— Я тебя люблю, — говорю я ей. — Что? — Я бы мог убить тебя, как только ты села в мою машину… Черт, да я мог это сделать, как только ты зашла на склад. Но я этого не сделал. Обычно я свои чувства не понимаю, а вот это понимаю. Я люблю тебя. Это неправда. До того, как она ткнула меня лицом в грязь, я, быть может, испытывал к ней легкое влечение, но теперь нет. Нож она не убирает. — Да пошел ты, — говорит она. Должен отметить, что, скорее всего, это ответ, который я заслужил. Наконец Минди опускает нож. — Что будем делать? — спрашиваю я. — Я доставлю тебя в милой подарочной упаковке в полицию. — Правда? Ты помогала мне в убийстве отца твоего ребенка, а теперь собираешься вовлечь в это дело копов? — В убийстве я тебе не помогала. Ты, шизик, сделал все сам. Помогала тебе избавиться от тела? Ну и ладно, будет логично сказать им, что я знала, кто ты такой, и боялась за свою жизнь, так ведь? Я была убита горем. Я пошла с тобой, потому что боялась тоже оказаться в могиле. — Ты никак не могла знать, кто я такой. — Неужели? Когда мы с моим парнем познакомились, он рассказал мне, что это именно он обнаружил жертв Убийцы Обухом. Когда же его жестоко убивают, моя первая мысль: «Эй, наверное, это Убийца Обухом». И это почти не преувеличение — аж противно, что я сама об этом не подумала. — Не сработает. Они тебе не поверят. — Конечно, поверят. Даже если бы на мне все это время была камера, все было бы отлично. В общем, теперь так: я знала, что ты Убийца Обухом, и ты попал прямо в мою ловушку. Мы даже добавим немного героизма: я не позволила тебе отпустить меня на складе, потому что боялась, что ты мог преследовать кого-то еще, и не хотела упустить тебя из виду. — И это не сработает. — Посмотрим. Знаешь, ради чего стоит рискнуть? Ради известности и славы за то, что отдала серийного убийцу в руки правосудия. Это обеспечит моего ребенка, так что спасибо тебе. Ей больше не нужно вытирать слезы с глаз. — То есть ты собираешься спекулировать на убийстве? Тогда ты не лучше меня. — Ты шутишь? — Нет. — Ой, как мило. Даже по стандартам неудачника, пытающегося спастись от тюрьмы, как-то бесхребетно полагать, что хорошее дело, такое как избавление общества от жестокого, больного на голову серийного убийцы, — это безнравственный поступок только потому, что за него полагается вознаграждение. — У нас тут философская дискуссия? Она отматывает кусок клейкой ленты от рулона. — Нет, потому что ты сейчас перестанешь болтать. Она отрывает ленту и наклеивает мне на рот. Дышать тяжело, потому что в носу еще осталась грязь. — Есть несколько способов сделать это, — говорит она. — Я могла бы снова начать душить тебя, пока не потеряешь сознание, но не уверена, что ты проспишь так долго. Я достаточно сильно волновалась, что ты очнешься, когда бежала обратно от машины. Так что эту идею мы отметаем. Даже если бы мой рот не был заклеен, я бы ничего не сказал. — Следующий вариант — подрезать тебе подколенные сухожилия. Разочек полосну по каждому, и ты никуда не убежишь. Но дело в том, что жалкий тип вроде тебя может истечь кровью до смерти, так что эта идея тоже нерабочая. Можно закопать тебя по шею в землю, но тогда я буду выглядеть отталкивающе, а этого я не хочу. Я вношу приглушенное предложение. — Не болтай, — говорит она. — Я думаю. Я продолжаю говорить через клейкую ленту. Что она сделает — перережет мне горло за то, что я отказываюсь заткнуться? Ну, может быть, — не знаю, на что эта дамочка сейчас способна, — но я готов рискнуть. Она разрезает ленту. Больно. — Что? — Да просто обмотай меня всего, бога ради, — говорю. — Как мумию. И тогда я никуда не смогу уйти. Хотелось бы, чтобы это был какой-то хитроумный план с моей стороны, но, если она полностью обмотает меня клейкой лентой, я действительно не смогу сбежать. Я просто не хочу, чтобы она решила, что идея с сухожилиями достойная. Или что мне будет сложнее ориентироваться в лесу, если она выколет мне глаза. — Я бы могла так сделать, — кивая, говорит она. Она выглядит гораздо более спокойной и бесстрастной. А мне бы хотелось, чтобы она снова стала измотанной, слегка истеричной и раздражающей. — Но разве ты не хочешь просто прокатиться со мной в машине? Я киваю. — Дай мне руку, — говорит она. — Зачем? — Просто дай мне руку. Протяни ее. — Нет уж. — Будет лучше, если я закопаю тебя по шею? А что, если тебя найдут дикие звери? — Дикие звери меня не найдут. — Ну тогда муравьи. Огненные муравьи. Прямо на твоей голове. Будут на ней копошиться и искусают тебя до полусмерти. Я протягиваю руки. Хочется думать, что она просто разрежет ленту, связывающую мои запястья, но, судя по всему, у нее другое намерение. Минди смотрит мне в глаза, и я вижу, что она взвинчивает себя. Ничего хорошего в этом нет. — Я должна показать тебе, что не боюсь вонзить в тебя нож. Без колебаний она втыкает мне нож в верхнюю часть руки. Она всаживает его не очень глубоко, но кровь тут же начинает течь, и, черт возьми, это больно! Я уже готов разразиться потоком ругательств, но мне удается взять себя в руки. — Мы друг друга понимаем? — спрашивает она. — Зачем ты это сделала? — Чтобы доказать, что я могу. — Но пырять-то не надо было. — Надо. В этом-то и вся суть. Не могу поверить. Она меня пырнула. Она душила меня, пока я не отрубился, а теперь пырнула меня. Все это настолько неприемлемо, что я даже не могу выразить словами. — Мне воткнуть тебе нож во вторую руку? — спрашивает она. Она говорит тоном мамы, спрашивающей сына, шлепнуть ли его еще разок, или он будет вести себя хорошо. — Нет, — говорю я, стараясь звучать как беспощадный серийный убийца, а не хныкающий сопляк. Это чрезвычайно тяжело делать. — Хорошо. В следующий раз я не буду колоть тебя в другую руку. Ты обманул мое доверие, так что я буду вонзать в тебя нож, пока ты не умрешь. Ясно? — Ясно. Она начинает перерезать клейкую ленту, связывающую мои голени. Нож очень хороший, но ее умение перерезать ленту не особо выдающееся, так что требуется некоторое время. Я сдерживаю желание отпустить саркастическую ремарку. Наконец мои ноги свободны. Минди направляет на меня нож, словно предупреждая, затем встает. — Поднимайся, — говорит она. — Ноги затекли, — отвечаю я ей, — так что, если я споткнусь, не воспринимай это как нападение. — Может, тогда подождем, пока ноги отойдут, чтобы я не убила тебя по недоразумению? — Устраивает. Я сижу. Есть у меня странность: я люблю ощущение покалывания, когда к конечности возвращается чувствительность. Но сейчас это не доставляет мне удовольствия. — Готов? — спрашивает Минди.