тебе даже негде жить. Мы можем подать ответный иск отсюда. Возвращайся домой, Эл. – Но, Милли, ты же сама велела не возвращаться без Валентины! – Женщина с собакой остановилась на тротуаре, с любопытством разглядывая меня. Я была в истерике, но мне было все равно. – Я не уеду без нее! – Но разве у тебя есть выбор, Элоиза? Связь стала пропадать, и я перестала разбирать, что еще она говорит. Повесив трубку, я снова оказалась одна – глубоко и безнадежно одинока. В последующие месяцы я просто существовала. Милли приходилось уговаривать меня поесть, принять душ – сама я только дышала, и то не стала бы, если бы это не происходило само собой. Мой мир – мое сердце – был коварно вырван из моих рук. Друг Милли, адвокат, согласился помочь мне безвозмездно, но, как бы я ни была благодарна за время и щедрость, этого оказалось недостаточно. Наше ходатайство в суд отклонили, и Фрэнку предоставили полную опеку над Валентиной. Все права на посещение аннулировали из-за заключения детского психолога. Она написала: «На данном этапе я рекомендую избегать контактов между матерью и ребенком. Любое время, проведенное с родителем, ушедшим из семьи, может привести к страданиям и травме для ребенка. Валентина достаточно пережила; теперь следует сосредоточиться на исцелении ее травмы под присмотром лицензированного детского психолога, а также родителя-опекуна – в данном случае отца. В этом случае существует также угроза похищения. Мать живет в Лондоне и не является гражданкой США. У отца есть обоснованные опасения по поводу того, что мать увезет ребенка в Европу. Таким образом, по моему профессиональному мнению, мать неуравновешенна и представляет угрозу для безопасности и развития Валентины». Я хотела сжечь эти бумаги. Хотела найти эту чертову психологиню и придушить ее. Но решение было окончательным; моим единственным утешением стал адрес в Сиэтле, куда переехал Фрэнк. Поэтому я писала Вэл каждый день. Я хотела, чтобы она знала правду, но прежде всего, что я люблю ее всем своим существом и молюсь, чтобы когда-нибудь она поняла и простила меня за то, что ее отец перехитрил меня. Со временем я научилась принимать этот кошмар как свою новую реальность, хотя и знала, что никогда не избавлюсь от боли. Мне пришлось научиться жить с этим, и в этом мне помогали исключительно письма к Вэл. Я писала их каждый день. Тот год прошел как в тумане, но однажды в руинах моей жизни сверкнул проблеск радости. Это был неожиданный телефонный звонок от агента по недвижимости, который устроил нам экскурсию по розовому зданию. Агент сообщил удивительную новость: владельцу, как он объяснил, требовалось немедленно избавиться от недвижимости. Он был готов продать его нам за ничтожную часть запрошенной цены, а в случае необходимости даже помочь финансово. Я с трудом могла поверить в нашу удачу, но Милли отнеслась к услышанному скептически. Может быть, в подвале трупы? Может быть, фундамент заражен термитами? В конце концов, мы наплевали на здравый смысл и сделали решительный шаг. И что это был за шаг! К тому времени я вернулась в «Хэрродс» на неполный рабочий день. Мне не хватило бы наличных денег, чтобы совершить покупку самостоятельно; кредита в банке у меня тоже не было, но Милли подписала кредит, и вместе мы стали хозяйками одного из самых очаровательных зданий Примроуз-Хилл – что казалось невероятным. В вечер покупки мы окрестили место нашего будущего книжного магазина бутылкой шампанского, и я начала понимать важный урок, который поддерживал меня в последующие годы. Пусть я всегда буду носить в себе глубокую боль, но нельзя позволять ей брать верх. Я научилась отбрасывать в сторону то, чего не могла изменить, и сосредоточилась на том, что в моих силах: снова обрести подобие радости жизни с помощью магазина, который мы решили назвать «Книжным садом». В течение нескольких месяцев после моего возвращения в Лондон один из чемоданов так и валялся в шкафу неоткрытым, но теперь я наконец была готова встретиться со своим прошлым лицом к лицу. Я достала из чемодана калифорнийские ракушки и фигурные коряги. Затем на свет появилась голубая керамика от Расселла Райта, которая, как я с облегчением заметила, не разбилась и не треснула во время трансатлантического путешествия. Наконец я открыла шкатулку с драгоценностями, полную редких ожерелий, браслетов и брошек от Трифари. Милли с удивлением наблюдала, как я изучаю реликвии своего прошлого. Я рассказала ей о распродажах, которые часто посещала в Лос-Анджелесе, о часах, проведенных в одиноких скитаниях по городу. – Я понятия не имела, что ты так одинока, Элоиза, – печально сказала она. – Но этого больше не будет никогда. Наконец я достала книги – десятки ценных первых изданий, которые спасла на распродажах. Моим увлечением были 1940-е годы, прекрасное десятилетие для книг. Английские и американские авторы. Эрнест Хемингуэй, «По ком звонит колокол». «Сын Америки» Ричарда Райта. Сомерсет Моэм, «Острие бритвы». Ивлин Во, «Возвращение в Брайдсхед». Уильям Фолкнер, К. С. Льюис, Норман Мейлер. Джордж Оруэлл, «1984». – Поставим это на полки, Милли, а потом добавим многое другое. В дальнем углу чемодана лежали две фотографии Вэл в рамках, и при виде их у меня защемило сердце. У меня до сих пор не хватало духу взглянуть на них, и даже теперь, увидев прелестное лицо дочери, я чуть не умерла. Но я вспомнила урок, который должна была усвоить: можно испытывать боль, но не зависеть от нее. Я поставила одну из фотографий на столик в прихожей Милли, чтобы видеть Вэл, входя и выходя и квартиры, а вторую – в книжном магазине, где она станет моей музой. Она была моим сердцем, и она будет душой книжного магазина. Днем Милли уезжала на работу в центр города, а я, засучив рукава, убирала мусор, прибивала расшатанные половицы и драила каждую поверхность до блеска. Обо всем этом я каждый день писала Валентине. Это притупляло боль и давало надежду. Когда-нибудь она найдет меня. Когда-нибудь я снова увижу ее лицо. В конце концов, если нарциссы могут каждую весну пробиваться сквозь замерзшую землю, то и я могу преодолеть боль. Юридическая карьера Милли была на подъеме, и она оставалась пассивным партнером. И хотя я переехала в квартиру на верхнем этаже здания, она решила остаться у себя, в жилище, где уютно и счастливо жила много лет. – Ну, как себя чувствуешь? – Милли пригласила меня на ужин. Вторая неделя торговли прошла успешно, и мы праздновали это бутылкой хорошего бургундского и жареной курицей, которую она только что вытащила из духовки. – Грустно и радостно, – сказала я. Она понимающе кивнула. – Значит, градостно. – Да, – рассмеялась я. – Милл, – сказала я после долгого молчания, – ты, наверное, не помнишь, ведь это было так давно, – но до Фрэнка был кое-кто другой. Его звали… Эдвард. – Я помню, – сказала она, избегая смотреть мне в глаза. – Я тут подумала, – продолжала я. – Теперь, когда я бесповоротно разведена, как ты думаешь, может быть мне… поискать его? Или это… глупо? Она потерла лоб. – Эл, просто… прошло столько времени. Люди меняются, и… я не хочу, чтобы тебе снова причинили боль. Ты и так через многое прошла. – Это не ответ, Милли. Ты чего-то недоговариваешь. В чем дело? Ее глаза наконец встретились с моими. Я терпеливо ждала, но ее слова удивили меня. – Не знаю, как это лучше сказать, но это должно быть сказано. – Она села за стол, сложив руки. – После того, как ты уехала из Лондона, я однажды столкнулась с Эдвардом в Мейфэйре. – Она сделала паузу. – Ну, если честно, я нашла его. – То есть как? – Эл, я ничего не знала об этом человеке: у меня было только имя, пиджак в шкафу и выражение твоих глаз. Я должна была найти его. Просто обязана. И когда мне это удалось, – что ж, я поняла. Я поняла все. В тот день мы вместе пообедали и снова встретились неделю спустя. В конце концов, мы стали хорошими друзьями, и я… узнала его очень хорошо. Я покачала головой. – Но почему ты не сказала? – Я должна была, но… – Ее голос прервался. – Послушай, я знала, что Эдвард тебе далеко не безразличен, и не думала, что тебе станет легче в Калифорнии, если я начну болтать о нем в письмах. Мы стали добрыми друзьями, нас связывал единственный общий интерес: ты. Мы оба так скучали по тебе. Я улыбнулась, слушая с напряженным вниманием. – И еще кое-что я должна тебе сказать, – кашлянув продолжала Милли, и на ее лице вдруг появилось выражение страдания. – Со временем я начала… испытывать к Эдварду нечто большее. Я отвернулась, мое сердце наполнилось эмоциями – ревностью, болью, удивлением. Это было последнее, что я ожидала когда-либо услышать от лучшей подруги, и все же я не имела права считать, что меня предали. В конце концов, это я вышла замуж за другого и уехала на другой конец света. – А он нет, – наконец сказала она. – Его сердце безраздельно принадлежало тебе. Я не знала, что сказать или сделать, так что мы просто долго сидели молча, пока я наконец не обрела дар речи. – А где он сейчас? Ты знаешь? Она кивнула. – Он переехал в деревню… с женой и ребенком. Это известие одновременно причинило мне боль и согрело сердце. – Понятно, – сказала я. – Выращивать помидоры. Милли покачала головой. – Какие помидоры? – Просто так, – ответила я. – Он счастлив. Это все, что мне нужно было знать. Милли прошла в свою спальню и вернулась с вешалкой, на которой висел мужской вечерний пиджак. Она протянула его мне. Конечно, я вмиг все поняла, и на меня нахлынули воспоминания о вечере нашего знакомства. – Ты хранила его все эти годы? – удивилась я. – Ну, я же обещала, разве не помнишь? Я улыбнулась. – Эл, ты простишь меня? Я вовсе не хотела… – Уже простила, – кивнула я. Мне, как и ей, не терпелось снова задвинуть эту тему подальше. – И хватит нам это обсуждать. – Просто хочу, чтобы ты знала: была только одна женщина, которую Эдвард мог когда-либо любить. Это не я. И не кто-то другой. Элоиза, это всегда была только ты. Я прижалась носом к вороту пиджака и вдохнула запах нафталиновых шариков, любимых свечей Милли и… воспоминаний. Это было лучшее из всех времен, это было худшее из всех времен. Глава 31 Валентина