– Дорогая, давай я тебе все покажу, – сказал он, взяв меня за руку. Он рассказал, что нанял для проектирования дома ужасно именитого архитектора и не жалел средств на строительство, уделяя внимание каждой детали. И – о, что это были за детали! Я никогда не видела такого большого холодильника, такого шикарного дивана, такого… Я остановилась, оглядывая внутренний двор с бассейном… подумать только, у меня собственный бассейн! Наверху Фрэнк показал мне спальню, которая когда-нибудь будет переоборудована в детскую, и еще две гостевые спальни. Когда мы добрались до главной спальни, он отступил назад, любуясь, и повернулся ко мне. – Сразу после того, как я встретил тебя, я переделал эту комнату, надеясь, что ты разделишь ее со мной. Как тебе нравится? Что тут говорить: девушка из Ист-Энда могла, как я, всю жизнь избавляться от акцента, но она никогда бы не подумала, что будет спать в такой большой кровати или в такой большой комнате – больше, чем вся моя лондонская квартира. Он спросил, нравятся ли мне бледно-желтые подушки и покрывало. Я не осмелилась сказать правду, что предпочла бы цвет морской волны или может быть, розовый – я всегда любила розовый. Какая разница? Этого должно было быть достаточно, чтобы заглушить мою сердечную боль. Если бы только этого было достаточно! Фрэнк обнял меня за талию. – Тебе ведь нравится? – Да, дорогой, конечно, – быстро сказала я, проводя рукой по покрывалу; мои мысли метались, как неровное сердцебиение. На этой кровати я буду спать с Фрэнком. Здесь Фрэнк будет раздеваться и заниматься со мной любовью ночь за ночью. Эти подушки впитают мои тайные слезы о Лондоне, о Милли и… о дороге, которую я не выбрала. Все произошло очень быстро. Через неделю после моего приезда мы получили разрешение на брак, назначили венчание, и к следующей пятнице уже стали мужем и женой. Фрэнк оплатил приезд Милли, и она стала единственным свидетелем с моей стороны. Со стороны Фрэнка были несколько его коллег с женами, которые с любопытством смотрели на меня, как на диковинную зверушку, вывезенную из-за границы. Когда мы произносили брачные обеты, я поймала взгляд Милли, и выражение ее лица поразило меня. Это не было ни беспокойством, ни опасением, ни жалостью. Впервые она смотрела на меня так, будто была со мной незнакома. Я стала чужой и для нее, и, может быть, даже для самой себя. Утром в день свадьбы я рассказала Фрэнку о ребенке. Я ждала подходящего момента, и, похоже, подгадала правильно. Он, конечно, пришел в восторг: я, правда, ни минуты не сомневалась, что так оно и будет. Его ликование обрадовало меня; не меньше меня радовала и эта новая жизнь во мне. С ней я чувствовала себя… не такой одинокой. В Лондоне Фрэнк всегда находился в пределах досягаемости. Но в Калифорнии он был вечно занят. И даже в обществе Бонни, нашей экономки, непрестанно суетящейся в доме, я чувствовала постоянные муки одиночества. Но если мои мысли слишком надолго застревали в прошлом или я чувствовала особенно острую тоску по Милли, я смотрела на свой округлившийся живот и думала о том, что я не одна: нас двое. Раньше я никогда не страдала бессонницей, но в Калифорнии часами ворочалась с боку на бок еще долго после того, как Фрэнк начинал храпеть рядом со мной. Чтобы скоротать время, я читала книги и писала Милли. Если бессонница затягивалась до раннего утра, я подходила к окну спальни и считала звезды, пока солнце не выглядывало из-за горизонта и Фрэнк не вставал на работу. Потом Бонни приносила завтрак на подносе и садилась в кресло у окна, требуя, чтобы я съела то одно, то другое. Еда меня не интересовала, зато интересовали ее рассказы, особенно о ее семье, которая осталась у нее на родине, в России. Она напоминала мне, что не одна я тоскую по дому. Под глазами у меня образовались постоянные темные круги. В те месяцы меня так тошнило из-за беременности, что я часто оставалась в постели до полудня, а иногда и позже. Но хотя утренняя тошнота в конце концов прошла, одиночество никуда не делось. Считалось, что Калифорния – мировой центр развлечений и веселья, но на меня она почему-то действовала противоположным образом. Я ощущала себя каким-то растением. – Вышли бы вы в патио да посидели у бассейна, – сказала однажды Бонни, изо всех сил стараясь вытащить меня из полумрака спальни. – Солнышко пойдет вам на пользу. Я согласилась – исключительно потому, что не хотела ее разочаровывать. – Вот, – сказала она, когда я устроилась в шезлонге у бассейна, и протянула мне огромную черную соломенную шляпу. Вероятно, это была одна из множества вещей, которые Фрэнк попросил Бонни купить к моему приезду, включая кучу роскошных туалетных принадлежностей на полке в ванной. Я улыбнулась про себя, вспомнив свой первый день в Лос-Анджелесе. Он так радовался, когда привел меня домой и стал показывать все приготовления, которые он сделал – для меня. Никто никогда не был так щедр ко мне, и меня сразу же захлестнула волна благодарности. Я пристроила на голову шляпу и стала разглядывать свое отражение в окне. Специально потертая по краям и гибкая во всех нужных местах, шляпа была по-настоящему изысканной, и сразу же понравилась мне. – Вам идет, – сказала Бонни, одобрительно улыбаясь. Я почувствовала, как ребенок толкается изнутри в мой живот. Бонни взяла кувшин чая со льдом и налила в высокий стакан, выдавив туда дольку свежего лимона. – Спасибо, – сказала я и взялась за книгу, которую начала читать прошлой ночью. «Последняя зима». Я купила ее в Лондоне по рекомендации знакомой из «Хэрродса»: я и не думала, что она любит читать, но когда она начала взахлеб рассказывать о любимых книгах, я в очередной раз вспомнила, что нельзя судить о книге – или человеке – по обложке. Книгу я нашла в книжном магазине, который часто посещала в обеденный перерыв, когда стояла за прилавком с дамскими аксессуарами в «Хэрродсе». Мне даже не верилось, что я до сих пор еще ее не открыла. Забавно читать книгу про «зиму» в Калифорнии, в краю вечного лета. Но когда я погрузилась в эту историю, она показалась мне… совершенством. Главная героиня, прима-балерина по имени Сезанна, жила жизнью, которая казалась до боли знакомой – возможно, только мне. Я читала главу за главой, пока мои веки не отяжелели – не от рассказа, а скорее от усталости. Да, мы с Сезанной родственные души, но наши жизни пошли разными путями, подумала я перед тем, как закрыть глаза. Да, у меня были надежность и комфорт, которых не было у нее, но Сезанна не захотела отказываться ни от любви – как она знала, настоящей, – ни от самой себя. Когда я проснулась, солнце в небе уже переместилось. Теперь оно пряталось за рядом пальм в боковом дворе. Я услышал в доме голоса, хлопнула дверь. Потом я увидела, что надо мной стоит Фрэнк. – О, привет, – сонно сказала я и села, чтобы окончательно проснуться и поздороваться по-человечески. – Сегодня прекрасный день, – сказала я, протягивая ему руку, но он ее не взял. – Эта шляпа, – сказал он, расхаживая взад и вперед. – Где ты ее взяла? Я машинально коснулась широких полей, смущенная и немного встревоженная. Неужели я чем-то разозлила его? Его рот был напряжен, губы плотно сжаты, в глазах ни намека на обычное добродушие. – Бонни… дала мне. – Я помолчала. – Что-то не так? Я думала, это ты… мне купил. Он покачал головой, не ответив на мой вопрос и не объяснив, чем он так недоволен. – Зря она тебе ее дала. – О, – сказала я. Сняв шляпу, я положила ее на шезлонг, чувствуя себя маленькой девочкой, которую застукали на том, что она без спросу надела мамино драгоценное ожерелье. Фрэнк вздохнул, забрал шляпу и ушел в дом, сильным толчком закрыв раздвижную дверь. Должно быть, это подарок, который он мне купил. Я еще не должна была о нем знать. Ну конечно. Он расстроился, потому что я испортила сюрприз. А может быть, у него неудачный день в офисе. Но по мере того, как солнце опускалось за горизонт, унося с собой тепло, мои сомнения росли. Ветер зашелестел пальмами над головой, и я вздрогнула, как будто они шептали секрет – секрет, в который я не была посвящена. В следующие недели Фрэнка почти не бывало дома. Конечно, я знала о его командировках, но он засиживался допоздна в офисе, и это стало для меня неожиданностью. Однажды вечером я даже решила приготовить ему особый ужин и сделала фрикадельки по маминому рецепту, но его тарелка простояла на обеденном столе три часа и остыла. – Он такой хороший человек, – разглагольствовала однажды утром Бонни, готовя мне на завтрак тарелку малины с жирными сливками – мое любимое блюдо. – Он очень много работает, поэтому может избаловать вас, миссис Бейкер! Я напомнила себе, что американцы помешаны на своей карьере. Мне вспомнился Роджер Уильямс, повеса. Дни он проводил, встречаясь с женщинами, а ночью напрочь забывал о них. Я поморщилась при этом воспоминании, но все же, если бы не Роджер, я бы не встретила Эдварда, что в некотором смысле заставило меня пожалеть, что я встретила Роджера. – Бонни? – сказала я, ковыряясь в тарелке с ягодами. – Да, дорогая? – Вы ведь хорошо знаете Фрэнка? Она улыбнулась из-за раковины, где загружала посудомоечную машину. – Ну, я у него работаю уже четырнадцать лет, так что да, надеюсь, что да. – Просто, – бормочу я, – на днях он разозлился на меня из-за ужасной ерунды – той соломенной шляпы. Она вытаращила глаза. – Вы не знаете почему? – Я сделала глубокий вдох. – Он так смотрел на меня, так говорил… Я все думаю и думаю об этом. В его глазах читалась… неприязнь. – Не может этого быть, – ответила Бонни. – Какая неприязнь? Мистер Бейкер любит вас! Я покачала головой. – Но… – Пожалуйста, не волнуйтесь, миссис Бейкер, – сказала она, возвращаясь к раковине. – Он просто слишком много работал, вот и все. – Она улыбнулась. – Это сказывается на мужчинах. Я вздохнула, пытаясь поверить, что так и есть. – Вы правы. Наверное, у него просто был неудачный день. – Я отправила в рот последнюю малинку и отнесла тарелку в раковину. – Вот именно, – сказала Бонни, переключаясь на тарелки. Я решила выбросить эту историю из головы вместе со своими тревогами. В то утро я отправилась погулять по окрестностям, а потом зашла в ближайшее кафе, села за угловой столик, выпила кофе и стала писать письмо Милли. «Круассанам здесь далеко до лондонских, но мне нравятся некоторые другие штуки, например, бейглы, такие странные рыхлые булки – как будто троюродные братья пончиков, только не жареные. Американцев от них за уши не оттащишь. А вчера я впервые попробовала авокадо. Оно мягкое и необычное, а вкуса я так и не разобрала». Я отложила ручку, и лишь через некоторое время решилась написать то, что действительно хотела: «Ты вернула пиджак Эдварду? Ты… видела его?» Я вздохнула и убрала ручку с бумагой в сумку. Книгу я оставила дома, поэтому взяла газету и, просмотрев местные объявления, обрадовалась: на вторую половину дня была назначена распродажа имущества совсем рядом. Указанный адрес привел меня к большому дому в стиле крафтсман[23] в нескольких кварталах от кафе. Дверь была открыта. Войдя, я увидела несколько столов с тщательно отобранными вещами, которые покойный владелец, должно быть, собирал всю жизнь. От меховых палантинов и винтажных украшений до домашнего декора и предметов искусства – каждая вещь казалась высококачественной, и, когда я все это осматривала, мое сердце трепетало. Это лучше всякого «Хэрродса». Я провела долгие часы у этих столов, полагаясь на свои глаза, взвешивая каждую понравившуюся вещь в руке. Нерешительность, которая тяготила меня с момента приезда в Калифорнию, мгновенно исчезла. Я увидела сделанную из глины коробку цвета океана и объявила, что беру ее. Я просмотрела каждую книгу и выбрала первые издания. Радужная ваза с надписью «ФЕНТОН» очаровала меня, как и украшения в стиле ар-деко. Я примерила геометрические броши и браслеты, представив себя в золотом веке Голливуда. Вот оно, мое новое американское увлечение – или, может быть, увлечение моего альтер эго: охота за сокровищами из прошлого. Фрэнк дал мне свою чековую книжку, но я ни разу ею не воспользовалась. В тот день я наконец достала ее и заплатила за все вещи. Глава 11 Валентина На следующий день – Доброе утро, – говорю я Милли, уставившейся в экран рабочего компьютера, и протягиваю ей стаканчик кофе из кафе «Флора». – Ух ты, спасибо, – говорит она, отпивая глоток. – Знаешь, твоя мама вечно раздавала кофе всем жаждущим. Это была ее фишка. Я киваю, вспомнив маму в маленьком кафе рядом с пляжем: в руках у нее поднос с лимонадом для меня и двумя стаканчиками кофе – второй она готова отдать кому угодно, от местного бездомного до почтальона на углу улиц Парк и Оушен. В какой-то момент я тоже приобрела эту привычку – наверное, это мама заговорила во мне. – Как дела? – спрашивает она. В магазин входит Лайза и машет нам рукой. – Хорошо, – говорю я, помахав в ответ Лайзе. – Я нашла мамину последнюю записку. – Да ты что! – взвизгивает Лайза. Они с Милли нависают над моим плечом и ждут, пока я выкопаю письмо из сумки. Я чувствую запах фирменных ванильных духов Лайзы. На днях она сказала мне: «Я перепробовала миллион ароматов, и это то, что надо. Мужчинам нравится, когда женщины пахнут теплым, свежим печеньем». – Лисьи хвосты? – удивляется Милли, перечитывая записку, которую я нашла в книжке Мэй Уэзерби «Баю-баюшки, луна». – Что, черт возьми, это значит? Лайза ставит сумку на землю и улыбается.