Мои вопросы настораживают, в какие бы формы я их ни облекала. И дело даже не в том, что говорящая по-английски шестнадцатилетняя девушка подозрительна сама по себе. Так уж получается, что недостаток свободы всегда идет рука об руку с настороженностью. В кафе и ресторанах мне также удалось добиться немногого. Но я приспособилась вовлекать людей в беседу, на первый взгляд непринужденную, в которой, тем не менее, с моей стороны просчитан каждый шаг. С женщинами тяжелее, чем с мужчинами. Молодая и одинокая, я, по их мнению, вообще не должна появляться на улице с наступлением сумерек. Напрямую никто мне этого не говорит, но взгляды и реплики не оставляют ни малейшего сомнения. Поэтому я обращаюсь в основном к мужчинам. И если я хочу что-нибудь разузнать о моей семье и увидеть картину целиком, а не только разрозненные фрагменты, то должна потягивать за столиком в углу турецкий кофе, в котором слишком много сахара. А вечерами сидеть в ожидании кого-нибудь, кто, сняв с себя обручальное кольцо, захочет угостить меня бокалом «Ракии» или «Бирра корча» с льющейся через край белой пеной. Ближе всех я сошлась с мужчиной немногим старше меня — двадцать, максимум двадцать два года. Он заговорил со мной в одном кафе, где, как и я, сидел с книгой. Спросил, что я читаю, и, когда я показала ему обложку купленного в аэропорту американского детектива, пересел за мой столик. Учебник философии на албанском языке — вот что читал он. Пролистав страницы, я узнала отдельные слова, но промолчала. Мне понравился его заразительный смех, и на следующий день мы встретились в том же кафе — случайно. Так, по крайней мере, это выглядело со стороны. Когда молодой человек появился в зале все с той же книгой, я уже ждала его там. Мы выпили много кофе по-турецки, и он с готовностью согласился показать мне Шкодер, — просто взял меня за руку и повел по улочкам и улицам, через годы и столетия. Мне кажется, после этой экскурсии я стала лучше понимать и город, и его окрестности, и страну в целом. Похоже, новый знакомый мог бы помочь мне найти язык с местными бюрократами. Думаю, не посвятить ли мне его в свою тайну? Об этом я поговорю с ним завтра, когда мы будем ужинать в ресторане. Его зовут Лорик, и я благодарна судьбе за знакомство с ним. Я купила новую блузку и юбку, — довольно короткую, но вполне строгую. В двух переулках от моего отеля работает швея, которая кроит и подгоняет одежду в присутствии клиентов. Увидев себя в ростовом зеркале, которое висит в моей съемной комнате, я не смогла сдержать улыбки. Я красива. И Лорик, конечно, подумает то же самое, как только увидит меня такой. До сих пор я встречалась с ним в джинсах и футболке, но ужин с молодым человеком в ресторане — это вам не листать книжки в кафе. Только вот на ногах у меня все те же старые кроссовки — единственное, что у меня есть. В следующий раз надо будет позаботиться и об обуви. Я смотрю на часы — скоро выходить. Расчесываюсь и вдеваю в уши серьги, которые отыскала в магазинчике на площади, где продается все, чего душа пожелает. «Золото» — стояло на ценнике, — но это было что угодно, только не оно. Хотя какая разница? Серьги блестят и даже как будто делают меня взрослее. И вот в тот самый момент, когда я… Тссс… Я замерла у зеркала. Прислушалась — снова эти осторожные шаги. Как раз под моей дверью. Сама не знаю, почему я так отреагировала. Ведь мне нечего было бояться. Мне никто не угрожал, разве женщины в баре, которые считали, что я отбиваю у них клиентов. Да еще и бармен как-то раз заметил, что лучше бы мне сидеть дома, потому что далеко не все мужчины такие безобидные, как кажется на первый взгляд. Но в тот момент мое сердце затрепетало по какой-то другой причине. Просто потому, что до сих пор я считала, что никого, кроме меня, в доме нет. Хозяин уехал на месяц, а садовник возился в сарае с секаторами и граблями. Шаги стихли, а потом послышался стук в дверь, с каждым ударом все более настойчивый. — Hello?[6] — позвал женский голос с сильным албанским акцентом. — Hello — in there?[7] Как ни была напугана, я не расслышала в нем ни агрессии, ни угрозы. Ничего, кроме приветливости и друже- любия. — Miss, Iwould really[8]… Я открыла. Женщине чуть за сорок, самое большее сорок пять. Глаза такие же добрые, как и голос. На щеках и лбу морщины глужбе, чем обычно у женщин ее возраста. Она выглядела усталой — вот слова, которые лучше всего передают мое первое впечатление. Или все-таки скорее печальной? Это трудно было определить с первого взгляда, тем более что мы с ней совсем не знали друг друга. Я молчала, ждала, когда она заговорит первой. Это ведь она ко мне постучалась. — Miss, мне нужно с вами поговорить… Английский. Или все-таки албанский? — Я слышала, вы кого-то ищете. Даже немецкий прорывался по поверхности этой языковой мешанины. Очевидно, женщина прилагала все усилия, чтобы я ее поняла. — …что задаете вопросы. В этих словах не было упрека, лишь голая констатация. При этом моя собеседница взяла очень серьезный тон, за которым явно чувствовалась тревога. Я не отвечала, но и не закрывала дверь. — Могу я войти? Она кивнула внутрь моей неприбранной комнаты. Я поздно вернулась с прогулки и сразу побежала под душ, бросив вещи лежать на полу. Потом никак не могла найти массажную щетку для волос… Кого я точно не ждала, так это гостей. Я приоткрыла дверь чуть больше, и она вошла. На мое предложение сесть на кровать, — стульев у меня в комнате не было, — женщина не отреагировала. — Это не очень хорошо… что вы задаете вопросы. Она стояла посреди комнаты и то и дело оглядывалась на окно, как будто высматривала кого-то на улице. — Людей беспокоят ваши вопросы. В таких ситуациях люди тоже начинают спрашивать, именно так я про вас и узнала. И все поняла. — Что вы поняли? — Кто вы. Только теперь она подвинула подушку на кровати и села рядом со мной. Взяла мою руку, и я была настолько ошарашена, что не отняла ее. — Зана. Тебя зовут Зана Лилай. — А, теперь я поняла. Вы знаете Лорика? — Нет. — О’кей, вы работаете в одном из тех учреждений, куда я обращалась. — Нет. — Но я представлялась только Лорику и в учреждениях… да еще той девушке в поезде, которая хотела поупражняться в английском. Больше я никому не называла здесь своего имени. Женщина отпустила мою руку и провела пальцем по моей щеке. — Это ты… несмотря на то, что прошло столько времени. — Я вас не понимаю. Теперь ее пальцы касались моего лица. И это не было неприятно, совсем напротив, и потому так странно. — Теперь я узнаю тебя… этот рот, скулы… Ты выросла, моя девочка, но это все еще ты. — Кто вы? — Твоя тетя, младшая сестра папы. — Тетя? — Когда-то я держала тебя на руках. Ты клала голову мне на плечо и засыпала. Ты только родилась, когда мы встретились впервые, а года через два стали видеться все чаще. Я клала тебя в коляску, и вместе мы гуляли по улицами Шкодера. Когда тебе исполнилось три года, мы виделись в последний раз, или… я хочу сказать в последний раз перед этим. Она поцеловала меня в лоб, и это тоже было приятно, даже как-то знакомо. — Понимаю, о чем ты сейчас думаешь, девушка. Что я могу быть кем угодно. Но посмотри, как мы с тобой похожи. Я кивнула, хотя и не вполне уверенно. Мне не меньше, чем ей хотелось, чтобы это было правдой. Так хотелось, что сердце, которое только что порывалось выскочить из груди, теперь в ней танцевало. При том, что я понимала, насколько опасно возлагать на эту встречу слишком большие надежды. Единственной моей семьей все еще оставались Тумас и Анетта, которые вырастили меня, потому что другие родственники почему-то не слишком спешили объявляться. — Вот смотри… Хочу, чтобы ты на это взглянула. Женщина взяла сумочку, с которой пришла и которую, когда садилась, положила на ворох одежды возле кровати. — Вот. Из сумочки появилась выцветшая фотография. Она лежала там, свернутая рулоном, поэтому я разглядывала ее, придерживая с двух сторон указательным и большим пальцами. — Узнаешь? Ребенок двух лет улыбался в камеру, сидя в коляске. Он держал мороженое двумя руками и, похоже, успел перепачкать щеки и подбородок. Молодая женщина тоже глядела в камеру, прижавшись щекой к виску ребенка. Они любили друг друга, это было видно с первого взгляда. — Да, ее, по крайней мере. Я показала на женщину, которой, очевидно, была моя гостья, только лет на двадцать моложе. Она кивнула: — Да, это я. Но девочку ты тоже должна узнать. Разумеется, я узнала и девочку. Точнее — в девочке себя саму. — Как вас зовут? Я смотрела на женщину, которая, по-видимому, была моей тетей.