«Он» – это я. Вроде бы Настя рядом, слышит, но, в отличие от Пожрацкого, я не сиял. Чувствовал, что не к добру эта похвала. – Статья – супер. Я посмотрел на редактора поверх очков. Статья – говно, и ты это прекрасно знаешь. Откуда ветер дует? – Будешь вести тему. И убийство Гркчяна, и скинхедов. Я сказал, что не могу вести темы. Долгоиграющие проекты не для меня. Я человек настроения. Преимущественно плохого. – Вопрос не обсуждается. – А что, – снова встряла Настя, – по-моему, очень интересная и перспективная тема. Господи, думаю, ну ты-то куда? – Практикантка? – спросил редактор. – Да, – сказал я. – Нет, – сказала Настя, – я его любовница. – Выбор одобряю, – усмехнулся редактор. Я не понял, чей выбор одобряет редактор, мой или Настин. – Насмотрелась, – говорю, – на журналистов? Пошли. Мы не спеша шли по улицам. Народ суетливо сновал мимо нас. Машины уныло маялись в пробках. Ротвейлер целеустремленно бежал куда-то, волоча за собой хозяина. Я заметил, что среди всех прохожих Настя самая красивая. А я, пожалуй, самый угрюмый. Настя купила мороженое и, съев половину, сказала, что хочет выпить. Я привел ее к «Ахмету». Настя уселась за столик в углу, тот самый, который в прошлый раз выбрал я. Мы выпили. Помолчали. Пора было что-то сказать. – Так не бывает, Настя. Я не могу вести эту тему. Такого. Просто. Не может. Быть. У меня появилась идиотская привычка – чеканить слова. И еще одно. Я заметил, что мы, как дикари, не называем случившееся ни убийством, ни преступлением. Ходим вокруг да около, а словами не называем. Табу. Не хочу быть дикарем. Убийцей – куда ни шло, но не дикарем. – Я не могу пиарить собственное преступление. Так не бывает. – В жизни всякое бывает, – сказала Настя и рассказала историю. Рассказ Насти Записан по возвращении домой из кафе «У Ахмета», где было заказано 400 граммов коньяка «Бастион», 400 граммов коньяка «******», 400 граммов коньяка «***», две литровые упаковки вишневого нектара, а также четыре шоколадки «Твикс». Петр Степанович служил в зоопарке. Коллеги его уважали, и звери тоже жалоб не имели. Утром Петр Степанович приходил на службу и говорил: – Здравствуйте, коллеги. – Здравствуйте, Петр Степанович, – отвечали коллеги. А вечером Петр Степанович, наоборот, говорил: – До свидания, коллеги. А коллеги в свою очередь отвечали: – До свидания, Петр Степанович. Со зверюшками Петр Степанович разговаривал охотнее, и мы его хорошо понимаем. А вот понимали зверюшки или нет – этого мы не знаем и, честно говоря, мало интересуемся. Утро не предвещало ничего плохого. Петр Степанович по обыкновению сказал супруге: – Здравствуйте, супруга. И супруга со своей стороны тоже поздоровалась. Зато на службе стоял такой бедлам, что коллеги даже забыли сказать: – Здравствуйте. Директор долго тряс руку Петра Степановича и говорил: – Поздравляю. Остальные тоже поздравляли, а электрик Федя даже похлопал Петра Степановича по плечу, что было уже и лишним. – Вы оказались правы, – произнес, наконец, директор первую осмысленную фразу. Петр Степанович подумал, что обвалился вольер для кабанчика или удав издох от стесненных жилищных условий. Но случившееся превзошло самые смелые ожидания. Самка дикобраза спарилась с бобром. Это было настолько невероятно, что счастливых молодоженов упросили прилюдно повторить эксперимент. Они охотно откликнулись и публично опровергли устоявшиеся в науке представления о невозможности подобного рода страсти. Петр Степанович торжествовал. Он уже давно опровергал эти устаревшие представления, но исключительно в теории. – Почему не может быть? – спрашивал Петр Степанович. – Очень даже может. Ровным счетом ничему это не противоречит. Коллеги не спорили, но и не разделяли его убеждений. И временами находили их подозрительными. А электрик Федя прямо говорил: – Кому какое дело? Пусть каждый – с кем хочет. Кому какое дело? И вдруг – такой триумф для Петра Степановича. Долгожданный. Выстраданный. Научно обоснованный. Петр Степанович суетился, объяснял, хватал коллег за рукава пиджаков, свитеров и блузок. Надоел, честно говоря. И, когда он попросил директора отпустить его пораньше, директор с облегчением отпустил. – Энтузиаст, – сказал директор вслед Петру Степановичу. – Ценный кадр. Можно подумать, дикобразиха ему дала, а не бобру. Окрыленный Петр Степанович влетел в квартиру и с порога закричал: – Поздравь меня, супруга. – Поздравляю, – сказала супруга. – Только я от тебя ухожу. Петр Степанович ничего не слышал. Он схематически начертил на листе ватмана дикобразиху, а сверху – бобра и разъяснял супруге свое несколько порнографическое творчество, впрочем, в весьма корректных выражениях. – Ты меня слышал? – спросила супруга. – Я от тебя ухожу. Я полюбила другого. Петр Степанович остолбенел. Его лицо приняло совершенно бессмысленное выражение, а через несколько минут потеряло даже его. Никакого выражения не осталось на лице Петра Степановича. Он вжался в стул и сократился как минимум вдвое. Супруга накапала ему корвалола. Петр Степанович с омерзением выпил. – Кто он? – спросил Петр Степанович. – Федя, – ответила супруга. – Какой Федя? Задавая вопросы, Петр Степанович имел столь отрешенный вид, что было ясно: он спрашивает потому, что надо же в такой ситуации что-то спрашивать. – Федя, – повторила супруга. – Ваш электрик. Петр Степанович вспомнил Федю, его грубые руки, грязь под ногтями, рыжие усы и полное безразличие к проблеме скрещивания особей разных видов. «Пусть каждый – с кем хочет. Кому какое дело?» – вспомнились Петру Степановичу Федины слова. Только теперь до него дошел их зловещий смысл. Благородная ярость закипела в его душе. Он встал, увеличившись как минимум втрое.