– Не бывать этому! – воскликнул Петр Степанович и ударил кулачком по столу. – Давай без истерик, Петр Степанович, – сказала супруга. – Мы же интеллигентные люди. В ее голосе явственно ощущалось безразличие. Петр Степанович понял, что для супруги уже все решено, что она уже причалила к другому берегу и в последний раз оглядывается на берег оставленный, то есть на него, без жалости и сожаления. – Федя… Федя… Федя… – бессмысленно твердил Петр Степанович и вдруг закричал. Первый раз в жизни закричал: – Так не бывает! Этого не может быть! – Почему не может быть? – спросила супруга. – Очень даже может. Ровным счетом ничему это не противоречит. Собрала вещи и ушла. Навсегда. Добрый Петр Степанович сделался упрямым и сварливым научным работником. Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее сладкими… Но чем их заменить в лета Петра Степановича? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется… А дикобразиха, кстати, бобра бросила. Говорят, не сошлись характерами. VIII Наутро раздался звонок в дверь. Я открыл. – Не узнаешь, дорогой? Я не узнал, но догадался. – Да, дорогой, мы тогда с Ашотиком вместе были. Только я наверх не пошел. Я, дорогой, внизу остался. Ашот – молодой, горячий, а мне такие вещи ни к чему. И где теперь Ашотик и где теперь я? – Мне насрать, где Ашотик, а ты за каким-то хреном – на пороге моей квартиры. Гость попытался войти. Я не посторонился. Стоял как вкопанный. Прислонясь, так сказать, к дверному косяку. – Пусти, дорогой. – Ни к чему. – Тогда я пошел. Он вызвал лифт. Сука. Сука! Сука!!! – Ладно, – говорю, – проходи. Мы сели на кухне. Я налил себе коньяку. – Налей и мне, дорогой. Я налил ему в Настину рюмку. Он поднял рюмку, чтобы чокнуться, но я тут же выпил залпом. Закурил. Он тоже. – Правильно, дорогой. Выпьем не чокаясь. За Ашотика, светлая ему память. Если б ты знал, что за человек был Ашотик. Золото, а не человек. Лучше друга не было и не будет. Какого друга, что я говорю, брат он мне был, понимаешь, больше, чем брат. Жена у него осталась, дети малые. Горюют, плачут: куда нам теперь, Гурген, скажи, Гурген. Я молчал. Гурген огляделся: – Где у тебя тут поссать? – Налево и до упора. Не дай бог, думаю, пойдет мыть руки – полотенце жалко выкидывать, от мамы досталось. К счастью, Гурген на мытье рук не заморочился. Вернулся и продолжил описывать достоинства Ашота и горькую долю осиротевшей семьи покойного. Тряс пепел на скатерть, по-хозяйски разливал коньяк. Я молчал. Надо куда-то смотреть. Только не в эти маслянисто блестящие глаза. Я уставился на сахарницу. – Давай, – сказал Гурген, поднимая рюмку, – за Ашотика. – Ублюдок был твой Ашотик. Такой же, как ты. Я ждал взрыва. Надеялся на кавказский темперамент. Мечтал о драке. Гурген рассмеялся: – Зря так говоришь, дорогой. Узнал бы Ашотика поближе – полюбил бы, как брата. – Чего тебе надо? – Мне, дорогой, ничего не надо. Но жена, дети… Чем я им помогу? В голове что-то сработало. Правильно, надо проверить. – Я узнавал. У него не было ни жены, ни детей. Гурген слегка смутился: – Не было? Как же так? Может, и не было. Но есть эти… следователи… прокуроры… – Сколько? – Следователей? Не знаю, дорогой. Тебе, по-моему, одного хватит. – Сколько денег? – Сто пятьдесят. – Сто пятьдесят чего? – Обижаешь, дорогой. Я вижу, ты человек небогатый. Сто пятьдесят тысяч рублей. Не мне – жене, детям. Гурген, наверное, запамятовал, что мы сошлись по поводу отсутствия бедствующих, а равно и небедствующих членов Ашотова семейства. Впрочем, это не имело никакого значения. – Сто пятьдесят тысяч – и ты Гургена больше не увидишь. Недорого, думаю, ты ценишь друга и брата. Впрочем, это, видимо, только первый транш. – У меня сейчас нет денег. – Достань, дорогой. – Сука! – В комнату вихрем ворвалась Настя. Она визжала шесть с половиной минут, я следил по часам. Я привык к ее низкому, с хрипотцой голосу и не знал, что она умеет визжать. Каждое ее слово било в точку и уверенно классифицировалось частью 1-й статьи 282-й УК РФ как разжигание межнациональной розни, то есть обозначение действий, направленных на возбуждение национальной вражды, унижение национального достоинства, а также высказывания о неполноценности граждан по признаку их отношения к национальной принадлежности. Гурген ухмылялся, поблескивая белками. – Что за женщина! Золото, а не женщина. Эх, Ашотик, как я тебя понимаю. Я едва сгреб Настю в охапку и ввернул пару высказываний, подпадающих под ту же 282-ю статью УК, которая, признаться, всегда казалась мне несколько расплывчатой. Гурген сохранял полнейшее спокойствие. – Когда будут деньги, дорогой? – Когда нужно? – Сегодня. Но я готов подождать, – Гурген ухмыльнулся. – Ради нее. Настя все-таки умудрилась всадить ему по яйцам. Гурген стоял как ни в чем не бывало. Железные они у него, что ли? – Крайний срок – послезавтра. – Договорились, – говорю, – пиздуй отсюда. Гурген налил себе еще одну рюмку и, заглотив, отчалил.