– Очевидно, она имеет в виду лисохвост. Я качаю головой, все еще в растерянности. – Ты же знаешь, – продолжает Лайза. – Такое растение! – О, – говорю я и чешу в голове. – Но… где оно растет? Колесики в мозгу Лайзы быстро вращаются. – Лисохвосты и нарциссы. – Она надолго замолкает. – Матильда! Вэл, она оставила твою следующую подсказку в саду, в Риджентс-парке! Я все еще в растерянности. – Подожди, что за Матильда? Похоже, до Милли тоже доходит. – Фонтан Матильды, – объясняет она, кивая. – Конечно. Элоиза любила эту старую статую молочницы, прикрывающей глаза от солнца. Она приходила от нее в восторг, хотя не понимаю почему. Но такая уж она была. Элоиза могла придумать историю из ничего. Я снова перечитываю мамину записку. – А что такое, по-вашему, «маленький домик»? Лайза качает головой. – Ну, тут я в тупике. – Я тоже, – добавляет Милли. – Послушай, – говорит Лайза, поворачиваясь к двери. – Сегодня мне нужно выполнить поручения босса – увы, целую кучу, – но завтра утром почему бы нам не отправиться в Риджентс-парк и не посмотреть, что к чему? – Давай, – говорю я, думая о маминой последней фразе: «Буду ждать». Если бы только она могла ждать. Если бы только… Я машу Лайзе на прощание и присоединяюсь к Милли за прилавком. После того как вчера заработал наш новый сайт, сообщает она мне, мы получили одиннадцать заказов. – Это же замечательно, – восклицаю я, разглядывая стопки книг, ожидающих упаковки и отправки. – Ну да, это обнадеживает, – со вздохом отвечает Милли. – Но чтобы удержаться на плаву, нам потребуется гораздо больше, чем одиннадцать заказов. – Она щурится на экран. – Я все кручу и верчу эти цифры во всех направлениях, пытаясь понять, вдруг мы можем сократить какие-нибудь расходы и направить деньги на этот налог на наследство. Перси мурлычет у моих ног, и я подхватываю его на руки. Его шерсть щекочет мне нос. – У меня были кое-какие сбережения, – говорю я. – Но после расходов на развод на счету мало что осталось. – Я хмурюсь. – Представляешь, адвокат брала с меня двести пятьдесят долларов в час. Просто грабеж. – Именно, – отвечает Милли. Я киваю. – А еще юрист. – У нас в Великобритании тоже есть проблемы, но в Америке система семейного права просто прогнила. Все делается лишь для того, чтобы доказать свою правоту и выиграть процесс, пусть даже с помощью манипуляций, вместо того чтобы думать о благе семьи и детей. – Она хмурится и возвращается к экрану компьютера. – Ты ведь так себя не вела, когда работала юристом? – Ну, я не занималась семейным правом, – говорит она. – Это просто токсично. Но да, я вела свою практику по-другому. Я вообще была редкой птицей: брала клиентов, которые больше всего нуждались в моей помощи, вне зависимости от того, могут ли они заплатить. Я любила свою работу, она давала мне крышу над головой, но была не особенно прибыльной. Боюсь, у меня нет лишних средств, чтобы внести свой вклад, как бы мне этого ни хотелось. – Милли, – быстро говорю я. – Я и не думала просить тебя о финансовой помощи. Ты и так столько сделала, когда мама… ты взяла все на себя, и при этом совершенно бесплатно, и… ну, ты поступила как настоящий друг. И то, что ты как адвокат работала на пользу другим, – я замолкаю и улыбаюсь, – знаешь, немногие на это способны. Это… на самом деле просто потрясающе. – Ну, – говорит она в своей деловой манере, уклоняясь от моих комплиментов, – если бы я была такой уж потрясающей, то смогла бы найти способ вытащить нас из этой передряги, но боюсь, расклад у нас неудачный. – Но мы должны стараться, – говорю я, с усилием сглатывая. – Она бы хотела, чтобы мы это сделали. Выражение ее лица смягчается. – Она бы сама это сделала, значит, и мы должны. – Я бы все мигом устроила, будь у меня деньги, доставшиеся мне по завещанию отца. Но медицинские счета плюс расходы на похороны съели почти все. Адвокаты сказали, что за год до смерти он сделал инвестиции, которые пошли прахом. Ник рассвирепел из-за того, что нам пришлось отменить запланированный ремонт кухни, но мне было плевать на деньги. Папа так много работал, и он подарил мне прекрасную жизнь. Мне невыносимо думать, что он так и не оправился от этой финансовой потери. – Я слышала, что он умер, – говорит Милли. – Очень жаль. – Шесть лет назад, – говорю я. – Осложнения после сердечного приступа. – Я была у них на свадьбе, – говорит она. – Правда? Похоже, Милли хочет мне что-то рассказать, но не совсем представляет, с чего начать и стоит ли вообще это делать. – Когда-то, много лет назад… они были влюблены друг в друга? Она молчит, слегка улыбаясь уголками губ. – Твой отец был щедрым человеком, и… он действительно очень любил твою маму. Я представляю обоих родителей за обеденным столом в Санта-Монике. У каждого были свои тайны. – Перед смертью папа сказал, что хотел бы, чтобы все сложилось по-другому – чтобы она осталась. Меня захлестывает волна эмоций: я вспоминаю боль и сожаление в его глазах в последние дни, пустыню одиночества, которую я так старалась заполнить для него, забыв собственные страдания в подростковом возрасте. К тому времени он очень ослабел и мог говорить только шепотом. Никогда не забуду наш последний разговор. Он сказал, что жалеет обо всем, и это разбило мне сердце. Единственного человека, который должен был извиниться перед нами обоими, там не было. – Извини, – говорит Милли. Я киваю и отвожу взгляд. – Просто за все эти годы я так ничего и не поняла. Как могла жена, мать – просто так взять и бросить семью? – Валентина, все это было очень… сложно, – отвечает она. – Ну, ты же их знала. Что случилось? – Я была знакома с твоим отцом совсем недолго, до того, как они переехали в Калифорнию. Со стороны это выглядело сказкой: крутой, успешный американец вскружил ей голову и увез в роскошную Калифорнию. Но прошли годы, и твоя мама призналась мне, что все не так просто. – А что было еще? Лицо Милли остается настороженным. – Как и любые бурные отношения, их отношения были… сложными. Я вздыхаю. – Ну конечно, я понимаю, люди разводятся и все такое, это очевидно. Не понимаю другого. Как она могла оставить свою дочь и сбежать в Лондон, а теперь я приезжаю сюда, и все мне рассказывают, что она святая. Это что, нормально? – Попробую кое-что прояснить, – возражает Милли. – Твоя мама никогда не считала нормальной разлуку с любимой дочерью. На самом деле она носила в себе эту печаль до самого последнего дня. – Она берет меня за руку и сжимает ее. – Пусть она сама тебе откроется, по-своему. Я уверена, со временем ты поймешь и, может быть, даже простишь ее. Я неохотно киваю. – Но посмотри, – она преобразила свою печаль в это прекрасное место, – продолжает она, окидывая взглядом магазин. – Да, это дело всей ее жизни, и даже если ты не решишься простить ее, это место – нечто большее, чем она сама. «Книжный сад» нашел свой путь в самое сердце сообщества – а за это стоит бороться, не так ли? – Так, – говорю я, расправляя плечи. – И хочу, чтобы ты знала: я буду бороться столько, сколько потребуется. Милли улыбается. – Вот это по-нашему. – Просто хотелось бы, чтобы финансовые перспективы не были такими мрачными. – Ты же сама сказала, что нужно проявить творческий подход. Я выглядываю в окно и смотрю на вывеску наверху: она слегка покачивается на ветру. По тротуару проходит женщина средних лет с огромным букетом в руках – все цветы разных оттенков розового. И тут меня осеняет. – «Книжный сад»! – восклицаю я, поворачиваясь к Милли. – Вот оно! Что, если нам сыграть на этом? Мы можем освободить немного места в передней части, чтобы продавать растения, даже цветы! Ты же знаешь, многие книжные магазины торгуют, например, подарками и игрушками. – Конечно, – говорит она. – Вот только… – Мы могли бы продавать комнатные растения, букетики нарциссов, может быть, найти кого-нибудь в помощь на неполный рабочий день, чтобы мы с тобой могли сосредоточиться на продаже книг. Знаю, поначалу появятся дополнительные расходы, но они наверняка окупятся. – Я улыбаюсь про себя. – Книги и всякие зеленые штучки. Они могут расти вместе. – Терпеть не могу комнатные растения, – говорит Милли и натянуто улыбается. – Но идея на самом деле… совершенно блестящая. – Ты вправду так думаешь? Она кивает, глядя на меня долгим взглядом.