Лера поманила меня к выходу и за дверью объяснила, что случилось. Чувствуя, что деньги утекают в одну и ту же смену не просто так, Алла явилась в ателье во внеурочный час и проверила каждую вещь на недавно повешенном мною кронштейне. Кронштейн, она, кстати, похвалила. Затем изъяла с него все вещи, на которых не нашла квитанций, и заявила, что отдаст их клиентам сама. Теперь она сидела на стуле, как неживой сыч, и поджидала владельцев брюк, юбок и курток. Мать попыталась отбить одежки, но наткнулась на равнодушный и недвусмысленный отказ. Ей сказали, что она уволена. — Понятно. Я так и понял. Лера, казалось, была слегка разочарована, наверное, надеялась на более бурную реакцию. — Мне за последние несколько заказов не заплатили, — слышалось из ателье. — Я так понимаю, вы заработали тут уже… неплохо. Когда я вас брала на работу, мы не договаривались, что вы будете трудиться на себя. — «Брала на работу», — передразнила мама. — Что ты знаешь про эту работу? Приходишь только деньги забрать. Ни с клиентом пообщаться, ни штанишки подвернуть. — Мне это и не надо. — Без хороших швей ты никто. — Хорошие швеи — те, которые не воруют. Мать нужно было уводить отсюда любой ценой, черт с ней, с полкой. — Ма, пойдем, может, уже? — спросил я, заглянув внутрь. — Не указывай мне! — Идите, Ирена. Заказы я раздам сама, — сказала Алла. — Без тебя разберусь. — И не тыкайте мне, пожалуйста. Если вы так хорошо разбираетесь в работе и управлении, что же трудитесь на других? Откройте свое ателье и командуйте там. — И открою! Все лучше, чем на тебя допоздна горбатиться. — Замечательно. Там и воровать будет не у кого. — Да ты сама виновата, если тебя обворовывают. Дело свое нужно держать в порядке, на контроле, а не абы как. Неделями тебя тут не видим. Чуть что — я сама выкручивайся, от тебя помощи не дождешься. Кронштейна не было столько времени, вещи на пол уже сыпались, а тебе хоть бы хны. — Ма, я тороплюсь. Ты со мной? — Подожди, я только деньги свои заберу. — Ирена, я же вам уже объяснила — денег не будет. — Ну ладно. — Мать швырнула вещи на стол. — Я тебе устрою небо в алмазах. — Интересно будет посмотреть. — Тон Аллы был все таким же скучным. — Мам, я ухожу. — Обожди, я уже почти готова. Черт с ней, пусть подавится. Я выразительно посмотрел на нее, но взгляд мой сгорел, даже не достигнув моей разгоряченной матери, как сгорает метеорит, не долетев до земли. Она стала надевать кофту наизнанку и все бубнила, что кому-то не поздоровится. Наконец сборы были завершены. У дверей мать отвесила Алле ернический поясной поклон: — Ну, всего тебе хорошего. Хотя, чего уж тут хорошего, лишиться ценных кадров. Пойдем, Лера. — Куда это Лера пойдет? — проявила признаки интереса Алла. — Она-то не уволена. И рабочий день еще не закончен. — Пойдем, Лерочка. Что ты застряла? Мама даже потянула Леру за рукав, но та неожиданно резко вырвалась. В глаза матери не смотрела, покраснела густо. Мама разглядывала ее какое-то время и наконец поняв — не покорилась, пулей выскочила за дверь. — Неблагодарная ты девка, — сказала она напоследок, и непонятно которой из двух это было адресовано. Лера медленно-медленно прикрыла глаза, в которых скопились слезы. Отерла лицо. Встряхнула головой и с натужной веселостью спросила заглянувшего в дверь старичка: — Вы что-то хотели? Тот показал ей на свою куртку и стал втолковывать что-то про замок, который расходится. — Тамара, посмотри, что там у мужчины, — попросила Алла, а Лере предложила: — Можешь выйти, если надо. Но Лера помотала головой и принялась строчить в бланке, попутно задавая старичку вопросы. Втроем, включая бабу, они засуетились вокруг клиента. «Полки-то надо вешать?» — спросил я. Они всплеснули руками. Я управился за каких-то десять минут и взял у Аллы пятьсот рублей. Работа явно не стоила этих денег, но она настаивала. Тихо погладил Леру по плечу, сказал «до вечера, не переживай». Она была уже почти в порядке и улыбнулась мне на прощание. Домой идти не хотелось, и я вернулся на работу к немалой радости Толика, лицо у которого уже отливало свеклой: парни ничего не успевали, и он метался между ними, ругаясь на чем свет стоит. Манекенщицы уже уехали, а вместе с ними исчезла и громоподобная музыка. Я рвал гвозди из досок, радуясь, когда они не поддавались, что можно изо всех сил впиться в них плоскогубцами, грубо дергать, выплескивать нерастраченную злость. Навязчивый непрекращающийся шум сопровождает меня на каждом шагу. Почему меня не могут оставить в покое, почему постоянно заставляют выслушивать то, как они шумят, так настойчиво пытаются вовлечь в свои дрязги. Я не могу сейчас терпеть это. Игрушечные капризы, обиды, чужой бессмысленный гомон. Меня обступили кольцом, и все требуют чего-то, и не вырваться наружу. Мне нужно лишь еще немного времени. Неужели так трудно просто дать мне его? Стройка — отрада. Мне приятны простые грубые движения, больше ничего сейчас не хочу. Стучать, бить, пилить, приколачивать. Были домики, станут стойки. Из стоек сделаем стенды, из стендов короба. Пока людям нужно что-то рекламировать, и есть доски, я смогу стучать молотком. Даже приятно, что манекенщицы смотрели сегодня сквозь меня. Стать незаметным, раствориться в окружающем шуме, чтобы не слышать того, что происходит внутри меня, только это мне сейчас нужно. Всего лишь выдержать еще несколько дней. Машина, упрямо едущая вперед, — вот кто я, пусть летят к черту детали, главное — не собственное состояние, а место назначения. Убийц губит жалость к себе, по крайней мере, таких, как я, про других ничего сказать не могу. Несколько досок оказались переломанными из-за того, что противились. Зазвонил телефон, и, решив, что это снова мама, с которой сейчас посмел бы заговорить только самоубийца, я взял телефон, чтобы убавить наконец звук. Но это была не она. Ольга витиевато представилась, уточнила с подобострастным хихиканьем, помню ли я ее. Я косился с тоской неудовлетворенного желания на груду досок у ног, кивал — помню, да, конечно. Да, хорошо тогда посидели. Да, действительно, разговор получился полезным. — Вы такой приятный молодой человек, — призналась она мне с ходу, — сразу видно, что умненький. Ну почему у меня нет готовых фраз в ответ? Почему я не могу сказать, что она тоже умная и хорошая тетенька? Необходимо придумать что-нибудь на подобные случаи. — Ну как, вы со старухой что-нибудь решили? — спросила она наконец. — Суд будете затевать? Я молчал, и она усилила нажим: — Иначе у вас тоже скоро все отберут, и будете зубами клацать, как я. — Нам просто не до этого пока, столько всего случилось. Такой вот я дурачок — не понимаю, чего от меня хотят, но чувствую признательность к той, что так хочет помочь. — Нет-нет, нельзя расслабляться, — раскипятилась она, — это где же видано — больше года биться с ней, а потом вдруг взять и все спустить на тормозах. Надо сейчас решать. Повесить трубку? Так еще припрется, чего доброго, домой. Она занервничала. Не могла понять, почему я делаю большие паузы и отвечаю так вяло. — Да вы слушаете ли меня? Я слушал. — Давайте уже что-то делать. Я хочу помочь. Мои показания да ваши — уже разговор. Без меня вам не поверят. А потом и вы мне поможете. Квартиру бабкину продадим — и купим по однокомнатной. Это не совсем то, на что вы рассчитывали, я понимаю. Но уж всяко лучше, чем вообще прогореть. Я пошевелил ногой картонку. В той системе координат, в которой она существовала, Ольга имела право на это жилье. Мне было ее даже жаль. Угробила три года жизни. А тут, когда, казалось, надеяться уже не на что, забрезжил свет. Ольга не требовала, она просила. Если вдуматься, сделка, что она предлагала мне, была не так уж и плоха. Каждому по однокомнатной, все по-честному. — Почему вы молчите, Всеволод? — Извините, задумался. — Может, вам кажется, я много попросила? Так я пока только предлагаю. Я не жду от вас ответа сразу. Подумайте с мамой пока что и как, я попозже еще позвоню. — Хорошо. — Поймите, других вариантов просто нет. Нам друг без друга никак. — Я понял вас. — Мне чужого не надо. Но и свое я раздаривать не собираюсь, — запустила она на пробу коготок, — вы, считай же, пришли на все готовенькое, так? И вам без меня ее не победить. Подумайте. — Прошу прощения, мне нужно закончить работу. — Кстати, мне бы встретиться с вашей мамой, поговорить и с ней. — Зачем? Я ей все передам. — Нет, вы меня неправильно поняли. Я не буду на нее давить. Так, просто чтобы познакомиться, — поняв, что неуклюже увязла в своей фразе, она оборвала ее. Я соврал, что де-юре владельцем квартиры значусь я, и ее желание знакомиться с мамой, кажется, стало менее острым. Ольга была мне не нужна. Зинаида уже почти месяц принимала «Флурпакс», и я уже решил, когда дам ей «Х…мин» — вскоре после Нового года. В суматохе праздника мне будет легче совершить преступление. Городу станет не до меня и Зинаиды. Кругом будут сновать, крича и взрывая хлопушки, пьяные люди, мало что замечающие вокруг себя. Все будут оживлены, радостно-озабочены. Все, кроме меня. Скорая, одуревшая от участившихся вызовов, без энтузиазма откликнется на еще одну — неинтересную, тусклую смерть. — Ну, ладненько, не буду вас больше беспокоить, — преувеличенно сердечно попрощалась Ольга, — я рада, что у нас теперь… взаимопонимание. Будем дружить. Вы уж подумайте над тем, что я сказала. Я обнаружил, что павильон уже практически пуст, но решил еще немного поработать. У меня давно уже не болела голова так, как сегодня. Я не хочу делиться с Ольгой. Не знаю, как объяснить, но это точно не жадность. Просто все давно уже решено. Даже организм, кажется, уже работает как-то по-новому. Я будто окостенел внутри. Стал шахматной фигурой — ладьей. Хожу только по прямой, шага наискосок сделать не смогу. Может быть, если бы эта Оля появилась раньше, я бы и пошел на попятный. Сейчас же — точно, категорически — нет. Главное, чтобы она не разыскала мой адрес и не заявилась домой. Цеплючая баба, и чувства такта ноль. Я даже пытался поставить себя на ее место — не получается. Одно раздражение, а больше никаких чувств. Наверное, я и правда окостенел. Про вчерашний инцидент мама благоразумно молчала, лишь сказала туманно, обращаясь в нутро кастрюли: «Может, и правда открою теперь свое дело…» Лера ушла в ателье. До нашей с ней обособленной жизни осталось всего недели три-четыре. Мать ходила по квартире как неприкаянная, и я предложил ей почитать что-нибудь, коли уж нечего шить, но она нахмурилась: «Ну, кое-какие заказы-то я прихватила. Что я, совсем, что ли, из ума выжила — взять и все подарить ей?» И долго еще хмыкала в своей комнате, как будто я сказал глупость.