— Веса. Это имя прошелестело сквозь меня, как ветерок. Тихое, щебечущее, оно заполнило собой все пространство ком- наты. — Вас зовут Веса… Фотография снова свернулась, и я ее распрямила, на этот раз большим и средним пальцами. — И это снимали… здесь? — В сотне метров отсюда, в центре. Тебе было два с половиной года, мне двадцать пять лет. Она еще порылась в сумочке и выложила новые фотографии. Та же женщина и тот же ребенок — мне не о чем было спрашивать. А потом я увидела Элиота, Юлию и папу. — Это мы в ресторане, — пояснила Веса. — Он все еще существует, возле моста через Дрини. Снимала твоя мама. Этот клочок бумаги был для меня всем. Из пятерых человек на снимке в живых осталось только двое — она и я. — Но сегодня вечером, Зана, ты не пойдешь ни на какой ужин. Я вздрогнула. Только что за какую-нибудь пару минут я узнала больше, чем могла представить себе в самых дерзких мечтах. И все же мне не хотелось пропускать встречу с Лориком, который нравился мне не меньше, чем эта женщина. — Извините, но на ужин я все-таки пойду, — возразила я. — А завтра, если хотите, буду рада снова с вами увидеться. Тогда у нас будет больше времени поговорить. — Ты никуда не пойдешь. — Не пойду? — Пойми, это опасно. Давно я так не смеялась. Тетя, о существовании которой я не подозревала еще полчаса назад, уже начала за меня беспокоиться. Тумас и Анетта, впрочем, делали это всегда, даже если не подавали виду. — Вам не о чем волноваться. Мне уже шестнадцать лет, и я выросла в Швеции. У вас здесь, конечно, все по-другому, но я… Тут я понизила голос до шепота, и не потому, что стыдилась. Просто я не знала, как к этому отнесется Веса. Возможно, она считала, что об этом не принято говорить вслух. — …в общем, я давно уже не невинна. И у меня есть парень. Даже если он идиот, это идиот, с которым я могу ладить. — Я не об этом. — Она снова взяла меня за руку. Фотографии упали на пол, снова свернулись в рулоны. — Тебе нельзя идти сегодня в ресторан. — Извините, но вы не тот человек, который может мне это запретить. Она не кричала, это было бы лишнее. Но я видела, как мои слова растрогали Весу. — Ты просто никуда не пойдешь, и все. Ее приветливые глаза, они меня не отпускали. Их взгляд обволакивал, как теплые объятия. — Ты поняла, что я сказала? Сегодня вечером ты поедешь ко мне, и там я объясню тебе все. — Но… у меня даже нет его телефона. Если я не приду, что подумает Лорик? — Он поймет. — Как он сможет… — Послушай меня, девушка. Он поймет, если ты не придешь. Она снова обняла меня. На этот раз не взглядом, а по-настоящему. И это не было похоже ни на что другое. Ничего подобного я не помнила, по крайней мере. Дом моей тети стоит на реке Буна, в месте ее впадения в Адриатическое море, неподалеку от маленького города под названием Велипойе, где проживает не больше тысячи человек. В свете полной луны вода в реке кажется зеленой, и мне хочется прыгнуть с тетиного моста и переплыть на другой берег. Там — Черногория, это так близко. Я кричу тем, кто сидит вокруг костра по ту сторону реки, и они мне отвечают. Разделяющая нас граница невидима. Тетя живет одна. На фотографиях, которые стоят на книжных полках и дощатом столике в прихожей, я вижу ее бывшего мужа, но я так и не поняла с тетиных слов, вдова она или разведена. Я стесняюсь ее об этом расспрашивать, для этого мы недостаточно знакомы. Думаю, тетя сама обо всем расскажет, после того как задаст мне интересующие ее вопросы, в том числе и те, ответа на которые у меня нет. У тети хороший дом, слишком просторный для одного человека. Река и окрестный берег дышат таким покоем, что беспрестанные метания в моей голове ненадолго стихают. Но все начинается по новой, когда тетя достает из огромного шифоньера фотоальбом. Внезапно мне в голову приходит мысль, что любая попытка вычеркнуть себя обречена на неудачу. Напрасно я жгла фотографии в бочке за домом Тумаса и Анетты, их хранится гораздо больше в маленьком городке в северной Албании. Но что это за девочка, под изображением которой чернильной ручкой выведено: «Зана»? О чем она думает? Я понимаю, что это я, сходство очевидно. Не знаю только, как к ней приблизиться. Столько теперь всего между нами. Больше всех мне понравился снимок, который был увеличен и потому занимал всю страницу целиком. Мама и папа, еще до появления на свет Элиота и Юлии. Такие юные, почти как я сейчас. Держатся друг за друга, любят друг друга, доверяют друг другу. Ни он, ни она, конечно, не догадываются, что несколько лет спустя будут мертвые лежать в квартире на Далагатан в Стокгольме, вместе со своими старшими детьми. И мне так хочется заговорить с ними, предупредить. Потому что на фотографии они живые. — Ты не можешь здесь оставаться, Зана, понимаешь меня? — Здесь, у тебя, ты имеешь в виду? — В Албании, в Шкодере. — Но я только что приехала. — И должна уехать. — То есть… я дома. Именно так я это чувствую, тетя… Я впервые назвала ее так. — Ты задаешь людям вопросы, а это опасно… Очень опасно. — В чем опасность, объясни наконец. — Об этом могут узнать не те люди. И они не захотят рисковать. — Рисковать? Чем? Я не понимаю. — Твой папа был очень успешный человек. Это похоже на начало истории. Кухня у тети большая, потолки высокие. Над нашими головами нависают деревянные перекрытия. Газовая плита рядом со старинным очагом. Чуть поодаль лестница на второй этаж, где раньше были господские комнаты. И в этот момент со мной что-то происходит. На какое-то мгновение я забываю, где нахожусь. Мелкая дрожь волной поднимается по спине, — вверх, к щекам, которые уже пылают — от гордости. Тетя только сейчас заговорила об отце, и первое, что я услышала, — что он был очень успешным человеком. — Папа? — переспрашиваю я. — Чем он занимался? — Торговал оружием во время гражданской войны. Кровь в щеках запульсировала — от еще большей гордости. — Войны? Тетя кивает: — Ты родилась в самом ее начале, в девяносто седьмом году… Тогда твой папа много заработал. Оружие доставляли в Косово контрабандой, по реке и через горы. Но когда все закончилось и наступил мир, папе пришлось искать новые рынки. Так он оказался в Швеции. Тетя показывает новые снимки. На них моя семья в день отъезда. — Я думала, что больше никогда тебя не увижу. Сама не знаю почему, просто так чувствовала… Это вы в аэропорту… Фотография помята, как будто ее выбросили, а потом передумали и снова подобрали. Здесь вся семья — единственный снимок, где мы вместе. И теперь наши лица, — мамы, папы, Элиота, Юлии и мое собственное, — не кажутся такими чужими. Да, это мы, какими были тогда. — Есть еще одна фотография, которую я хотела тебе показать. В самом конце альбома. Это портрет, совсем маленький, как на паспорт. И он старше других снимков. Это видно не только по состоянию бумаги, но и по прическе мужчины и его костюму. — Твой дедушка, отец твоего папы и мой. Ты никогда его не видела, потому что он долго сидел в тюрьме. За то, что занимался тем же, что и твой папа, — провозил оружие по реке. Должно быть, по мне видно, что я ничего не понимаю.