– Без всякого сомнения. Вообще-то с этого надо было начинать. К тому же общение подскажет тебе новые творческие идеи. Сделай над собой усилие. Тебе нужна пресса, нужны книготорговцы, контакты с коллегами, тебе стоит бывать в литературных салонах… Живя отшельником, ты обрекаешь себя на скорое забвение. До сих пор Шарбонье давал мне полезные советы. Но готов ли я скакать по светским мероприятиям и выслушивать последние профессиональные сплетни с бокалом шампанского в руке? Ладно еще – подписывать книги. Это не откроет моей карьере второе дыхание, но контакты с книголюбами и с писателями помогли бы лучше понять, почему у меня не выходит зацепить широкую читающую публику во Франции. Мона Лиза II смотрит на меня с таким видом, словно хочет сказать: «Наконец-то правильные вопросы!» Я ложусь в постель один. Какие холодные простыни! 165. Игорь, 25 лет – Игорь, у меня для тебя замечательная новость! Я заждался хороших новостей. Вот и она! Я закрываю глаза. Татьяна обнимает меня. Я запускаю пробный шар: – Ты беременна? – Нет, лучше! Она прижимается ко мне с блаженной улыбкой: – Игорь, милый, любовь моя, ты… ты вылечился! Меня бьет током. – Ты шутишь?! Я откладываю книгу и не верю своим глазам: моя докторша сияет. – Пришли результаты твоих последних анализов. Они превосходят самые смелые надежды. Рак пупка оказался недолговечным. Твое исцеление открывает перед медицинской наукой новые горизонты. Я думаю, здесь сыграло роль улучшение условий твоей жизни. У рака пупка, несомненно, психосоматическое происхождение. Мне кажется, что у меня ожог легких. Во рту сушь, как в пустыне Сахара. Противно трясутся колени. Татьяна сжимает меня в объятьях. – Любимый, ты здоров, здоров, здоров! Потрясающе! Побегу обрадую коллег. Мы устроим такой праздник в честь твоего возвращения к нормальной жизни, что чертям тошно станет! И она, пританцовывая, убегает. Знаю я эту «нормальную жизнь». Это когда я не нравлюсь женщинам, хозяева квартир отказываются сдавать мне жилье без предоплаты, работодатели не желают брать меня на работу, потому что для них все бывшие бойцы диверсионных групп – головорезы. Или взять покер: сердечный друг Петя назначил приз за мою голову во всех мало-мальски приличных игорных домах страны. Все пристанища в моей жизни – это два приюта, больница и Татьяна. Похоже, меня снова выбрасывают на улицу. Придется кого-нибудь убить и сесть в тюрьму. Там меня будет ждать моя «нормальная жизнь». Но вот беда, от совместной жизни с Татьяной я подобрел. Она привила мне вкус к спокойному существованию, к ласке, к чтению, к оживленным беседам. Если я поправлюсь, то она больше не захочет со мной разговаривать. Найдет себе другого пациента с еще более неизученной болезнью, чем моя: с какой-нибудь ушной чахоткой или с патологией ноздрей. А меня прогонит. Не зря она прожужжала мне уши каким-то носителем неведомого микроба. Наверняка она с ним спит. Я со всей силы бью себя кулаком в живот, хотя знаю, что чертов рак уже помахал мне клешней. Залез в мой организм, как воришка, а когда я с ним смирился, стал его ценить и даже получать от него преимущества, смылся, только его и видели. Я выздоровел – вот это катастрофа! Нельзя ли поменяться своим выздоровлением с кем-нибудь другим, кто смог бы лучше им воспользоваться? Эй, ты там, ангел-хранитель, если ты меня слышишь: не нужно мне выздоровление! Хочу снова заболеть. Такая у меня к тебе теперь просьба. Опускаюсь на колени и жду. Я чувствовал, когда мой ангел меня слушал. Теперь я чувствую, что он меня не слышит. Теперь, когда я здоров, святой Игорь тоже потерял ко мне интерес. Все рушится. Я все вынес, но «выздоровление» – уже перебор. Это та капля воды, что переполняет чашу. Из коридора доносится голос Татьяны: она сообщает благую весть всему персоналу больницы. – Игорь выздоровел, Игорь выздоровел! – кричит она как оглашенная каждому встречному. – Умоляю тебя, ангел, пошли мне в знак нашего союза метастазы! Ты помогал мне в мелочах. Если ты отвернешься от меня в серьезном деле, значит, ты безответственный ангел. Окно палаты открыто. Я свешиваюсь из окна. Больничный корпус высоченный, падение с пятьдесят третьего этажа – это то, что мне нужно. Действовать без раздумий, иначе струшу. Я прыгаю и камнем лечу вниз. В окнах, мимо которых я пролетаю, люди заняты привычными делами. Некоторые, замечая меня, удивленно разевают рот. «Быстрый или мертвый». Поправка: быстроты мне не занимать, но совсем скоро я буду мертвее мертвого. Земля все ближе. Кажется, я свалял дурака. Надо было хоть немного подумать. До земли всего десять метров. Я закрываю глаза. Мгновение, когда все мои кости ломаются об асфальт, остается незамеченным. Я был твердым, а стал жидким. Больше им меня не вылечить. Секунда адской боли кажется часом, а потом все прекращается. Я чувствую, как меня покидает жизнь. 165. Венера, 25 лет Я развелась с Ричардом. Теперь я встречаюсь с моим адвокатом Мюрреем Бенеттом, юридической звездой. Всего за неделю он закрепляется в моей жизни, теле, шкафах и в моих контрактах. Жизнь вдвоем с ним превращается в постоянный контракт. Он говорит, что совместная жизнь, будь она сожительством или супружеством, должна подчиняться правилу «три-шесть-девять», как при найме квартиры. Каждые три года партнеры, недовольные ситуацией, пересматривают условия или разрывают контракт; если довольны, то контракт автоматически продлевается на следующие три года. В этом вопросе его не переубедить. «Классическое» супружество он называет глупостью. Это пожизненный контракт, подписываемый сторонами в ситуации, когда невозможно разобраться в его условиях, настолько двое ослеплены своими чувствами и страхом одиночества. Если супруги подписывают его двадцатилетними, то он сохраняет силу примерно семьдесят лет, не подвергаясь никаким поправкам. При этом общество, нравы, сами люди усиленно развиваются, из-за чего неминуемо наступает момент, когда контракт полностью ветшает. Мне плевать на весь этот юридический треп, мне ясно одно: Мюррею подавай секс в акробатических позах. С ним я узнаю такое, что неведомо даже Камасутре. Он овладевает мной в самых неподходящих местах, где нас может увидеть случайный прохожий. Опасность действует как приворотное зелье. Когда мы ужинаем с его «бандой», состоящей по большей чести из его прежних подружек, я чувствую их готовность растерзать меня, последнюю, кто отхватил завидное место его возлюбленной. Мюррей всех их смешит своей болтовней. – Как и все адвокаты, я терпеть не могу невиновных клиентов. Когда выигрываешь дело невиновного, тот считает это нормальным делом, когда проигрываешь, он думает, что в этом виноват ты. То ли дело виновный: проиграешь – он сочтет это неизбежным, выиграешь – он готов тебе ноги целовать. Всем весело. Кроме меня. Сначала мы с Мюрреем обозначили в квартире свои территории. Вот это моя спальня, это – мой кабинет. Здесь место для моей зубной щетки, а ты клади свою вон там. В наших шкафах сплошь его пиджаки, джемперы и рубашки. Все мое загнано на самый верх или в самый низ. Мне бы с самого начала отнестись к таким штучкам с подозрением. Из всех знакомых мне мужчин Мюррей первый со столь сильной приверженностью понятию территории. Он готов на любые ухищрения ради расширения своих границ: Кто владеет дистанционным пультом и выбирает телепрограмму? Кто первым бежит утром в туалет и в ванную? Кто читает там газету, не учитывая, что другой заждался? Кто берет трубку, когда звонит телефон? Кто выносит мусор? Чьих родителей пригласить в воскресенье? Мне свойственно искать убежище в моей актерской профессии, поэтому я мало погружена в эту каждодневную герилью. Тут-то я и дала маху: надо было оставаться настороже. Надо было оперативно реагировать на то, что он перетягивал на себя все одеяло, заставляя меня лязгать зубами от холода. Любовь – не универсальное оправдание. Никто из моих прежних обожателей не представлял, что я могу быть такой послушной и уступчивой. Гостиная, кухня и прихожая были объявлены нейтральными территориями. Мюррей, действуя во имя хорошего вкуса, немедленно аннулировал там все мои любимые безделушки, заменив их отпускными фотографиями себя, любимого, со своими бывшими. В холодильнике не осталось нормальной еды, все вытеснено его любимыми готовыми блюдами, якобы способствующими похуданию и потому приобретаемыми в аптеке. В гостиной воцарилось огромное кресло, в которое никому нельзя садиться. Мне лень тратить все время на препирательства, поэтому моя личная территория катастрофически скукоживается. После упорного сопротивления я уступила Мюррею почти всю свою половину квартиры и довольствуюсь кабинетиком, с двери которого он сорвал задвижку, чтобы лишить меня возможности запереться. Я проиграла. Правда, Мюррей так умело решает с продюсерами вопросы моих прав на фильмы, что я не считаю себя побежденной. Только когда он вторгается в мое последнее убежище, кабинет, чтобы и там все переделать по-своему, я сообщаю ему, что не намерена продлевать договор аренды. Мюррей принимает это пренебрежительно. – Без меня ты как без рук. Наше общество так погрязло в юриспруденции, что продюсеры сожрут тебя живьем. Но я иду на риск. Не имея ни малейшего желания вступать в клуб его «бывших», я прошу его не пытаться со мной видеться. Он не соглашается на том основании, что я, дескать, полностью обязана своим успехом ему: «Без меня ты никогда не стала бы вдохновенной и востребованной актрисой». Ну, и требует себе половину всего, что я заработала за время нашей совместной жизни. Я безропотно соглашаюсь. Он так осложнил мою жизнь и так потеснил меня на моей же территории, превратившейся в шагреневую кожу, что я целый год снималась во всех предлагавшихся мне ролях и в силу этого сильно приумножила свои доходы. Но мне не дают жить головные боли. Я прошу Билли Уоттса, моего агента, найти решение этой проблемы. – Решений всего два. Первое, классическое, – обратиться к парижскому профессору Жану-Бенуа Дюпюи, специалисту по мигреням и спазмофилии. Второй – прибегнуть к услугам моего нового медиума. – Куда делась Людивин?