Я взял трубку и сделал ей знак, чтобы вела себя потише. После довольно продолжительного молчания я услышал голос Зинаиды, непривычно спокойный и ясный: — Сева? Ты что делаешь сейчас? Ты не мог бы приехать? Такой тон я слышал у нее впервые в жизни. — Зинаида Андреевна, что у вас случилось? Мама закатила глаза и стала стучать себя по лбу, но я беззвучно цыкнул на нее, и она отстала. — Сердце… не выдержало, — тихо и с достоинством произнесла Зинаида. — Скорую вызвали? — Вызвали (тогда я ничего не заподозрил, решил, что она выразилась во множественном числе от стресса). Езжай сразу в больницу. Полис мой захвати. Мать заметалась по прихожей с моей шапкой в руках. Наконец, отдала ее мне. — Иди уже. — Иду, иду. — Лера звонила? — Нет. — И мне. — Да что ж такое, — причитала мама, — все сговорились, что ли, меня довести? Ты понимаешь, сына, я ей действительно ничего такого не сказала, — убеждала она меня. — Она сама, сама ушла. — Да, как же… — Я схватил шапку и пулей выскочил из дома, чтобы ее не слышать. На улице подумал: куда бежать? К Зинаиде? К Алле, то есть к Лере? Умеренный мороз приятно освежил голову. Я решил — пойду сначала к Зинаиде. У меня было четкое ощущение, что Лера, еще немного помучив меня, вернется сама, что мне не потребуется ее уговаривать. Пусть выкобенивается, если ей так нравится. Сейчас у меня нет времени на женские капризы. Я рассеянно поздравил встретившуюся соседку с Новым годом. Решил — лучше пройдусь до больницы быстрым шагом, чем буду ждать автобус, и махнул через дворы. В больницу я пришел буквально на полминуты раньше Зинаиды и какое-то время метался, пытаясь понять, где приемный покой. Наконец два санитара ввели ее (она шла сама и не хуже, чем обычно), и я сразу подбежал к ней. На первый взгляд я не заметил каких-либо изменений в ее внешности. Осторожно взял за запястье, пощупал пульс. Он еле различался. — Зинаида Андреевна, как так вышло? Она шевельнулась, но промолчала. Я повторил вопрос. — С Сашей… поругалась, — тихо сказала она. — И у меня сердце не выдержало. Зинаида бредит, значит, у нее, скорее, инсульт, а не инфаркт. — Ее нужно скорее осмотреть! — сказал я санитару. — А перед нами еще двое. — Всем нужно скорее. — Санитар обвел рукой ожидавших на скамейке: пьянчужку с рыжими волосами (которую укусила собака) и мужика, который вообще не выглядел больным. — Зинаида Андреевна, значит, у вас заболело сердце? А в голове шумело? А пошевелите-ка руками. Дайте я посмотрю на ваше лицо. — Нет, ничего не шумит, только сердце прихватило. — И вы вызвали скорую? — Саша вызвал. Он сейчас придет. Бахилы покупает, чистоплюй. Я тихо потрогал ее щеку, пытаясь определить рефлексы. — Быстрее отведите ее в смотровую! Вы что, не понимаете, что у нее бред? — попросил я санитара. Но еще произнося окончание фразы, увидел, как в приемный покой стремительно входит Саша. Сходство с фотографией налицо, хотя волосы у него были уже не золотистые, а тускло-светлые и сильно поредели. Кремовая куртка и белые брюки буквально ослепляли, контрастируя с мутно-зелеными стенами. Чужестранность его, какая-то ненашесть бросались в глаза, и не только маркая одежда выдавала в нем жителя Канады. Иностранное было уже в движениях, мимике. Он шагал, слегка склонившись вперед, как от ветра, и, несмотря на то что на его лице была озабоченность, широко и вежливо скалил зубы, когда кого-нибудь задевал. На ногах его вздувались ярко-фиолетовые бахилы. В отличие от меня он был собран и деловит. Протянул мне руку, которую я автоматически пожал. — Вы без бахил, — заметил он, и в речи его я уловил легонький акцент, — вот, держите. Я взял две пары. Я, как дурак, раскорячился, пытаясь половчее натянуть куски полиэтилена на ботинки, и чуть не растянулся. К нам вышел врач. — У кого тут бред? — спросил он злобно. — Заходите. — У самого у тебя бред, — буркнула Зинаида, величаво ступая в смотровую. — Вы родственники? — спросил врач меня и Сашу. Я почему-то ответил «да», а Саша почему-то — «нет». Эту оговорку я списал на его растерянность. Мы сгрудились в кабинете вокруг Зинаиды. — Что стряслось? — рявкнул врач, раздвинув двумя пальцами ей веко. — Сердце, — выдавила она. — Отлично. А сердце — что? Болит? Стучит? — Болит. Приступ, может. Он приник к ней со стетоскопом. — Ногами шевелить можете? — спросил врач Зинаиду. Она молчала и лишь стала моргать чаще обычного. Он постучал по спинке стула, на котором она сидела, чтобы привлечь ее внимание. — Ногами пошевелите, говорю! Она повозила по полу ступнями. — Больно, когда я так делаю? — Нет. — Встать попробуйте. Она медленно-медленно поднялась и осталась стоять, сгорбившись. Я уловил характерный запах. — Бабка-то обдулась у вас, — недовольно заявил врач, — переодеть не могли? Мы мыть ее должны? — Это по дороге произошло, — возмутился Саша, — во что я ее должен был в машине переодевать? — В одежду, которую вы взяли для нее в больницу. — Но я не подумал… — А надо было бы. Восемьдесят четыре года, и шумы в сердце. Вы думали, мы ей укольчик сделаем и домой отправим? Саша только пожал плечами. — Ладно, — рявкнул врач, — застегните ей кофту. Поехали. Зинаиду это вывело, наконец, из оцепенения. Она засуетилась, глаза стали совершенно осмысленными. К ней вернулись ее властность и подозрительность. — Куда поехали? — спросила она придирчиво, снова садясь на стул. — Делать снимок. И кардиограмму. — Зачем? — Затем, что надо. Но Зинаида так просто сдаваться не собиралась. — Не пойду, — сказала она. Доктор спросил нас с Сашей: — Что делать-то будем? — Немножечко посижу, и поедем, — предложила Зинаида. — Вы у нас одна, что ли? Вставайте. Зинаида позволила себя одеть. Вошедший санитар усадил ее в кресло. Мы едва поспевали за ней, когда он катил ее по коридору. Я увидел в ее глазах страх. Нижняя челюсть зачерпывала из воздуха что-то невидимое. Она больше не играла. Неизвестное еще, но неизбежное зло, что ждало ее в больнице и которое она только теперь стала осознавать, заставило ее окаменеть от ужаса.