– Запуганность в их мире – элемент эволюции? – Кто знает? Возможно, в нашем мире происходит то же самое. У того, кто удовлетворен своим существованием, нет никаких причин что-либо менять. Я пытаюсь сыграть с его покерной программой. В этот раз машина выигрывает. Я пытаюсь еще раз – новое поражение. Я хочу еще, но она неожиданно ломается. – Необъяснимые поломки – проблема номер один, – признает мой друг. – Можно подумать, что кто-то или что-то тормозит наши открытия. Он вызывается заменить машину, хочет сыграть со мной сам. Но я обещал Татьяне больше никогда не играть в карты с людьми. Тут как раз входит она сама и обнимает меня, гладит по спине. Татьяна – счастливый сюрприз в моей жизни, которая раньше преподносила только неприятности одна хуже другой. У меня есть желание: еще один счастливый сюрприз от жизни. 158. Энциклопедия О ВАЖНОСТИ БИОГРАФИИ. Важно не само достижение, а то, что о нем расскажут биографы. Пример – открытие Америки. Его совершил не Христофор Колумб (иначе континент назвали бы Колумбией), а Америго Веспуччи. Христофора Колумба при жизни считали неудачником. Он пересек океан с намерением достичь континента, до которого так никогда и не добрался. Да, он высаживался на Кубе, на Санто-Доминго, еще на нескольких из Карибских островов, но не догадался поискать севернее. Каждый раз, когда он возвращался в Испанию с попугаями, помидорами, кукурузой и шоколадом, королева спрашивала: «Ну, нашел Индию?» Он в ответ твердил: «Скоро, уже скоро…» В конце концов королева отказала ему в кредите, и Колумб, обвиненный в мошенничестве, угодил в тюрьму. Почему же тогда мы все знаем о жизни Колумба и ничего о жизни Веспуччи? Почему в школах не учат, как «Америго Веспуччи открыл Америку»? По той простой причине, что второму, в отличие от первого, не досталось толкового биографа. Дело в том, что сын Христофора Колумба решил: «Мой отец совершил великое дело, и он достоин признания». Решил – и засел за книгу о жизни своего отца. Следующим поколениям нет дела до истинных подвигов, все решает талант повествующего о них биографа. Наверное, у Америго Веспуччи не было сына, или тот не счел нужным увековечить отцовские деяния. Были и другие события, оставшиеся в истории единственно по воле одного или нескольких человек, решивших сделать их историческими. Кто знал бы о Сократе, если бы не Платон? Об Иисусе, если бы не апостолы? О Жанне д’Арк, заново изобретенной историком Мишле, дабы во французах вскипело желание выгнать из Франции прусских захватчиков? О Генрихе IV, распиаренном Людовиком XIV, заботившемся о своей легитимности? Совет всем значительным фигурам: ваши деяния не так уж важны, единственный способ войти в Историю – найти себе хорошего биографа. Эдмонд Уэллс, Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV. 159. Венера, 23 года Сниматься – скучное занятие. Часами переминаешься с ноги на ногу, пока не прозвучат слова «тишина-мотор-снимаем!», запускающие весь процесс. Я завела привычку, едва явившись на съемочную площадку, монополизировать стул. Кино – школа терпения. Те, кто не удосуживается обзавестись сидячим местом, обречены бесконечно ждать стоя. Вот уж не могла вообразить, что суть кино – это захватить стул и томиться на нем. Когда наступает моя очередь играть, съемке вечно что-нибудь мешает: то самолет пролетит, то к объективу пристанет волосок, то хлынет непрошеный дождь. Мне не удается долго пробыть вдохновенной актрисой, потому что у Ричарда, моего партнера, дырявая память или потому, что ассистент не обеспечил достаточное количество пленки, чтобы доснять сцену. Когда такое повторяется, трудно не беситься. Вокруг меня все рвут глотку. Режиссер знает один способ общения со своими актерами – агрессию. Даже на меня он обрушивает одни упреки: «Четче артикулируй», «Не поворачивайся спиной к камере», «Убери руку из кадра», «Ходи по нарисованному». И кульминация: «Не кривляйся, у тебя вид психованной!» Ох уж этот режиссер… Первый раз в жизни сталкиваюсь с таким неуважением. За всю мою долгую карьеру манекенщицы даже самые истеричные портные не позволяли себе так со мной обращаться. Идет съемка моего второго фильма, а я уже сомневаюсь, что создана для кино. Ричард тоже сильно нервничает. Привычка обдолбаться перед съемками сильнее его, но ему неудобно нюхать кокаин при мне. Поэтому он смертельно скучает и спорит со мной по любому поводу. Чьи это слова: «Брак – это три месяца любви, три года ссор и тридцать лет терпения»? Мы с ним начали сразу с «трех лет ссоры», и о следующих тридцати годах мне даже думать не хочется. Я занимаю себя рисованием, рисую одно и то же: двух держащихся за руки человечков. Не знаю, откуда взялся этот навязчивый сюжет. Так я изгоняю свою мечту об идеальной паре, что ли? Изучаю себя в зеркале. У меня есть все, о чем мечтала. Я счастлива, только почему-то сама этого не замечаю. А тут еще мигрень! Она не оставляет меня с самого раннего возраста. Этот недуг мешает личной и профессиональной жизни, не позволяет радоваться. Такое ощущение, что я никогда не остаюсь одна. Вечно в голове сидит зверек, царапающий изнутри черепную коробку в попытках выбраться наружу. Ужасно! Ни один врач не может определить, в чем причина. Поэтому моя главная мольба сейчас – прекратить мигрени. 160. Жак, 23 года Наконец-то мне звонит издатель. Мои «Крысы» расходятся ни шатко ни валко: в два раза хуже ожидаемого. В год во Франции выходит больше сорока тысяч романов, пойди привлеки внимание к какому-то конкретно! Чтобы на мою книгу вырос спрос, потребовалось бы нашествие крыс на Париж, ну, или наступление года Крысы по китайскому календарю. К тому же меня некому рекомендовать, у моей книги нет почитателей среди знаменитостей. – Этот твой принцип «сотрудничество-взаимность-прощение»… Как ты до него додумался? – Он мне приснился. – В общем, это была не самая лучшая идея. Один мой знакомый критик говорит, что это болтовня, действующая на нервы. Крыса, восхваляющая прощение, опровергает все труды этологов с объяснением поведения крыс. Крысе не может быть прощения. – Я попытался представить, как могли бы эволюционировать крысы, если бы у них было лучше с сознанием. Плохи наши дела? – Гм… В общем, во Франции «Крысы» не пошли, – печалится Шарбонье. – Зато вопреки всем ожиданиям у них громкий успех в России. Там всего за месяц продано триста тысяч экземпляров! Вот так неожиданность! – Как вы это объясняете? – Там такое плохое телевидение, что население читает пропорционально гораздо больше, чем во Франции. Я жаждал славы и обрел ее, но… не на родном языке. Конечно, нет пророка в своем отечестве, но в следующий раз, формулируя свою молитву, я уточню: «Пусть это раскупается… во Франции». На волне моего успеха в России Шарбонье соглашается взять у меня следующую книгу. Какие у меня планы? – Как бы это сказать… Открытие рая. Сам не знаю, что на меня нашло. Слова вырвались сами по себе. – Почему именно это? – Опять виноват сон. Мне приснились люди, летающие в небе и ищущие рай в космосе. По-моему, неплохой сюжет. Издатель не согласен. Люди недостаточно зрелы, чтобы понять рассуждения о рае со светских позиций. Все книги, толкующие о рае, ставят целью «внушить веру». Это сакральная тема. Я отвечаю, что мне было бы забавно все это десакрализировать, потому что, по-моему, нельзя предоставлять конфессиям и сектам эксклюзивное право высказываться о смерти и о рае. На том конце телефонной линии размышляют. В конце концов Шарбонье решает мне довериться. Проходит несколько дней, и на пыльной витрине книжной лавки мое внимание привлекает обложка уцененной книги «Танатонавты». На ней изображена синяя спираль на черном фоне. Автора книги зовут Мишель Пинсон. Он тоже рассуждает о рае, но название книги, притянутое за уши, наверняка сыграло против него. Идея смерти отпугивает даже тех, кто понимает значение неологизма «танатонавты». Кому захочется купить книгу про смерть? Мне. Покупаю, читаю. Занятно поискать решение загадки, пронизывающей все произведение: «Как начертить круг и обозначить его центр, не поднимая карандаш?» Очень просто: согнуть уголок листа бумаги (тот есть изменить масштаб) и изобразить на обеих плоскостях спираль… Я долго ломал голову, пока не понял, что именно это изображено на обложке книги. Я берусь за дело. Перво-наперво отключаю телефон. Затем ставлю правильную музыку: в данном случае это «Симфония нового мира» Дворжака. И дать волю полету мысли. Изобрести рай? Это непросто. Сколько бы о нем ни рассказывалось в мифах, само это место остается непонятым. Как представить достоверный рай? Как планету? Это упрощение. Как куб? Злоупотребление геометрией. Пояс астероидов? Слишком разбросанно. В который раз решение исходит от моей кошки. Мона Лиза II играет с краном ванны. Хлещет вода. Зная мои привычки, Мона Лиза II опрокидывает в ванну флакон пены для мытья. Но сток не заткнут, поэтому пенящаяся вода постепенно покидает ванну. Я представляю себе, что души похожи на мыльные пузыри. Их точно так же втягивает в водоворот рая. Пузыри засасывает канализация, из которой они выйдут в совершенно другом – сложном, неподвластном воображению мире. Как пузырю понять, откуда он взялся и куда его влечет? Как он представляет себе ванну, людей, канализацию, город, страну, Землю? Вода и теплая лохань – еще туда-сюда… Но как же пузырь пугает эта дыра, затягивающее его в неведомое! Это и есть предложение Моны Лизы II: перевернутый конус, водоворот, спираль, втягивающая все в свои недра. 161. Наконец! Мне кажется, что мы уже много месяцев летим по прямой. Такое чувство, что я плыву в океане. На наше счастье, мы не испытываем ни голода, ни жажды, ни сонливости. Фредди веселит нас анекдотами. Некоторые он рассказывает уже не в первый раз. Мы делаем вид, что не замечаем этого. Полет явно затягивается. Как вдруг…