Он, должно быть, читает мои мысли. – С друзьями ты уже наверняка встретился, настало время встретить врага. Я вглядываюсь в него, копаюсь в памяти – все тщетно. Он глубже утапливает лезвие мне в живот, я уже чувствую теплую струйку своей крови. Петр. В России двести миллионов жителей, но я встречаю то отца, то Ваню, то Васю. А теперь вот Петю. Действительно, многовато совпадений. Только родная мамаша никак не повстречается. Думаю, уж теперь за ней не заржавеет. Вдруг он прав? Вдруг действительно бывают семейства душ, которым на роду написано то и дело попадаться друг у друга на пути? Как иначе объяснить присутствие в моей жизни одних и тех же субъектов? Я отвечаю ему самым безмятежным тоном, на какой способен: – Хватит болтовни. Чего ты хочешь, Петя? Сойдемся один на один, как в добрые старые времена? – Ну нет. Просто хочу, чтобы мои ребята тебя подержали, так мне будет удобнее с тобой разделаться. Дарвинский естественный отбор, слыхал? Сейчас я лучше приспособлен, природа на моей стороне, потому что ты один, а у меня вон сколько крепких друзей! Помнишь вот это? Он показывает шрам, идущий от пупка вверх. – В день, когда ты меня так разукрасил, во вселенной пропала гармония. Пора ее восстановить. Он с размаху всаживает нож мне в живот. Это очень больно. Кишки горят и вот-вот вывалятся наружу. Я сгибаюсь пополам, кровь заливает мне колени. – Вот равновесие и восстановлено, – говорит Петя. – Во вселенную вернулась гармония. Пошли, ребята. Я падаю на ступеньки. Кровь пузырится, вокруг меня растекается темная лужа. Я зажимаю рану пальцами, чтобы удержать в себе необходимую для жизни теплую влагу. Мне холодно. Очень холодно. Пальцы немеют. Я больше не чувствую их кончики. Цепенеют руки, потом ноги – тоже до кончиков пальцев. Такое ощущение, что с каждой секундой я уменьшаюсь в размерах. Умирать, оказывается, очень больно, никому этого не рекомендую. Уже онемело все тело. Я дрожу от холода. Во всем теле пропадает чувствительность, я уже не могу приказать пошевелиться моей руке. Сколько ни приказываю, она остается неподвижно лежать на животе, будто посторонний предмет. Что будет дальше? Мне кажется, что какой-то приятный свет манит меня куда-то вверх. Мне страшно. Я лишаюсь чувств. Я умираю. 150. Можно ли спасти человечество? Сейчас Игорь умрет. Нет, еще не время. Нужно немедленно его спасти! Я сосредоточиваюсь на случайном коте, приказываю ему выйти на балкон и замяукать. Заставляю проснуться его хозяйку, наслав на нее кошмарный сон. Она слышит мяуканье и идет на звук, на балкон. По моему наущению она смотрит вниз и влево и видит истекающего кровью Игоря. Первое ее побуждение – закрыть окно и ничего не предпринимать. Приходится пугать ее дурными приметами: переворачивающимся распятием, хлопающими дверями, гудением в ушах. В конце концов она чувствует связь между происходящим с ней и телом внизу. Суеверие заставляет ее вызвать неотложку. Врачи тоже спят. Приходится и их будить кошмарами. Наконец, машина устремляется в ночь. Не все так просто: по пути затор, а сирена сломалась. Приходится мне перебирать по одному всех водителей в пробке, заставлять их смотреть в зеркальца заднего вида и, слушаясь уколов совести, пропускать машину экстренной службы. Игоря находят. Я провожаю его до больницы и стараюсь, чтобы им занялась лучшая бригада дежурных медиков. Вот так-то! Я переворачиваю треугольник сфер. Венере тоже приходится несладко. Умудряются же они угодить в переплет! Ее, как я погляжу, пожирает жажда мести. Живо повлиять на Людивин! Велю ей мчаться к Билли Уоттсу, им вместе – к Венере. Так, что дальше? Людивин втолковывает Венере, что если Криса Петтерса не покарают люди, то кара непременно настигнет его на том свете. Это мою клиентку не очень убеждает. Она возражает, что если мир настолько циничен, что убийцы остаются безнаказанными, то ей непонятно, зачем стараться быть паинькой. Может, Венере тоже милее извращения, чем скучная рутина? Да уж, работенка… Я должен столкнуть ее с пути мести, на который она твердо встала. Мои доводы: в месть человек погружается весь с головой, разве у нее есть лишнее время, чтобы транжирить его на причинение зла другим? Переговоры идут трудно. В конце концов я добиваюсь от нее согласия: Венера отказывается от своей ненависти, но требует в качестве компенсации славы, чтобы больше не нужно было шарахаться от таких негодяев, как Петтерс. Не хватало мне торговаться с клиентурой за мои чудеса! Отвечаю скупо: сделаю все, что смогу. Дальше – Жак. Этот получил, наконец, желаемое: его опубликовали. Как тогда понять его депрессию и упадок сил? Чего ему еще? Любви? Проклятие, это невероятно! После истории с Гвендолин его эмоциональные потребности раздулись вдесятеро. Откуда мне взять для него подружку? Я нахожусь в бирюзовом лесу, окружающем озеро, где спрашиваю у своего соседа, не найдется ли у него, случайно, незамужняя клиентка, способная заполнить чью-то эмоциональную пустоту. Мне приходится опросить дюжину ангелов, пока не вырисовывается одна смертная, как будто способная вытерпеть особенности характера моего клиента. Я показываю ее ему во сне. Это должно сработать. Наблюдаю за другими ангелами. Рауль, Мэрилин и Фредди настраиваются на большое путешествие в другую галактику. Я предупреждаю их, что в этот раз тоже не стану их сопровождать, и не участвую в предполетной подготовке. Рауль манит меня к себе. Я притворяюсь, что не замечаю, и направляюсь к матери Терезе. Та как будто обрела точку опоры. Поняв, что в прошлом сильно напортачила, она теперь лезет из кожи вон, выслуживаясь перед ангелами-наставниками: таскает им свои яйца, как прилежная ученица. Уже не колеблясь, она советует своим клиентам увольнять слуг-клептоманов и вкладывать средства в отрасли, где используется труд несовершеннолетних в странах третьего мира. Желающим ее услышать она говорит: «Так эти бедняги, по крайней мере, получают работу». Сдается мне, мать Тереза перешла от одной крайности к другой. У ее клиентов неважный вид: теперь это сплошь материалисты, сексуально озабоченные и салонные кокаинисты. Я порхаю над великими восточными равнинами и достигаю скал на северо-востоке. Передо мной ворота, которые нам показывал Эдмонд Уэллс. Как ориентироваться в тянущемся за ними лабиринте? Я переворачиваю кисти рук ладонями кверху – этого достаточно для появления моих яиц. Я замечаю, откуда они появились, потом отпускаю их и слежу, где они исчезнут. Так, шажок за шажком, следя за яйцами, я достигаю большого зала, где расположены четыре сферы судеб. Зрелище четырех шаров, внутри которых трепещет весь мировой смысл, по-прежнему глубоко меня волнует. Застыв перед сферой человечества, я напряженно размышляю. Возможно, Жак прав. Какой во всем этом толк? Я высматриваю в гуще из шести миллиардов человеческих существ моих трех клиентов. Как бы отнеслись они к тому, что их ангел ненадолго отвлекся ради своих собственных амбиций исследователя? Я вижу мучителей своих подопечных. Почему бы им не оставить людей в покое? Не способны жить, не донимая ближних, что ли? Эдмонд Уэллс уже рядом со мной, его рука сочувственно ложится мне на плечо. – По-прежнему не понимаешь? – спрашивает он. – Петтерс. Дюпюи. Петя. Нет, не понимаю: почему некоторые люди так стараются делать другим гадости? – Дело не в порочности, а в невежестве, порождающем страх. Злые люди – трусы, они бьют от страха, что побьют их самих. Страх – вот универсальное объяснение. Кстати, я тут слышал, как правильно ты все растолковал Венере: у Петтерса не член, а недоразумение, он боится, что женщины его осудят, вот он их и… убивает. – Петтерсу, Пете и Дюпюи нравится причинять страдание другим людям! Эдмонд Уэллс медленно порхает вокруг огромных шаров. – В этом тоже заключается их роль. Они вскрывают чужую трусость. Петтерса давно следовало бы прогнать с телевидения, но поскольку его аудитория неуклонно растет, Петтерса всячески защищают и боятся. Дюпюи давно остался бы без врачебной лицензии, но ему помогают знакомства в политических кругах, коллеги тоже его боятся и оберегают вместо того, чтобы от него избавиться. Петр паразитирует на гниении, поразившем все российское общество. Он – мелкий пакостник в мире, где каждый сам себе голова. Отсутствие системы способствует там расползанию зла. Все это полностью соответствует среднему уровню человечества. Не забывай, он составляет 333 балла. Я не скрываю разочарования. Наставник приводит меня в чувство. – Наберись терпения. Не спеши с осуждением. К тому же твои собственные клиенты – тоже не образчики доброты. Твой Игорь – убийца. Твоя Венера молилась о том, чтобы ее соперница стала уродливой. Что до Жака, то у него задержались подростковые комплексы, он сбегает в свои воображаемые миры из-за боязни столкнуться с реальностью. Эдмонд Уэллс смотрит на меня очень серьезно. – Ты не все знаешь. Когда-то Крис Петтерс был золотоискателем и охотником на индейцев. Это он с еще двумя подручными накинул петлю на шею тогдашнего Жака Немрода. Как видишь, жизнь – всего лишь непрерывное возобновление. Он продолжает хвастаться чужими скальпами и… душить. Я хмурюсь: – На планете шесть миллиардов людей. По какому невероятному совпадению на Венеру напал тот, кто когда-то напал на Жака? – На самом деле это не совпадение, – возражает мой наставник. – Души сбиваются в семейства и строем пронзают столетия. Космическим рандеву не будет конца, пока нарыв не лопнет. Это интуитивно понял Петр. Эдмонд Уэллс показывает мне издали, через оболочку, несколько яиц, плавающих вокруг моих. – Мартин, первая подружка Жака, была раньше его матерью. – Потому она и возвела между ними эмоциональный барьер? Эдмонд Уэллс утвердительно кивает и продолжает: – Ричард Каннингем когда-то был сестрой Венеры. Билли Уоттс был его собакой, тогда они находились на разных уровнях эволюции сознания. Станислав был в другой жизни сыном Игоря. В своих прежних жизнях он разводил костры, на которых казнили колдуний, был подручным Нерона, присутствовал при пожаре великой библиотеки в Александрии. В более древние времена он был одним из тех, кто открыл высечение искр и получение огня при трении двух кремней друг о друга. До того как убить Немрода, Крис Петтерс был конкистадором и перебил много инков. Души светятся в своих сферах, как звездочки. Выходит, у всего есть собственный смысл существования, все коренится в незапамятных временах, все обладает собственной невидимой логикой. Странные выходки, фобии и мании нельзя понять, если не учитывать события в прежних жизнях. Фрейд считал, что может объяснить взрослую личность, если начать с грудного ребенка, на самом же деле для истинного понимания нужно было плясать от первой ее человеческой реинкарнации, а лучше от первой ее животной, даже растительной ипостаси. Возможно, некоторые так любят мясо, потому что были плотоядными хищниками саванны. Возможно, некоторые так любят загорать на солнце, потому что были подсолнухами. У каждой души своя долгая история, свой тернистый путь. – Значит, Рауль, Фредди, танатонавты… – Ты уже знал их в других воплощениях. Рауль побывал твоим отцом. Вы издавна движетесь бок о бок. Раввин Фредди Мейер был во многих жизнях твоей матерью… Я смотрю через оболочку на разворачивающееся передо мной человечество. – Никогда не забывай, что дело не в изяществе происходящего, а в развитии поля сознания. Наш враг – не злоба, а невежество. III. Что там, наверху?