– Гл. – Видели ли вы, как кто-то шел к конюшне незадолго до смерти вашей сестры? – ГЛ! – Смогли бы вы опознать этого человека? – Хардести весь подался вперед. – Скажем, если бы я привел его сюда, могли бы вы издать какой-то звук, подтверждающий, что это он? Старая женщина издала звук, по которому Дон определил, что она плачет. Он чувствовал себя здесь лишним. – Это был молодой человек? Еще одна серия сдавленных звуков. Возбуждение Хардести перерастало в резкое нетерпение. – Хорошо, допустим, это был молодой человек. Это был сын Харди? – Правила допроса свидетеля, – пробормотал Роулз в окно. – Плевал я на правила! Это был он, мисс Дэдам? – Глуурф, – простонала старушка. – Черт. Вы хотите сказать «нет»? Не он? – Глуурф. – Может, попытаетесь назвать человека, которого вы видели? Нетти Дэдам била дрожь: – Глнгр. Глнгр. – Старушка делала такие неимоверные усилия, что Дон чуть ли не физически ощутил их. – Глнгр! – А, ладно, оставим пока. Еще пару вопросов. – Он развернулся и сердито взглянул на Дона, но на его лице читался и стыд. Хардести опять повернулся к старушке и понизил голос, но Дон все слышал. – Я не думаю, что вы слышали какой-то необычный шум? Или заметили какие-то странные огни или что-то в этом роде? Голова женщины тряслась, глаза метались. – Какие-нибудь необычные огни или шум, мисс Дэдам? – Хардести уже с отвращением задавал ей вопросы. Нед Роулз и Дон переглянулись, удивленные и заинтригованные. Наконец, сдаваясь, Хардести вытер лоб: – Ну вот и все. Без толку. Похоже, что-то она видела, но кой черт ее поймет? Я сваливаю. Хотите – оставайтесь, мне плевать. Дон вышел из комнаты вслед за шерифом и подождал, пока тот говорил с доктором. Когда из палаты вышел Роулз, его лицо стареющего мальчика было задумчивым и сосредоточенным. Хардести повернулся и взглянул на Роулза: – Вы что-нибудь поняли из этого бреда? – Нет, Уолт. Бред – он бред и есть. – А вы? – Ничего, – ответил Дон. – Будь я проклят, если скоро не начну верить в пришельцев или вампиров или во что-то этакое, – проворчал Хардести и зашагал по коридору. Нед Роулз и Дон Вандерлей направились следом. Когда они дошли до лифтов, в одном из них стоял Хардести и тыкал пальцем в кнопку. Дверь с шипением закрылась перед носом Дона – очевидно, шериф хотел от них избавиться. Мгновением позже подошел другой лифт, и они вошли в кабину. – Я все думаю о том, что пыталась сказать Нетти, – заговорил Роулз. Дверь закрылась, и лифт мягко поехал вниз. – Уверяю вас, моя догадка тоже может показаться бредовой. – Я в последнее время ничего другого и не слышу. – Вы написали «Ночного сторожа». «Начинается», – подумал Дон. Он застегнул пальто и пошел вслед за Роулзом к стоянке. Несмотря на то что на Роулзе был только костюм, он, казалось, не замечал мороза. – Пожалуйста, сядьте на минутку в мою машину, – попросил редактор. Дон забрался на пассажирское сиденье спереди и взглянул на Роулза, потиравшего в задумчивости лоб. В машине издатель выглядел намного старше: морщинки наполнялись тенями. – Глнгр? Она произнесла это несколько раз. Согласны? Или, во всяком случае, что-то очень похожее по звучанию, не так ли? Так вот. Я лично никогда не видел его, но давным-давно у сестер Дэдам был родной брат, и, кажется, после смерти они только о нем и судачили… Шоссе, по которому Дон возвращался в Милбурн, шло через поля; свинцово-серое небо расчерчивали пылающие лиловатые полосы. Назад, назад в Милбурн, с частичкой истории о Стрингере Дэдаме в душе; назад в Милбурн, где люди начинали замыкаться в себе все больше по мере того, как усиливался снегопад, росли сугробы, а дома, казалось, таяли и сливались один с другим; туда, где умер его дядя и где его друзей мучили страшные сны; прочь из двадцатого века – в темницу Милбурна, все более и более напоминающую ему его внутренний мир. Взлом, часть первая 6 – Отец сказал мне, чтоб я больше не зависал с тобой. – Ну и что? А ты послушался, паинька? Тебе сколько лет, пять? – Он почему-то волнуется. И чем-то здорово расстроен. – «Чем-то расстроен», – передразнил Джим. – Он старый. В смысле… сколько ему – пятьдесят пять? Ему осточертела работа и старая машина, и он слишком растолстел, и его любимый сыночек скоро упорхнет из гнездышка почти на год. Да ты посмотри вокруг, дружище. Много стариков ты видишь с радостными улыбками на морщинистых лицах? Город переполнен этими жалкими существами. И каждого слушать, что ли? – Джон откинулся на спинку стула и улыбнулся Питеру, самонадеянно полагая, что старый аргумент все еще убедителен. А Питер тонул в неуверенности и неопределенности – эти аргументы были убедительнее. Тревоги его отца не были его тревогами: и дело не в том, что он не любил его, – он любил, – а в том, подчиняться ли нечастым отцовским приказам или, как сказал Джим, «слушать его». Разве они с Джимом сотворили что-то плохое? С точки зрения Джима, они даже не вламывались в церковь; они всего лишь следили за женщиной. Делов-то. Фредди Робинсон умер, и этот факт сам по себе печален, пусть они оба и не любили его, но никто не говорил о том, что его смерть не была естественной; его свалил сердечный приступ или он упал с перрона и разбил голову… И не было никакого ребенка на вокзальной крыше. И не было никакого ребенка на надгробной плите. – Мне что, в ножки поклониться твоему старику за то, что он разрешил нам встретиться сегодня вечером? – Да нет, все не так плохо. Он просто считает, что нам с тобой надо пореже гулять вместе, а не то чтоб вообще не встречаться. Ему, наверно, просто не нравится, что я бываю в таких местах. – Таких? А чем они плохи? – Харди комичным жестом обвел жалкое помещение бара и крикнул: – Эй, Солнышко! Это чертовски клевое местечко, а? – Чернокожий бармен оглянулся на него через плечо и глупо скривился. – Обалденно цивилизованное, леди Джейн! Герцог, вы согласны со мной? Я знаю, чего твой старик боится. Он не хочет, чтоб ты попал в плохую компанию и вляпался в дерьмо. А плохая компания – это я, всем известно. Но если я такой, значит, и ты – тоже. Так что самое страшное уже случилось, и поскольку ты здесь – расслабься и повеселись. Если записывать рассуждения Харди и потом прочитать, в них сыщется немало ошибочного, но, слушая его, соглашаешься со всем. – Понимаешь, то, что эти стариканы называют сумасшествием, на самом деле всего лишь другой образ мышления; поживи столько же в этом городишке, и у тебя короеды в башке заведутся, тебе придется постоянно напоминать себе, что весь мир – это не просто один большой Милбурн. – Джим взглянул на Питера, отпил пива и ухмыльнулся, и Питер заметил преломленный свет в его глазах; он давно уже понял, что под «другим образом мышления» была скрыта частичка настоящего безумия. – Вот, например, скажи-ка, Пит, не хочется ли тебе время от времени увидеть, как весь этот чертов город горит синим пламенем? Весь, до основания – чтоб потом одни головешки остались? Мужик, это город призраков, понял? Целый город Рипов ван Винклей[13], Рип ван Винкль Рипом ван Винклем погоняет, стая Рипов ван Винклей с вакуумом вместо мозгов, с шерифом-хроником и вонючими забегаловками для удовлетворения социальных нужд населения… – А куда подевалась Пенни Дрэгер? – прервал его Питер. – Я тебя не видел с ней уже недели три. Джим ссутулился над стойкой бара: – Первое. Она узнала, что я повез мадам Мостин в кабак, и послала меня подальше. Второе. Ее родичи, старики Ролли и Ирменгард, прослышали, что она пару раз гуляла с покойным Ф. Робинсоном. Поэтому они засадили ее дома, не пускают никуда. Мне она об этом не говорила. И слава богу. Я бы тоже ей выдал будь здоров.… – Ты думаешь, она гуляла с ним, потому что ты возил эту женщину в «Хемфрис»? – Да черт ее знает, что у нее на уме. Ты считаешь, из-за этого, сын мой? – А ты? – иногда безопаснее отвечать Джиму вопросом на вопрос. – Черт. – Он вытянулся вперед и опустил лохматую голову на влажное дерево барной стойки. – Не пойму я этих женщин, – проговорил Джим мягко, словно с сожалением, но Питер видел, как сверкали его глаза сквозь завесу ресниц, и понял, что это была игра. – М-да… Может, ты и прав. Может, и есть тут взаимосвязь, Кларабелла. Скорее всего. И если есть, значит, эта мадам Анна, помимо того, что, раздразнив меня, не дала, еще и обломала мне интимную жизнь. А коли так, то, значит, за ней должок. Он склонил голову набок и сверкнул глазами на Питера: – Такие дела, старина. – Согнувшись, он продолжал сидеть в этой странной позе – его голова словно посторонний предмет на стойке – и безумно ухмылялся Питеру. Питер сглотнул. Джим резко выпрямился и постучал по стойке: