— …я слушаю, Эверт… Ты опять ночью? — Возьми ручку и бумагу. Скрипнула дверца шкафа, потом Хермансон вырвала страницу из блокнота. Гренс слышал каждое ее движение и ждал, что вот-вот шаркнет по полу ножка стула. — Отлично, Хермансон. Пиши: «Регирингсгатан, 79». — Что-что? — Еще один мертвец. Два выстрела в голову. Она писала. Ручка царапала бумагу. — Еще? Третий? — Ты немедленно отправляешься туда. И не забудь прислать мне фотографии места преступления на мобильник, договорились? А теперь пиши дальше: «Душко Заравич». Имя пишется через «k», фамилия начинается на «Z». Хермансон написала. — Скоро ты поймешь, зачем мне понадобились бумаги из твоего кабинета. Душко Заравича нужно немедленно изолировать — найти и арестовать. — Арестовать? За что? — Включи фантазию. Засади его на семьдесят два часа, это ведь не так сложно. — Но почему? — Потому, что это он расправился с тремя из балканской четверки. Или же потому, что он следующий. В общем, Хермансон, мне нужно, чтобы он угодил за решетку. Он связывает нам руки. Судя по звуку, она открыла холодильник. — А ты, Эверт? Чем ты собираешься заняться в ближайшие часы? — Я уезжаю. Хермансон налила в стакан какую-то жидкость — булькающий звук. — Уезжаешь? — Да, в один городок в двадцати милях к югу от Стокгольма. Меня не будет в Крунуберге пару часов. Одна сторона подушки была вышита бисером, — что-то вроде дерева с торчащими в разные стороны ветками отпечаталось на левой щеке Пита. Он сел. На роскошном диване Гренса удалось хорошо отключиться, хоть и ненадолго. Хоффман чувствовал себя вполне выспавшимся. И где, подумать только! В квартире комиссара, который когда-то выстрелил ему в голову. Жизнь казалась такой незамысловатой в голубых глазах Луизы, но в остальных своих проявлениях становилась все причудливее. Первый раз он набрал Зофию около трех ночи, когда Гренс ушел на балкон, но быстро опомнился и отменил вызов, пока не пошли сигналы. Второй раз — что-то около пяти, и она успела ответить, прежде чем он дал отбой. И сейчас, когда снова пошли сигналы, Пит почти физически ощутил, как в сердце освобождается место, принадлежащее только ей. — Разбудил? — Не знаю, может быть. Никак не получается расслабиться. Но дети спят. Как ты… где ты? Пит был там, так это, по крайней мере, ощущалось. — Близко. Он с ней, лежит, прижавшись к ее теплой коже. И вместе они слушают, как ворочается в постели Хюго, тихо посапывает Расмус и ровно дышит Луиза. — Еще пара дней, и все закончится. Но сейчас вы должны оставаться в квартире. Никуда не выходите! Запрети мальчикам открывать окна, обещай мне. И, Зо — обними их за меня, и Луизу тоже. Пит Хоффман поправил подушки, расстелил плед и покрывало из похожей на бархат ткани и отправился бродить по бесконечной квартире. Он просто не мог представить сурового комиссара хозяином всей этой роскоши. В библиотеке остановился. Что-то в этой комнате привлекло его внимание вчера вечером, когда Пит в кресле с книгой в руках ожидал возвращения Гренса. Между книжными полками, покрывавшими всю стену от потолка до пола, висел небольшой гобелен — «Счастливого Рождества!» красными буквами на желтом фоне, и рядом с ним две черно-белые фотографии — мужчина и женщина, оба совсем молодые, в полицейской форме. При виде их Питу подумалось то, что подумалось бы любому в такой ситуации: что квартира кажется бесконечной не в последнюю очередь потому, что эти портреты представляют собой ее своего рода сакральный центр. Следующий звонок Пит сделал из просторной кухни Гренса, с чашкой черного кофе. В буфете отыскался забытый в хлебной корзинке крекер, в пустом холодильнике — сваренное вкрутую яйцо рядом с пакетом молока. Пит набрал охранника из «Хоффман-секьюрити», который в это время глазел на мониторы в тесной «однушке» в Багармоссене. — Рановато сегодня, босс? — Диван оказался не таким удобным, как выглядел. Что у тебя? — Ночь прошла спокойно, утро тоже. В восьмом номере еще не проснулись, в двенадцатом закончили завтракать. Охранный объект из десятого номера несколько раз подходил к окну. Больше не плачет. — А новенькие? — Мне все еще не нравится, что они не здесь. — И в этом ты прав, Энди, но пока получается только так. Охранник щелкнул кнопкой на мониторе, пробежал по клавиатуре, — так это, во всяком случае, прозвучало в трубке. — Вижу женщину, камера 7 на балконе. Она стоит на кухне в желтом халате или в чем-то похожем и смотрит… в никуда. А ведь, босс, несколько часов назад она… Охранник осекся. — Что? — Мне это совсем не нравится. — Что, Энди? — Она разговаривала по телефону, я уверен. Она не должна была делать этого. Наверное, пронесла мобильник тайком. — Это моя оплошность, Энди. Забыл ее предупредить, все произошло слишком быстро. — Может, мне к ней съездить? Поговорить, забрать мобильник? — Я сделаю это сам. И поговорю с ней. — Мы должны знать, с кем она общается. Это может быть опасно… — Я поговорю с ней, Энди. И об этом тоже. Питу Хоффману хотелось кричать. Ты видел ее, как она выглядит? Так же, как и разговаривает, или обманывает меня, бодрится по телефону? Ты смотрел ей в глаза, ты… Но этого нельзя было делать ни в коем случае. Потому что никто, включая подчиненных, не должен был знать, кто такие эти «новенькие». — Спасибо, Энди, ты такой же ответственный, как всегда. Ну, а остальные… ты видел детей? — Старшего мальчика некоторое время назад. Камера 2, в спальне. Он беспокойный, это чувствуется в каждом движении. На этих мониторах мне приходилось видеть немало беспокойных детей, но этот внушает опасение даже на их фоне. Что с ними стряслось, босс? Пит Хоффман замер на неудобном кухонном стуле. Хюго. Его маленький мальчик, который совсем скоро станет большим и спит так же чутко, как и его отец. Хюго, с младенчества привыкший воспринимать мир как одну большую тихую гавань, стоял у окна рядом с матерью и с беспокойством вглядывался в неизвестность. Теперь и он живет в страхе. Испуганное лицо старшего сына надолго застыло в воображении Хоффмана. Наконец он отставил пустую фарфоровую чашку и сгреб в кучу хлебные крошки, освобождая место для оборудования, которое должно было понадобиться сегодня. С левого края лег на стол радиоглушитель с таймером и еще одним телефоном, который Хоффман собирался использовать в первую очередь. Далее лег микрофон длиной в один сантиметр, которому предназначалось перехватывать в том числе и речь на иностранном языке. Поэтому следующим в ряду оказался переводчик. Именно так называлось это устройство, которое регистрировало и при помощи установленной на мобильнике программы переводило каждое иностранное слово, прозвучавшее в стенах комнаты. Рядом лег пистолет «Радом», который Хоффман носил с правой стороны в наплечной кобуре, и нож с трехгранным лезвием, из такой же кобуры с левой стороны. Наконец пуленепробиваемый жилет и ручные гранаты, без пластмассовых рук и ног. Длинный ряд металлических предметов, — Хоффман знал, когда пустить в ход каждый из них. В отличие от маскировки. Она представлялась настолько сомнительным подспорьем, насколько надежным выглядело все остальное. Силиконовые щеки и накладные усы, пусть даже из настоящего волоса, — выдержит ли все это испытание дневным светом? Терпение не было главной добродетелью инспектора криминальной полиции Эверта Гренса. Вот уже в четвертый раз подходил комиссар к кабинету шефа и пытался мимоходом заглянуть в дверь, делая вид, что крутится возле кофейного автомата. Наконец ему повезло — дверь начальника отдела криминальных расследований Эрика Вильсона стояла чуть приоткрытой. Гренс подхватил вторую пластиковую чашку с дымящимся черным напитком и вошел без стука. — Доброе утро.