— Да знаю я, знаю, успокойся. — Не говори мне «успокойся», — ответила Стиви, — я сама все это затеяла. И знаю, что говорю. Просто… если она не… — Послушай, — перебил ее Дэвид, — а может… может, тот сухой лед действительно взяла она, а? Может, Бет Брейв ошиблась, когда подумала, что они разговаривали? — Сохранилась запись того разговора. — Да знаю я, но… что, если где-то там была допущена ошибка? — А что, если это действительно сделала Элли? — сказала Стиви. — Мотив у нее был. Возможность — тоже. Она вполне могла поступить как дура, напортачить с видео. Элли непохожа на человека, знакомого со всей этой наукой. С чего ей было думать, что это причинит ему вред? — Элли не такая, — сказал Дэвид, — она не стала бы тащить сотню фунтов сухого льда, чтобы помешать другому человеку заниматься искусством. Стиви впервые уловила в его голосе нотку раздражения. — Я лишь хочу сказать… — Послушай, я знаю, что ты сделала, и в этом действительно есть смысл. Я лишь говорю тебе, что она не стала бы это делать. Элли не позволила бы себе испортить произведение искусства другого человека, это единственное, на что она никогда не пошла бы. Я знаю: между нами все закончилось паршиво, и ты, может, мне не доверяешь, но в этом можешь мне поверить. Поворот был неожиданный. — Ты имеешь в виду твоего отца, который на самом деле не умер, а оказался Эдвардом Кингом? — спросила она. — Да, я именно его и имею в виду, если тебя так уж на этом замкнуло. Так вот, чтоб ты знала: я хотел тебе рассказать. Рассказать сразу же. Но у меня было две причины не делать этого. Во-первых, мой отец — Эдвард Кинг, а это значит, что ты меня возненавидела бы. А во-вторых, мой отец — Эдвард Кинг, а это значит, что меня возненавидели бы и все остальные. — Я даже не знала, что у него есть дети, — сказала Стиви, — не думала, что он может спать с человеческой женщиной. — Может, — сказал Дэвид, — природа найдет способ. Он что, подошел ближе? Может быть. У Стиви пересохло во рту. С Дэвидом вопрос заключался в том, что он был очень красив: высокий, стройный, надломленный и ненормальный. Он ей улыбался. Она вновь увидела в его чертах Эдварда Кинга. В этой самой улыбке. Прекрасная работа, Стиви. Все правильно. Поцелуй его. Он обрадуется. Напуганная этой мыслью, она на шаг отступила. Ее мозг был не в состоянии разрешить этот изначальный конфликт. Между ею и Дэвидом что-то происходило, пульсировала какая-то субстанция. А теперь вот над головой, чуть ли не буквально, маячил Эдвард Кинг. В его распоряжении были даже нацеленные на них камеры. От этой мысли ее затошнило. — Я забыла сказать Нейту, что ухожу, — сказала она, — пойду, вернусь… скажу ему. Дэвид на дюйм вздернул подбородок. — Ну конечно, — сказал он с едва заметным намеком на улыбку, — Нейт. Давай иди. Увидимся дома. Он повернулся и зашагал к коттеджу «Минерва», засунув руки в карманы. Стиви постояла на дорожке, пытаясь переварить всю новую информацию, определявшую ее существование. Ей всегда было интересно, как другим удается жить интересной жизнью. Может быть, именно так — сначала создавая условия, потом переживая события. События, вполне способные застать тебя врасплох, хотя ты сам их желал, готовился к ним. Стиви так хотела расследовать это дело и вот теперь была здесь, вступив в сговор с дьяволом. Она подумала, что убийство, вероятно, именно так и планируется. По всей видимости, ты несколько раз вступаешь в сговор с собой, не можешь дать задний ход, а потом совершаешь шаг, после которого обратного пути уже нет. 14 апреля 1936 года, 6 часов утра В самом начале очень многое в Альберте Эллингэме приводило Фрэнсис Крейн в восхищение. Она была склонна с симпатией относиться к человеку, без видимой на то причины построившему несколько тоннелей. Он поощрял ее любовь к химии. Велел библиотекарю выписывать все журналы о преступлениях, которые ей хотелось прочесть. Ребята и девушки вместе делали гимнастику, ходили на занятия, завтракали, обедали и ужинали. Когда студентов поймали на выпивке, он приказал персоналу сделать вид, что ничего не произошло. Ему нравилось играть в игры, и они с Фрэнсис не раз сражались в «Монополию». Своего пика ее восхищение этим человеком достигло, когда он взял ее с собой прогуляться по его владениям и показал место, где динамитом была взорвана гора. Он даже отвел Фрэнсис на склад со взрывчаткой и дал подержать шашку. Она старалась не выказывать волнения, но утаить его, по-видимому, все же не смогла. — Похоже, тебе это интересно, — со смехом сказал он, — давай, расскажи мне о динамите. — Это обычный нитроглицерин, в который добавляют абсорбент в виде диатомитовой земли и в качестве стабилизатора соду, — сказала Фрэнсис, — в том случае, если вы не используете тротил, который… — Браво! — со смехом воскликнул он. — Не ожидал, что ты ответишь так быстро! Он протянул руку, чтобы взять у нее шашку, но пальцы Фрэнсис инстинктивно на ней сомкнулись. Ей пришлось приказать им ее отпустить. — Хорошо, что они тебе никогда не понадобятся, — сказал он, — ты можешь быть опасна! — Наверное, — ответила она. Альберт Эллингэм разразился взрывом хохота. — Я должен с большой осторожностью относиться к тому, чему тебя учу, — продолжал он, все еще смеясь. — Твой отец убьет меня, если моими стараниями ты станешь слишком опасна для того, чтобы выйти замуж. В этот момент для Фрэнсис все рухнуло. Он дал ей динамит и расхохотался в лицо. Это была шутка, о которой он никогда больше не вспомнит, но Фрэнсис только о ней теперь и будет думать. Она решила, что, если он так уж любит игры, она сыграет с ним в свою. Тоже самую что ни на есть замечательную. Эдварду ее идея повеселиться понравилась, и свой великий план они разработали вместе. Письмо для его реализации практически не играло никакой роли. Как выразился Эдди, оно стало «крупицей искусства». Идею Фрэнсис позаимствовала в своих любимых журналах, писавших о реальных преступлениях. В них вечно кого-то похищали, и похитители присылали письма, составленные из вырезанных букв. Она думала, что это все выдумки, но в один прекрасный день, сидя на лужайке и читая «Реальные детективные истории», увидела человека, вечно болтавшегося на территории школы, которого все знали как полицейского. Звали его Джордж Марш. Он попал на страницы всех газет после того, как предотвратил взрыв бомбы в автомобиле Альберта Эллингэма, — Фрэнки перечитывала все истории о бомбах. Теперь он, похоже, стал личным телохранителем Эллингэма. Когда он направлялся в Гранд-Хаус, она окликнула его, постаравшись переключиться на самый непорочный регистр своего изысканного нью-йоркского голоса. — Вы случайно не полицейский? — спросила Фрэнсис. Мистер Марш с озадаченным видом подошел к ней. — Да, — ответил он, — раньше был полицейским, но теперь работаю в ФБР. — О, это, должно быть, так волнительно! Вы, вероятно, многое повидали. Скажите, а настоящие преступники действительно мастерят такие вот послания? Она протянула ему журнал и открыла на странице, где красовалось схожее письмо. Марш улыбнулся. — Удивительно, что вы читаете подобные вещи. Не очень-то вяжется с Эллингэмской академией. — Ах! — воскликнула она. — Я их обожаю. Здесь рассказывается о похищении. Вы когда-нибудь работали над похищением? — Один раз работал, — ответил он, — такое случается нечасто. — И что там произошло? — Похитили жену банкира, — сказал Марш, — когда она выходила из клуба, где играла в бридж. — А письмо с требованием выкупа присылали? — Позвонили, — ответил он, — письма не было. Хотели получить пятьдесят тысяч долларов. — И что же было потом? — спросила Фрэнки, не забыв широко распахнуть глазки и старательно напустить на себя невинный вид. — Банкир заплатил. Но домой его жена так и не вернулась. Как оказалось, она сама сбежала со своим инструктором по теннису и пятьдесят кусков предназначались именно им. Мы проследили за ними до Майами. Он бросил окурок на землю и раздавил его ногой. — Когда кто-то балуется письмами, это зачастую глупо и скучно, — сказал он, — и лишь изредка попадается что-то настоящее. Типа вот этого, из вырезанных букв. Такое точно не забудешь. Однако, если я буду стоять здесь с вами и обсуждать преступления, в то время как вам полагается учиться, руководство устроит мне взбучку. Ведь у вас под этим журналом, похоже, серьезная книга. Он не ошибся. Под журналом Фрэнсис и в самом деле держала книгу, уделяя внимание одновременно и тому и другому. — Органическая химия, — ответила она. — Вы умнее меня, деточка. У меня для таких вещей никогда не хватало мозгов. Он улыбнулся, приподнял перед ней шляпу и зашагал дальше к дому. Фрэнки пожевала кончик карандаша. Такое точно не забудешь. В этот момент ей в голову пришла мысль. А что, если послать Альберту письмо? Поначалу это была шутка. Они с Эдвардом ни в жизнь не отправили бы Эллингэму подобное послание. Но чем дольше она крутилась у Фрэнки в голове, тем больше приобретала массу и форму. Такое вполне можно сделать — только осторожно и стильно. Почему бы не побесить старичка? Почему не познакомить его с искоркой ее талантов? Когда она вечером поделилась этой мыслью с Эдвардом, он тут же ее полюбил, назвал дадаистической и, ничуть не изменяя себе, решил придать ей конкретное воплощение. В смысле — написать стихотворение. — Поэтическое правосудие, — сказал он, перед тем как ее поцеловать. Эдвард показал ей стих Дороти Паркер, который они в своей работе использовали в качестве образца. Сколь же многообразно можно в самой милой манере описывать злодейские жестокости. В конце Эдвард добавил «ха-ха». Письмо следовало подписать — в качестве последнего штриха. — Это должно быть что-то хитрое и коварное, — сказала Фрэнки. — Точно! — решил внести свою лепту Эдвард. — А как называют коварного хитреца? Правильно, Лукавый. Чтобы состряпать на деле это письмо, они улеглись на пол в пустом, недавно выстроенном бассейне, закурили и стали вырезать буквы. Лист бумаги вырвали из блокнота, купленного Фрэнки в Нью-Йорке, — ничем не примечательного, из тех, что можно встретить в любом доме. Надели перчатки, взяли в руки пинцеты и принялись тщательно наклеивать буквы. Некоторые из них получались наклонными, промежутки между ними выходили неодинаковые. Когда послание было готово, Фрэнки довела свой план до логического завершения. Заплатив одной из поденщиц, она попросила бросить несколько ее писем в ящик в Берлингтоне, объяснив, что это ее личная переписка, которую в школе очень любят просматривать. В итоге за доллар на конверте оказались нужная марка и штемпель, и ни одна живая душа больше не смогла бы связать его со школой. Прекрасный образчик криминального искусства. Однако теперь письмо фигурировало совсем в другом деле — о похищении Айрис и Элис Эллингэм. Да еще и Дотти Эпштейн… Вот о чем думала Фрэнсис, ворочаясь ночью без сна на диване. Его посчитают шуткой? Смогут его отследить?