Я так долго пыталась изгнать из памяти ее голос, но теперь слышу его: «Включи воображение». Придя в себя, я осматриваю основание ствола: корни торчат из земли, как щупальца осьминога. Ветер доносит эхо моего детского голоса: «Мамуля, а правда, у деревьев восемь корней, как восемь рук у осьминога?» Я кладу руку на ствол и на миг представляю себе, как зазубренные края коры складываются в морщинистое лицо. Тянусь выше и нажимаю пальцем на большой округлый сучок прямо над моей головой. К моему удивлению, он отпускается, как будто на шарнире. Луис кашляет, и я вздрагиваю, ожидая, что из ветвей вылетит сова, но тут же вспоминаю старый дуб во дворе нашего дома в Санта-Монике – с точно таким же выступающим сучком и дуплом. Мама называла его маленьким сказочным домиком и оставляла внутри лакомства, записки и игрушки, чтобы я могла их найти. – Вот вы и нашли – говорит Луис. – Маленький домик. Я просовываю руку в дупло и достаю конверт. Бумага пожелтела и выцвела от непогоды, но на лицевой стороне четко написано мое имя – ее почерком. Я отрываю край и вытаскиваю записку. Милая доченька, как же я рада, что ты нашла меня. Ты поздоровалась с Матильдой? Мы с ней старые подруги. Когда я была маленькой, твоя бабушка водила меня в этот парк, и я часами сидела и наблюдала за ней. Тогда я думала, что, если смотреть на нее достаточно долго, она оживет и расскажет мне свои секреты. Увы, этого так и не случилось. Но, может быть, она расскажет их тебе. Присмотри за ней, хорошо? О, Вэл, мне так много нужно тебе сказать. И я так рада, что ты это читаешь. Сейчас, когда я пишу тебе, мое здоровье ухудшается. Это несправедливо. Даже жестоко. Мы бы столько еще могли пережить вместе, и я надеялась, что она у нас будет, эта жизнь. Но приходится искать другой способ показать тебе, как я тебя люблю. Я всегда буду с тобой, всегда буду тебя любить, а пока – еще два сюрприза. Первый ты найдешь, если вдумаешься в слова Цицерона (хотя, признаюсь, для меня важнее библиотека): «Если у тебя есть сад и библиотека, у тебя есть все, что тебе нужно». Милая дочка, ты согласна? Найди меня. Я буду ждать. С любовью, мамуля Глава 14 Лето 1977 года Элоиза Приложив к шее старинную нитку жемчуга, я стала разглядывать свое отражение в окне. Я переехала в Лос-Анджелес девять лет назад, но можно сказать, что с тех пор, как я вышла из самолета, почти ничего не изменилось. Калифорния по-прежнему казалась мне чужой. Я думала об этом как раз утром, когда ехала на такси в шикарный район Пасифик-Палисейдс на распродажу имущества, о которой много шумели газеты – и, судя по ассортименту сокровищ, которые я здесь нашла, шумели не зря. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы подавить волнение, когда я обнаружила «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя в отличном состоянии и даже с полустертой подписью автора на титульном листе. – Сногсшибательное ожерелье, – сказала одна из охотниц за выгодными сделками, поймав мой взгляд. – Смотрится на вас потрясающе. Ваш муж скажет, что вы богиня. Я улыбнулась доброй незнакомке, но она понятия не имела, как ошибалась. Нет на земле ожерелья, которое заставило бы Фрэнка сказать, что я богиня. Я приехала в Лос-Анджелес юной невестой, надеясь, что сделала правильный выбор, хотя, по сути, он был единственным. Беременность привязала нас друг к другу, и сколько бы я ни колебалась, чувство долга оказалось сильнее и никуда не делось даже после выкидыша и волны боли, которая за ним последовала. Мы с Фрэнком все больше отдалялись друг от друга, и все же, как ни странно, узы, связывающие нас, стали крепче. Пусть мое сердце осталось в Лондоне, ну и что? Мы вместе создали новую жизнь и потеряли ее. И теперь наши жизни переплетены навеки. Фрэнк пришел в ужас, когда я предложила кремировать ребенка – это был мальчик. В то время между нами все было так плохо, что я подумывала о том, чтобы подать на развод, и представляла, как заберу его прах с собой домой, в Лондон. Но Фрэнк настоял на том, чтобы его сына похоронили на местном кладбище рядом с его родителями и первой женой. Я была слишком убита горем и слаба, чтобы спорить, к тому же ко времени похорон у меня еще продолжалось кровотечение. Когда крошечный гроб опускали в землю, часть его – Фрэнка-младшего – все еще покидала мое тело. После этого мы почти не спорили, да и вообще почти не разговаривали. Мы просто плыли по течению, скользили по дому друг мимо друга, как ночные призраки – каждый во власти прошлого, каждый не в силах жить в настоящем. Я заплатила за все купленное на распродаже недвижимости, включая жемчужное ожерелье, поймала такси и вернулась домой, вспоминая, как много лет назад Бонни сказала мне: «Горе – коварное путешествие, но оно не длится вечно». Позже я лежала у бассейна и спрашивала себя: что, если она ошиблась? Что, если на самом деле оно будет длиться вечно? Услышав, как открылась и закрылась входная дверь, я привстала с шезлонга. «Бонни?» – спросила я, косясь на раздвижную дверь. Странно, ведь четверг – ее выходной. Но это оказался Фрэнк, и его появление во внутреннем дворике поразило меня еще больше. – Я думала, ты уже уехал в Гонконг, – сказала я, выпрямляясь. Двухнедельную командировку запланировали несколько месяцев назад, и, как я понимала, в связи с предстоящим слиянием бизнеса она была очень важной. – Дорогая, – мягко сказал он, садясь рядом со мной. – Я… отменил поездку. Я поправила лямку на правом плече нового синего бикини. – Почему? – Элоиза, – продолжал он. – Нам нужно поговорить. Вот оно. Сейчас он предложит, чтобы мы развелись. Я представила, как пакую вещи. Это не займет много времени – я возьму с собой только самое необходимое. Конечно, это вышло бы печально, как заключительная сцена трагической оперы, но, по крайней мере, это был бы финал. И я наконец-то смогу вернуться домой. Конечно, придется начать новую жизнь. Там меня никто не ждет, кроме Милли. У нее квартира и успешная карьера адвоката. Я могла бы пожить с ней, пока не встану на ноги. Это было бы как в старые добрые времена, как будто я и не уезжала в Калифорнию. Как будто… ничего этого и не было. Все эти годы я чувствовала, что не могу вырваться из нашего союза, но что, если бы Фрэнк… освободил меня? Колесики в моем мозгу вращались так быстро, что, когда Фрэнк погладил меня по плечу, я едва заметила его прикосновение. Но потом наши глаза встретились, и я увидела в его взгляде желание. Мне стало ясно, что он не собирается прощаться. – Элоиза… – продолжал Фрэнк. – Это были тяжелые годы для нас обоих. Меня не было с тобой рядом. Я только молюсь, чтобы ты смогла… простить меня. Если ты не против, я… хочу попытаться все исправить. Моя книга полетела на землю. Я перечитывала свой любимый роман «Последняя зима» об одинокой балерине Сезанне, втянутой в сложные любовные отношения. Но моя ситуация в каком-то смысле даже сложнее. Фрэнк наконец-то открывает мне сердце, но я не уверена, что смогу открыть ему свое. Мне казалось, что я застряла между вымышленным миром книги и своим собственным, реальным, и тут же напомнила себе, что конец истории Сезанны никогда не изменится, но если я постараюсь, то смогу изменить свою. – Дорогая, – сказал Фрэнк. – Я работаю, путешествую и слишком часто оставляю тебя одну. Ты одинока, и это моя вина. Прости меня… за нас. Мне очень жаль, что наш брак превратился… в это. Я медленно кивнула, вслушиваясь в его слова, но с трудом осмысливая, что происходит. Я никогда не чувствовала, что Фрэнк понимает меня. Неужели он наконец решил попытаться? – Давай сходим куда-нибудь вечером. Нарядимся и повеселимся, как раньше… в Лондоне. Я вспомнила наши еженедельные свидания, когда он ухаживал за мной. Казалось, это было целую вечность назад. Я действительно ценила его внимание, он удивлял меня, раздобывая нам места во всех лучшие заведениях. Он восхищался мной. Как я соскучилась по тому, чтобы мной восхищались, чтобы меня замечали. В Калифорнии я чувствовала себя настоящей невидимкой, блуждающей по страницам романов, между тем как один неизменно солнечный день перетекал в другой. Но в этот момент я внезапно вернулась в тот вечер, когда мы ужинали в клубе Ретта. Фрэнк смотрел на меня с обожанием. В тот вечер я увидела Эдварда с другой женщиной. В тот вечер я приняла предложение Фрэнка и сделала смелый шаг вперед – к новой жизни. Потом я вспомнила слова Бонни, которые она сказала мне вскоре после моего приезда в Калифорнию. «Вы нужны Фрэнку». Эдварду я никогда не была нужна. А нужен ли он мне, спросила себя я. Может быть, он нужен мне гораздо больше, чем я думаю, мой американский ковбой? Мы пережили свои лучшие дни, но может быть, они у нас еще будут? – Звучит… соблазнительно, – сказала я, и мое лицо смягчилось в улыбке. Он улыбнулся мне в ответ. Его светло-зеленые глаза были того же оттенка, что вода в бассейне. Он потянулся к моей руке, и я спросила себя, что заставило Фрэнка изменить настроение, что растопило весь этот копившийся годами лед. Но что бы это ни было, это неважно. Мы стояли на развилке дорог. Я могла бы исследовать вместе с ним новый отрезок нашего пути – а могла вернуться назад одна. – Ну, так что скажешь? – спросил он, заглядывая мне в глаза. – Принимаешь мое приглашение? Я чувствовала, что меня притягивают оба направления – и путь вперед, и назад. Мне действительно отчаянно хотелось домой. Но глаза Фрэнка манили меня. На его лице было написано ожидание, но также и то, чего я так давно не видела: любовь. – Да, – наконец сказала я. Мы поехали в тихий итальянский ресторан на Венис-Бич. Говорил в основном Фрэнк, не выходя за рамки поверхностных тем: работа, планы по обустройству сауны на заднем дворе. Все это звучало прекрасно. Словно мы – старые друзья-однополчане, впервые встретившиеся в мирное время. Некоторые темы лучше было не затрагивать. Поэтому я рассказывала ему о своих прогулках по окрестностям, о любимом кафе – мелочи, о которых могли бы болтать при встрече два полузнакомых человека, а не те, что женаты почти десять лет. Но если мы хотели начать все сначала, многое требовалось наверстать. Я рассказала, как мне нравится искать сокровища на распродажах и ракушки на пляже. О Диане я заговорить не решалась: я помнила, как подняла эту тему через несколько недель после выкидыша, когда все еще принимала обезболивающие и мои эмоции зашкаливали. «Ты все еще любишь ее? Неужели я просто замена? Почему ты скрывал это от меня?» Ответ меня далеко не обнадежил. Фрэнк просто полностью отгородился от расспросов. Тогда я поняла, что эта тема была и всегда будет закрытой: хранилище, запертое навсегда, пусть даже от него остался ключ. Если мы собираемся помириться, мне придется соблюдать эти правила. Когда разговор за ужином начал иссякать, я решила поговорить о цветах. – В Лондоне я больше всего любила нарциссы, – сказала я ему. – А здесь, в Лос-Анджелесе, мне нравятся розы – о, и фуксии. Знаешь ли, это единственное местное растение, которое цветет в разгар лета. – Я улыбнулась; мне самой было тошно от своего щебетания, но, по крайней мере, я старалась. Если бы Фрэнк смог сделать шаг навстречу, я бы тоже могла. – Они скоро зацветут. – Хотел бы я сейчас подарить тебе букет, – сказал он, осторожно потянувшись через стол к моей руке. – Моя калифорнийская роза. Я тут же спросила себе, не говорил ли Фрэнк таких же комплиментов первой жене, может быть, даже в этом самом ресторане. Эта мысль грозила отравить нам вечер, как и мои давние воспоминания, и я просто прогнала их. Вместо этого я тепло улыбнулась в ответ. – Ты сегодня выглядишь совершенно сногсшибательно, – продолжал он. – Совсем как в тот день, когда я впервые встретил тебя. Помнишь? Я сжала его руку и сделала глоток вина, которое он заказал: терпкое «Неббиоло» сразу же обдало мои щеки жаром – а может быть, дело было просто во взгляде Фрэнка. – Ты стояла в очереди в бистро, и я налетел на тебя, как идиот. – Он умолк, улыбаясь мне так же, как много лет назад: прямодушный американец, не умевший скрывать свои чувства. Где он прятался все эти годы? – И пролил мой чай, – добавила я. Он рассмеялся и в его глазах заплескались эмоции. – Это было… лучшее, что я сделал в своей жизни. Я серьезно, Элоиза. На меня тоже нахлынули эмоции, и я сморгнула слезы. Каким бы жарким ни было калифорнийское солнце, до сегодняшнего вечера мир Фрэнка обдавал меня холодом. Мне хотелось верить, что я могу измениться. Что все может измениться. Когда мы вышли из ресторана, я почувствовала, что слегка опьянела, и по дороге к машине ухватилась за руку Фрэнка. Выйдя на улицу, мы прошли мимо группы хиппи, один из которых бренчал на гитаре; с его губ свисала тлеющая сигарета. Фрэнк бросил несколько купюр в открытый футляр для гитары. Он открыл дверцу машины и помог мне забраться в салон, но я схватила его за руку, прежде чем он успел отойти. Я притянула его ближе и прижалась губами к его губам. – Ух ты, – сказал он. – Это за что? – Ни за что, – сказала я. – И за все. Фрэнк отпер дверь и положил ключи на столик в прихожей. Тиканье часов наполняло неподвижный воздух гостиной, освещенной только лунным светом, струящимся через окна. Мы с Фрэнком стояли рядом у подножия лестницы. Я знала, что сейчас он пожелает мне спокойной ночи, привычно отправится в свою спальню, а я в одиночестве пойду в свою – такой порядок мы соблюдали все эти годы после выкидыша. Поначалу это была необходимость: Фрэнк рано вставал на работу, а мой график сна полностью сбился, поэтому я допоздна читала в постели. Книги приносили мне утешение, в котором я так нуждалась, но свет мешал ему, так что он перебрался в гостевую спальню. Сначала это было оправданием, но быстро превратилось в статус-кво. Я спросила себя, хватит ли у нас сил разрушить эти стены, и, посмотрев Фрэнку в глаза, нашла свой ответ в воспоминании о матери. Она часто рассказывала мне историю ночи, когда я была зачата, – той ночи, когда она почувствовала перемену в своем сердце. Она говорила, что почувствовала глубоко внутри себя что-то типа переполненного колодца, бурлящего посреди выжженной, занесенной песком пустыни. Она знала, в какой момент зачала меня. Это была любовь, сказала она, но не к моему отцу, – это была любовь к ребенку, которого она должна была выносить. Ко мне.