Мои руки связаны клейкой лентой. Минди сидит в могиле вместе со мной. — Я нашла твой рюкзак в машине, — говорит она. — По крайней мере, я предположила, что он твой, если, конечно, Терренс не таскал с собой набор убийцы, о котором я не знала. Ты довольно неплохо подготовился. — Она выставляет перед собой охотничий нож. — Это на случай более детальной работы над Терренсом? Это не изобличающее доказательство. Я никогда его ни на ком не испытывал. Но мне все равно не нравится, что она трогает мои вещи. — Это подарок. — Не ври мне. Я не позволю тебе разговаривать со мной как с дурочкой. Я хочу, чтобы ты сказал мне, кто ты такой. Мои ноги тоже связаны клейкой лентой — лодыжки замотаны так, словно на это ушло полрулона. Раз уж я не смог победить Минди, когда пытался поймать ее, безоружную, с помощью лопаты, маловероятно, что смогу повернуть ситуацию в мою пользу, когда я беспомощен, а у нее есть нож. — Я никто. — Ты не никто. — Она вытирает свои глаза, красные и опухшие. — Я не умею мучить. Я никогда этим не занималась. Ни малейшего представления, как причинить кому-то максимум боли, но я могу резать и ломать что-нибудь, пока ты не заговоришь. Не заставляй меня, пожалуйста, это делать. — Я никто, — настаиваю. — Твой парень натягивал мою девушку, и я его убил. Вот и все. Она не нашла ничего такого, что противоречило бы моей истории. Она совершенно нелогична. — Все, если не считать того, что ты пытался меня убить. — Мне нужно было подчистить концы. Ничего личного. — Конечно. С чего бы убийство должно быть чем-то личным, а? — Она вертит нож, перебрасывая его из одной руки в другую. — Я не говорю, что между нами что-то было. Никаких искр. Ничего такого, что бы нас держало вместе после похорон Терренса. Но… тебе не нужно было трогать меня. Честное слово, не стоило. — Извини. — Не извиняю. — Нет, я серьезно, ей-богу. Хотел бы я, чтобы она связала мне руки за спиной, ведь тогда удалось бы незаметно попытаться освободиться и застать ее врасплох. Но руки у меня на коленях. Если бы я мог закинуть их ей на шею, может быть, что-нибудь и вышло бы, но маловероятно. — Я не собираюсь тут распускать нюни, — говорит она. — Просто хочу, чтобы ты знал, что не стоило этого делать. — Я знаю. Это была ошибка. — Расскажи мне правду, почему ты убил Терренса. — Я уже рассказал. — Ты и вправду собираешься заставить меня это сделать? Вместо того, чтобы дать прямой ответ, ты вынуждаешь меня выпытывать его из тебя. — Я не знаю, что тебе сказать. Если ты считаешь, что именно это нужно сделать, если ты дошла до того, что хочешь вынудить меня дать тебе информацию, которой у меня нет, тогда я никак не смогу тебя остановить. Она снова вытирает глаза. Слеза бежит по щеке, оставляя узкую полоску на грязи, в которой измазано ее лицо. — Тогда позволь мне убедиться, что я на сто процентов правильно тебя поняла, — говорит она слегка надтреснутым голосом. — Ты сознательно решаешь не отвечать на мой вопрос, и, таким образом, я вынуждена буду пытаться заставить тебя говорить. Все верно? — Не сваливай все на меня, — говорю я ей. — Если хочешь резать меня, это все на тебе. Это твой выбор. Если ты считаешь, что у тебя потом будут проблемы, если тебе кажется, что это будет преследовать тебя, тогда, может, не стоит этого делать. Заметила ли она, что я вспотел? А это важно? Невиновный человек потел бы в таких обстоятельствах. Минди выглядит печальной. Не просто смирившейся с тем, что ей придется сделать, а неподдельно печальной. Она подносит лезвие ножа к моему левому глазу. — Я Убийца Обухом, — выпаливаю я. Я плохо переношу боль, когда она моя. Она недоверчиво усмехается. — Так вот ты кто! Какого черта я раньше не додумалась? — Ты меня знаешь? — Конечно, знаю. Ты серьезно думаешь, что я, живя с Терренсом, ничего не знала об Убийце Обухом? Он использовал эту историю, чтобы подкатить ко мне в баре. — Я сказал тебе, кто я. Убери, пожалуйста, нож. Она опускает нож, но не прячет его. — И что, он тайно пытался выследить тебя, и тебе пришлось убить его до того, как он раскрыл твое настоящее имя? — Не так изощренно. — Месть? — Да. — Месть за то, что он рассказал полиции, как случайно обнаружил тела убитых тобой людей? — Да. — А ты считаешь, что он не должен был ничего рассказывать? Что ему следовало просто продолжить свой вечер, словно ничего не произошло? — То, что сделал я, не имеет ни малейшего отношения к нравственной составляющей того, что сделал он. Он разрушил мою жизнь. Вот и все. — Но в этом же нет никакого смысла. — Его там и не должно быть. — Я предпочитаю вещи, в которых он есть. Она снова начинает играть с ножом. Я уже буквально мечтаю, чтобы она убрала его. — Ты меня отпустишь? — спрашиваю я. — Не знаю. — Ты же не хочешь иметь на совести убийство человека. Даже такого, как я. Она снова приставляет нож к моему глазу. — Не торопи меня. Будешь торопить, я поддамся импульсу, а мой импульс — убить тебя. Так что не надо, черт возьми, меня торопить. — Извини. — То есть, по сути, ты мне сказал, — говорит она, еще ближе поднося нож к моему глазу, — что убил человека, которого я люблю, отца моего ребенка, никогда меня не обманывавшего. Я слегка начинаю паниковать. — Он обманывал тебя. Ты знаешь, что это так. — Нет, я подозревала, что это так. Я думала, именно это он сегодня и делал. Но он не делал. — Делал. Клянусь. — С кем? — Этого я не знаю. Но я знаю… — Ничего ты не знаешь. Он мог быть полностью невиновным. — Он же ударил тебя. — Но смерти он за это не заслужил. — Не согласен. — Ты его убил, потому что ты психованный серийный убийца. Ты не восстанавливал никакой справедливости. Ты просто чудовище, садист. Рядом с моим глазом нож. А я даже не смог бы воткнуть его в чей-нибудь глаз. Нужно, чтобы она убрала нож куда-нибудь, иначе я лишусь глаза.