Она улыбается и кивает в сторону кухни. – Ну, мне пора возвращаться. Рада тебя видеть, дорогой. И тебя тоже, Вэл. – Она подмигивает мне и ныряет в зал. Я просматриваю меню и выбираю салат кобб, который и заказываю, когда молодой официант останавливается у нашего столика. Эрик просит то же самое, но с курицей. – Мне жаль твою маму, – говорю я мгновение спустя. – Спасибо, – говорит он. – Видишь, у нас есть еще кое-что общее. Я киваю. – У вас с ней были близкие отношения? – Очень. Это она привела меня в детстве в «Книжный сад». – Значит, ты вырос здесь, в Примроуз-Хилл? – Да, – отвечает он. – Прямо за углом. – Надо же, вырасти в таком удивительном месте, – говорю я, немного завидуя кажущемуся идиллическим детству Эрика. – У тебя, должно быть, прекрасные воспоминания. – Все мои воспоминания связаны с мамой, – говорит он, – и это очень тяжело. Папа много работал. Он всегда был занят. Думаю, смерть мамы заставила его остановиться и задуматься, что он в жизни упустил, понимаешь? Я киваю. – Но, по-моему, это редкий дар переживать утрату таким образом – когда начинаешь видеть вещи более ясно. Я не говорю ему, что на меня смерть матери, похоже, произвела противоположное воздействие. – Очень сожалею о твоей потере. Он улыбается. – Ее нет уже двенадцать лет, но легче не становится, особенно здесь, в Примроуз-Хилл, где каждый уголок вызывает воспоминания. По пути в парикмахерскую через квартал она обычно оставляла меня в книжном магазине твоей мамы – слушать, как Элоиза читает. Я чувствую комок в горле, но быстро овладеваю собой. – Мама была для меня целым миром, – продолжает он. – Она подарила мне волшебное детство. – Моя мама тоже, – говорю я, снова удивляясь своей откровенности, – По крайней мере, пока мы были вместе. Он кивает. – Мне жаль, что я не узнал ее с точки зрения взрослого, и она так и не узнала меня взрослым. – Он выпрямляется на стуле и со вздохом проводит рукой по волосам. – Извини, я говорю бессвязно. – Вовсе нет, – быстро говорю я. – На самом деле ты совершенно прав. Когда говоришь, что вроде бы знаешь человека, но не знаешь его… Это очень верно, особенно когда речь о родителях. Они ведь прожили целую жизнь до нашего рождения, пережили собственные личные бури, но мы были детьми и ничего об этом не знали. Он кивает в знак согласия. – Моя мама, как твоя, тоже была всем моим миром, и когда она уехала в Лондон, я так и не смогла заполнить пустоту, которая после нее осталась. Я долгое время была сбита с толку ее внезапным отъездом, а потом разозлилась на нее. Но теперь, когда я здесь, – я замолкаю, глубоко выдыхая, – я начинаю понимать, что за всем этим стоит больше, чем мне известно. Я все еще чувствую боль от ее отсутствия, но… пытаюсь понять, есть ли в этом какой-то смысл. В глазах Эрика я читаю сочувствие, и это согревает меня. – Логично, и я даже представить себе не могу, через что ты прошла. Но если это тебя хоть как-то утешит, Элоиза так часто говорила о своей дочери – удивительной Валентине, – что казалось, будто ты неотъемлемая часть книжного магазина. Я улыбаюсь. – Правда? Он кивает. Официант приносит нам салаты. От свежесмолотого перца мы оба отказываемся. – А твои родители были счастливы вместе? – спрашивает он. Я пожимаю плечами. – Наверное, да, если смотреть со стороны. Но я даже в детстве знала, что между ними что-то не так. Каждый жил своей жизнью. – Мои тоже, – говорит он. – Я был единственным, что… – Их связывало, – говорим мы хором и смеемся. Эрик улыбается, но в глазах у него сомнение. – Думаю, не всем удается пожить в сказке. Я поправляю салфетку на коленях. – И ты не считаешь себя одним из счастливчиков? – Нет, то есть на самом деле… да, я надеюсь, что так. – Он замолкает. – Нам с Фионой повезло, мы счастливы – так я думаю. Но все эти годы, что я наблюдал за родителями, научили меня осторожности, – особенно когда речь идет о чем-то постоянном, понимаешь? Я киваю. – Она хочет выйти замуж, завести семью, и я тоже хочу, но… Понимаешь, я хочу быть уверенным. – О, уж я-то знаю. – Извини, – говорит Эрик, откладывая вилку. – Я что-то слишком разболтался. – Нет, твоя откровенность ободряет. – Что ж, я рад, что мы становимся друзьями, Валентина. – Я тоже, – говорю я, улыбаясь. Я решаюсь рассказать ему об охоте за сокровищами, в которую втянула меня мама, и он приходит в восторг. – Это потрясающе, – говорит он. Я рассказываю ему о последней подсказке, оставленной в Риджентс-парке, – опустив все, что касается встречи с Фионой, – и его глаза округляются. – Понятно, что она упомянула Цицерона, – говорит он, сияя. – Но то, что ты должна найти, – не книга. – А что же тогда? Он чешет в затылке и смотрит вдаль, как будто роется в потоке воспоминаний. – Когда мама водила меня на чтения Элоизы, дети садились вокруг нее на ковре, и прежде чем начать, она передавала по кругу деревянную коробочку, из которой каждый брал себе леденец. Это было волшебно. – Он улыбается. – Вот и все, Валентина. – Ничего не поняла. – Коробочка – я так и вижу ее перед собой, будто это было вчера. Из красного дерева, покрытого блестящим лаком. Но главное вот что: на крышке была выгравирована надпись: «Чувства Цицерона». В то время я понятия не имел, что это значит, я же был маленьким и думал, что Цицерон – это что-то от слова «цыц». – Он смеется. – Но теперь-то я понимаю книжный юмор твоей мамы. Ведь Цицерон был одним из величайших римских мыслителей, верно? А она держала внутри конфеты. Просто блестяще. Она и была блестящей. – В общем, если найдешь ту шкатулку, готов спорить, что найдешь и следующую подсказку. – Вот это да, – говорю я, пораженная. – Спасибо тебе. Я спрошу Милли. Мы заканчиваем есть, и наш разговор переходит на другие темы. Я спрашиваю, кем он работает, и он отвечает, что журналистом. Это вызывает у меня любопытство, но прежде чем я успеваю расспросить подробнее, к столику возвращается Джен. Эрик достает бумажник, но она настаивает, что угощает нас за счет заведения, и отмахивается, когда мы пытаемся протестовать. – Было здорово, – говорит он, когда мы выходим. – Может, как-нибудь повторим? – Хорошо бы, – говорю я, и мы разъезжаемся, каждый в своем такси. Я прошу водителя отвезти меня в Лондонский университет Куин Мэри, откидываюсь на спинку сиденья и улыбаюсь про себя, вспоминая разговор в кафе. Если я когда-нибудь встречу Дэниела Дэвенпорта, то, возможно, он будет немного или даже очень похож на Эрика. И что греха таить, мне бы хотелось, чтобы так оно и получилось. Завидев Тауэрский мост, я прошу таксиста высадить меня, чтобы я могла рассмотреть поближе это культовое сооружение. Я вспоминаю мамины рассказы о ее любимом Лондоне, в которых очень часто упоминался этот самый мост – символ ее юности. Она рассказывала, как каталась по нему на стареньком велосипеде с прикрепленной корзинкой и колокольчиком на руле, как с развевающимися от ветра волосами пересекала Темзу, радостно крутя педали. Я знала, что ее детство в бедном районе Лондона было нелегким, но все равно ее истории казались мне самыми лучшими сказками, и я страстно желала в них жить. Я иду по тропинке, ведущей к пешеходной дорожке моста, уворачиваясь от встречного джоггера; мне на руку случайно попадает капля его пота, я смахиваю ее и проталкиваюсь сквозь группу туристов, плетущуюся за гидом. Перебравшись на другую сторону, я проверяю на телефоне навигатор и понимаю, что неправильно рассчитала путь до университета: идти еще минут сорок пять. Конечно, можно поймать такси, но солнце так соблазнительно, что я решаюсь пройтись. В конце концов, это старые улицы, по которым ходила мама. И хотя нас разделяет столько лет, я позволяю себе представить, как она идет рядом со мной, наши шаги звучат в унисон, и она показывает мне свою родину. Как будто она шепчет мне на ухо: «Видишь вон тот угол, там я ободрала коленку по дороге из школы, когда мне было одиннадцать. Было не очень больно, но страшно неловко, что это видел Джонни Истон. И, Вэл, смотри, старое корнуоллское кафе. В последнее воскресенье каждого месяца, если у мамы оставались деньги, она водила меня туда завтракать». Я думаю о том, о чем мы говорили с Эриком в кафе: жаль, что мы так и не узнали своих родителей, когда повзрослели. Будь мама здесь, могли бы мы подружиться, если бы я наконец… простила ее? Перейдя мост, я иду дальше, погрузившись в свои мысли и время от времени сверяясь с навигатором на телефоне. Наконец вдалеке появляется обширный кампус Университета Куин Мэри. Я заворачиваю за угол и по выложенной кирпичом дорожке иду к величественному зданию из белого камня. Ни дать ни взять дворец, что вполне соответствует табличке у входа с надписью «Королевский корпус». Светлого камня башня с часами возвышается над деревьями, наблюдая за студентами, снующими взад и вперед. Я спрашиваю одну из студенток, как пройти на факультет английского языка. Она снимает наушники, и я вынуждена повторить вопрос. Она указывает вперед и влево. Поблагодарив ее, я иду к зданию, нахожу вход и проникаю в вестибюль вслед за двумя парнями с рюкзаками на плечах.