Льюис улыбнулся, и Отто хлопнул его по спине и тяжело зашагал в конторку, крошечную пристройку у пандуса. Там он опустился в старинное кресло за столом, и пружины застонали; Льюис присел напротив. – Сейчас, дружище, – Отто нагнулся и достал из ящика стола две рюмки и графинчик, – сейчас мы с тобой отведаем доброго напитка. Твои щеки снова порозовеют, – он наполнил рюмки. Спиртное обожгло Льюису горло, но на вкус оно было похоже на перебродивший нектар множества цветов: – Восхитительно! – Еще бы! Я сам его приготовил. Ты, конечно, захватил ружье, Лью-исс? Льюис кивнул. – Ладно. Я думаю, ты такой друг, что заходит ко мне в контору, пьет мой шнапс и ест мой чудный сыр… – Отто, оттолкнувшись, поднялся с кресла и шагнул к приземистому холодильнику. – Но который не перестает думать, как бы поскорее умотать в лес и кого-нибудь там подстрелить. – Он поставил на стол перед Льюисом круг сыра и разрезал его на части. Этот сыр был из особого ассортимента: Отто называл его своим собственным именем. – Теперь отвечай: я прав? – Ты прав. – Я тоже так думаю. Но это прекрасно, Лью-исс. Я купил новую собаку. Очень хорошую собаку. Эта собака видит на две-три мили, а чует – за все десять! Вскорости я поручу этой собаке выполнять работу Карла. Сыр был так же прекрасен, как и шнапс Отто. – А тебе не кажется, что в лесу сыровато для собаки? – Нет, нет! Под такими огромными деревьями не будет сыро. Ты да я – мы отыщем настоящую дичь! Может, даже и лису, а? – И ты не боишься егерей? – Нет! Завидев меня, они бегут прочь! Они говорят: У! У! Это тот самый сумасшедший старый немец – да еще с ружьем! Сидя в конторке с рюмкой крепчайшего ароматного бренди, чувствуя во рту его восхитительный вкус и слушая буффонаду Отто Грюбе, Льюис подумал, что Отто для него – нечто вроде альтернативы Клубу Фантазеров: менее сложная, но такая же ценная дружба. – Пойдем посмотрим на собачку, – предложил он. – Посмотрим, а? Лью-исс, когда ты увидишь мою новую собаку, ты падешь перед ней на колени и попросишь ее руки! Они оделись и вышли из конторки. На пандусе Льюис заметил высокого тощего паренька примерно одних лет с Питером Барнсом. На нем была фиолетовая рубашка и джинсы в обтяжку, он складывал тяжелые формы под погрузку. Какое-то мгновение он смотрел на Льюиса, затем наклонил голову и улыбнулся. По дороге к вольерам Льюис спросил: – Ты нанял помощника? – Да. Видел его? Это тот бедняга, что обнаружил тело старушки, хозяйки лошадей. Она жила неподалеку от тебя. – Ри Дэдам, – сказал Льюис. Он посмотрел через плечо: паренек продолжал смотреть на него с полуулыбкой; Льюис сглотнул. И отвернулся. – Ja… Он очень переживал и больше не мог там жить, он очень впечатлительный юноша, Лью-исс, и он снял комнату в Эфтоне, а меня попросил взять его к себе на работу. Ну, я и вручил ему метлу и разрешил прибирать, чистить оборудование и складывать сыр. Но это временно, после Рождества нам будет не потянуть еще одного работника. Ри Дэдам, Эдвард и Джон преследовали его даже здесь. Отто выпустил новую собаку из вольера и присел перед ней на корточки. Это была гончая, худощавая и серая, с мускулистыми плечами и ляжками; она не тявкала, как другие собаки, и не прыгала от радости, что ее выпустили, но стояла рядом с Отто, настороженно осматриваясь голубыми глазами. Льюис тоже склонился погладить ее, и собака позволила ему это и обнюхала его ботинки. – Познакомься: Флосси, – сказал Отто. – Ничего собачка, а? Ты моя красавица! Флосси, какая ж ты красавица. Ну что, взять тебя с нами, моя Флосси? Впервые сука подала признаки оживления, опустив голову и замотав хвостом. Хорошо обученное животное, угощение Отто, близость леса и запах сыроварни – все это, казалось, отделяло Льюиса от паренька в голубых джинсах и от Клуба Фантазеров, притаившегося за спиной этого паренька, и он произнес: – Отто, я хочу рассказать тебе одну историю. – Ja? Хорошо. Расскажи, Лью-исс. – Я хочу рассказать тебе о том, как умерла моя жена. Отто вскинул голову и мгновение очень напоминал гончую, сидящую у его ног: – Ja… Хорошо. – Он кивнул и в задумчивости почесал пальцем собаку за ушами. – Ты расскажешь, когда мы будем в лесу, через часок, хорошо? Я рад, Лью-исс. Я рад. Свое хобби Отто с Льюисом называли охотой на енота, и Отто всегда радостно возбуждался, когда заходила речь о возможности увидеть лису, однако вот уже, по крайней мере, год им не удавалось никого подстрелить. Ружья и собака – это лишь повод для длительной прогулки по лесу, начинавшемуся сразу за сыроварней. Для Льюиса это было более интенсивной разновидностью его ежедневных утренних пробежек. Иногда они палили из ружей, иногда одна из собак загоняла кого-нибудь на дерево: может, Льюису и удалось бы сделать удачный выстрел, но Отто, глядя на загнанного, сердитого зверька высоко на ветке, всегда смеялся: «Да брось, Лью-исс, он такой симпатичный, давай поищем кого пострашнее». Льюис подозревал, что, если они попробуют поступить так же и сегодня, им придется сначала как-то объяснить все Флосси. Красавица выглядела исключительно деловитой. Она не гонялась за птицами или белками, как добрая половина других собак, а трусила перед охотниками, поводя из стороны в сторону опущенным носом и помахивая хвостом. – Флосси готовит нам работу, – сказал он. – Ja. Я отдал двести долларов не для того, чтоб выглядеть дураком рядом с ней, а? По мере того как они, поднявшись из долины, углублялись в лес, Льюис чувствовал, как напряжение все больше отпускает его. Отто посылал собаку вперед, посвистывая ей, подавая команду забегать подальше, и снова свистел, подзывая ее. Теперь они шли уже густым лесом. Как и предсказывал Отто, здесь было холоднее и суше, чем в долине. На открытых участках снег таял, и бежали ручейки; там же, где он еще лежал, земля чавкала под ногами и проступала жижа, однако под ветвями елей снег оставался нетронутым – словно и не было оттепели. Льюис порой терял из виду Отто, потом снова ловил взглядом его красный жилет, мелькавший за пушистой хвоей, и слышал, как он разговаривает с собакой. Льюис вскинул «ремингтон» к плечу и прицелился в шишку; гончая сорвалась и метнулась вперед, ища след. Спустя полчаса, когда она что-то учуяла, Отто уже слишком устал, чтобы следовать за ней. Собака вдруг залаяла и метнулась вправо от них. Отто опустил свой мушкетон и сказал: – А, да отпусти его, Флосси, пусть бежит себе. Гончая заскулила и обернулась на них, словно не веря своим ушам: «Да что ж вы, клоуны, вытворяете?» Затем, опустив хвост, поплелась обратно. Не доходя до них десяти ярдов, села и начала вылизывать ляжку. – Флосси послала нас подальше, – сказал Отто. – Мы не ее класса. Выпей глоточек, – он протянул фляжку Льюису. – Нам пора согреться, а, Лью-исс? – Не мог бы ты соорудить здесь костер? – Конечно. Только что проходил мимо замечательной валежины – здесь полно сухих веток. Пойду схожу за ней, а ты пока разгреби снег до земли и приготовь кремень и кресало. Видя, что до вершины холма оставалось всего ярдов двадцать, Льюис решил подняться туда, пока Отто собирает валежник. Флосси, потеряв ко всему интерес, наблюдала, как он, спотыкаясь, карабкается к вершине. Оглядевшись, Льюис удивился: он не ожидал, что они забредут так далеко, – внизу, вдоль заросшего лесом подножья холма, серела лента автострады. По ее другую сторону тоже темнел лес, однако и шоссе, и редкие машины все портили – они нарушали такое хрупкое спокойствие Льюиса. А потом и сам Милбурн настиг его даже: в одной из быстро идущих машин он узнал автомобиль Стеллы Готорн. – О господи, – пробормотал Льюис, глядя, как ее «вольво» несся в его направлении. И машина, и сидящая за рулем женщина снова вернули ему сегодняшние ночь и утро. С таким же успехом он мог бы поставить палатку на городской площади: даже здесь, далеко в густом лесу, слышался шепот Милбурна. Поворотник машины замигал, и Стелла свернула на парковочную площадку у шоссе. Немного погодя туда же подъехала вторая машина и остановилась рядом. Из нее вышел мужчина, подошел к окну со стороны Стеллы и стучал в него до тех пор, пока она не открыла ему дверь. Льюис отвернулся и стал спускаться по скользкому склону к Отто. Костер уже начал разгораться. На дне выкопанной в снегу лунки, в объятиях очага из круглых камней, маленький огонек лизал сухой мох и сучья. Отто подложил веточку потолще, затем еще одну, затем сразу несколько – и вокруг одного язычка появилась еще дюжина собратьев. Поверх Отто соорудил из толстых сучков пирамидку высотой около фута: – Ну вот, Лью-исс, – сказал он, – теперь можешь погреть руки. – А шнапс остался? – Льюис взял фляжку и присел рядом с Отто на толстый ствол упавшего дерева. Отто порылся в карманах и достал домашнюю сардельку, разрезанную на две аккуратные половинки. Он дал одну Льюису, а вторую отправил в рот. Огонь уже охватил пирамидку из веток, и Льюис чувствовал, как он греет лодыжки сквозь кожу ботинок. Вытянув ноги и руки к огню и жуя сардельку, он начал: – Как-то вечером мы с Линдой отправились на ужин в один из домиков гостиничного комплекса, принадлежавшего мне. Она не дожила до утра. Отто, мне кажется, то, что убило мою жену, сейчас преследует меня. 4 Питер поднялся из-за угла конюшни, пересек двор и заглянул в окно кухни. Сковородки на плите, круглый стол накрыт на двоих: маму пригласили на завтрак. Он слышал ее шаги где-то в глубине дома, наверно, ищет Льюиса Бенедикта. И что же она будет делать, когда выяснится, что его нет? Конечно, ей ничего не грозит, убеждал он себя: это не тот дом. Она в безопасности. Вскоре она поймет, что Льюис уехал, и вернется домой. Но все происходящее было так похоже на тот раз, когда он смотрел в окно и ждал у двери, прислушиваясь, как другой человек бродит по пустому дому. Она походит и уедет домой. Он легонько толкнул дверь, убежденный, что та заперта, однако дверь приоткрылась на дюйм. Нет, в этот раз он не станет входить. Слишком многого он боялся – и меньше, что мать заметит его и придется придумывать оправдания своего присутствия в доме Льюиса. Однако, если постараться, можно найти повод. Например, он хотел поговорить с Льюисом о… ну, например об университете Корнелл. О студенчестве. Он вспомнил, как разбитая голова Джима Харди сползала по стене, оставляя кровавую полосу. Питер отдернул руку от двери и шагнул со ступеньки вниз на двор. Затем немного прошел вдоль задней стены дома, глядя на нее вверх и продолжая представлять, как мать рассерженно выговаривает ему, что не потерпит вранья ни о каком университете и студенчестве. Так и шел он вдоль стены, глядя вверх, а дом Льюиса, суровая серая крепость, казалось, не только не кончался, а следовал за ним. В окне дрогнула штора, и Питер замер. Кто-то стоял за ней, и этот кто-то – не его мать. Он видел лишь белые пальцы, оттягивающие край тяжелой материи. Питер хотел побежать, но ноги не двигались. Смутно различимый силуэт с бледными пальцами приблизил лицо к стеклу и знакомо ухмыльнулся. Джим Харди! Из дома донесся крик матери. Ноги Питера словно кто-то отпустил: он рванулся через двор к заднему крыльцу, распахнул дверь, пронесся через кухню и очутился в столовой. За широким дверным проемом просматривалась мебель гостиной, из окон лился свет. – Мам! – Он бросился в гостиную. Два кожаных дивана стояли у камина, старинное оружие украшало стену. – Мама! В комнату, улыбаясь, вошел Джим Харди. Он держал руки ладонями наружу, словно желая убедить Питера в своих мирных намерениях: – Привет, – сказал Джим, но голос был чужой. Вообще не человеческий.