— Имя… Кажется, я где-то его уже встречал. — Ты где-то его уже встречал? Где? — В том самом деле, помеченном красным флажком. Он из тех, кого мы безрезультатно допрашивали в ходе расследования. Знакомый главного подозреваемого. Он есть в наших базах, можешь не сомневаться. Гренс встает, опираясь на плечо покойника, выпрямляет колено и ждет, когда утихнет пульсирующая боль. Подъезд оцеплен сине-белой пластиковой лентой. Криминалист Кранц и судмедэксперт Эррфос уже прибыли со своими черными сумками, набитыми разными инструментами. Мертвец, а задал работы стольким живым людям, которые все это время так его ждали. Смерть, наполненная смыслом, как подтверждение бессмысленности жизни. — Трехсотый. Гренс переводит взгляд с покойника на Хермансон и обратно. — Покойник, Хермансон, — поясняет комиссар. — Я ведь их считаю. Этот мой трехсотый. И чувствует знакомое воодушевление, которого так долго стыдился раньше, а потом перестал. Потому что ничто не придавало комиссару столько сил, как очередное расследование убийства. Сразу распрямлялась спина и появлялся интерес к жизни. Смерть, наполненная смыслом, как подтверждение бессмысленности жизни. Это опьянение, каждый раз одинаково сильное, поднималось откуда-то изнутри и как на крыльях проносило Гренса через все последующие ночи безумия. И неважно, был ли это шестидесятичетырехлетний Гренс, неуклюжий и наполовину полысевший, или двадцатитрехлетний, молодой, сильный, влюбленный. Триста случаев — и каждый раз то же чувство. Это было так давно и будто только что. Мужчина зарубил топором жену, и молодой Гренс, стажер из полицейского участка в Уппсале, прибыл на место преступления. Патрульная машина остановилась возле дорогой виллы в Вальсетре, и они с шефом вошли в незапертую дверь. Убийца сидел за кухонным столом, жертва лежала на полу у его ног, рядом с окровавленным топором, которым ее ударили в затылок. Его пустые, бездонные глаза — вот что тогда поразило Гренса. Мужчина не протестовал, когда двое полицейских, одним из которых был Гренс, подхватили его за руки и поволокли в машину. Гренс запомнил это пьянящее ощущение первого шага, которое нисколько не выветрилось и не потускнело за прошедшие сорок лет. Другое чувство, куда более неприятное, было связано с прыгающей девочкой и убийцей, который смеялся им в лицо, когда его отпускали. — С тобой поздоровались, Эверт! Не хочешь ответить? Марианна Хермансон подергала его за рукав рубашки. Гренс поднял глаза. На него смотрели юноша и девушка в форме. Такая ясность во взгляде бывает только в самом начале пути. — Лукас и Амелия — последний семестр в полицейской школе. Оба проходили стажировку в нашем отделе по расследованию уголовных преступлений под моим руководством. Амелия работает в уголовной полиции у себя в лене, Лукас приехал к нам из Тюмбы. Это они помогали нам с обследованием папок и пустых страниц. Я подумала, молодым людям будет полезно взглянуть на все это… Постороннему человеку сцена могла показаться в высшей степени странной. Три человека знакомятся друг с другом, стоя по разные стороны трупа, который, в свою очередь, разглядывает их из своего положения. — Лукас… Амелия… А это Эверт Гренс, мой, а следовательно, и ваш, шеф… Он не такой страшный, каким хочет казаться. Марианна Хермансон улыбалась. Молодые люди протянули комиссару руки, — слабое, неуверенное рукопожатие, которому только предстоит набраться силы. — Вы примерно того же возраста… — Простите? Лукас и Амелия произнесли это одновременно. — …того же возраста, что был я, когда увидел свой первый труп. Мертвое тело — МТ, как это тогда называлось. Не думаю, что это сокращение сейчас в ходу. — Только не в полицейской школе, комиссар. Гренс посмотрел на молодых людей, которым только предстояло осознать, что в один прекрасный день все это закончится. Неужели закончится, как же так? И где, в таком случае, эти триста трупов? — Эверт! Свен Сундквист, у которого пару минут назад зазвонил мобильник, вышел из подъезда, чтобы поговорить без помех. Через маленькое круглое окно на входной двери Гренс наблюдал, как коллега пожимал плечами на Бреннчюркагатан, горбил и рывком распрямлял спину. Спина комиссара криминальной полиции говорит о многом. Однозначно, это означало плохие новости. — Да? — Звонил дежурный. — Мы уже заняты, Свен. — Именно поэтому. Дежурный знает, где мы находимся и почему. Поэтому и решил предложить нам кое-что еще. Гренс посторонился, чтобы не мешать работе фотографа, снимавшего мертвого мужчину с разных ракурсов, но этого оказалось недостаточно. Пришлось уйти вглубь подъезда, и комиссар жестом пригласил Свена Сундквиста последовать за ним. — О чем ты говоришь? Хватит с нас и того, что есть. — Я говорю о звонке из квартиры в доме по Оденгатан, который только что принял дежурный, — отвечал Свен. — Дом рядом с парком Васа, звонила квартиросъемщица, женщина средних лет. Сегодня на рассвете ей почудились выстрелы из квартиры этажом выше. Проснувшись окончательно пару часов спустя, женщина решила посмотреть, в чем дело. Квартира стояла нараспашку. В прихожей на спине лежал мужчина с двумя пулевыми отверстиями в голове — одно во лбу справа, другое в левом виске. Дейян Пейович — взлохмаченные волосы с проседью, редкие усы, три родинки, образующие странный узор на щеке, — теперь они и в самом деле знали о нем больше. Он родился в Подгорице, в Черногории, тогда еще входившей в состав Югославии. На родине был осужден дважды — за убийство и нанесение телесных повреждений. Наказание отбывал в Пожареваце — самой большой и жестокой тюрьме Сербии. В Швецию прибыл двадцать один год назад, восьмью годами позже получил гражданство. В базах полиции его идентификационный номер дал в общей сложности пятьдесят девять совпадений в общем списке, в секретной рубрике «Особо опасное оружие», двадцать четыре совпадения в списках подозреваемых, в разделе «Организованные преступные группировки», и всего одно совпадение в списках осужденных за незначительные преступления — пару месяцев назад Пейович плюнул на ботинок полицейскому. При этом список расследований, в которых так или иначе мелькало его имя, выглядел весьма внушительно — убийства, умышленные и непредумышленные, и попытки убийства, нанесение тяжких телесных повреждений, каждый раз с участием известных торговцев оружием. Его отпускали, будь то за недостатком вещественных улик или свидетелей, которые или отказывались сотрудничать, или просто бесследно исчезали. Эверт Гренс вытянулся на вельветовом диване, подхватил очередную порцию бумаг с шаткого ночного столика и положил туда, где уже лежали другие бумаги, — себе на живот. Под конец дня они с Марианной Хермансон, Свеном Сундквистом и молодыми стажерами и в самом деле узнали об убитом довольно много. Убийца же по-прежнему оставался белым пятном — ни свидетелей, ни следов обуви, ни отпечатков пальцев. Никаких следов борьбы, с образцами крови или кожи на теле или одежде жертвы. Два случая — одна сигнатура. Преступник делал все, чтобы его почерк был узнаваем. Два убийства с разницей во времени в несколько часов, в домах, разделенных какой-нибудь парой километров. Первое — по Бреннчюркагатан, 37. Второе — Гренс потянулся за новой кипой бумаг, для которой места на животе не оставалось, — в доме по Оденгатан, 88. Это оттуда поступил последний звонок. Бранко Стоянович, так его звали. Он тоже лежал на спине, — на паркете «в елочку» в прихожей, на последнем этаже многоквартирного дома. Пули с мягким наконечником, наполовину свинцовые, наполовину титановые — все как несколько часов тому назад и за семнадцать лет до того. Пулевые отверстия — копия тех, что были сделаны в голове Пейовича и семейства Лилай с Далагатан. Судьбы двух последних жертв тоже были похожи, как две капли воды. Бранко Стоянович, пятью месяцами старше Пейовича, вырос в Даниловграде, в нескольких милях к северо-востоку от Подгорицы, и отбывал свой первый срок в том же Пожареваце, одновременно с Пейовичем. В реестрах миграционного ведомства они были зарегистрированы с разницей в несколько дней, в одном и том же месяце получили гражданство. В материалах расследования, отмеченного красным флажком, Стоянович и Пейович значились, в числе многих прочих, как допрошенные по делу. При том, что у этих людей было так много общего, они едва ли могли предвидеть, что будут лежать в прозекторской на соседних койках и вскрыты в один день. Эверт Гренс отложил бумаги на столик, поднялся с дивана, разминая рукой затекшую шею, и вышел в коридор. Там было темно и тихо. Один только кофейный автомат подавал признаки жизни — рычал, отплевывался толчками, словно только что прооперированный сердечник, не успевший приспособиться к новому кардиостимулятору. Последняя чашка — и домой. И вовсе не потому, что очень того хочется. Эверту Гренсу гораздо лучше спалось на диване в участке, но даже самые занятые инспекторы должны время от времени менять одежду, проверять почтовые ящики и поливать цветы. На улице тепло и безветренно, тихий летний вечер переходит в такую же ночь. Приятно в этот час прогуляться по улице. От кабинета в полицейском участке в квартале Кнунеберг до порога одинокой квартиры по Свеавеген двадцать минут ходьбы, но много лет тому назад они проделывали этот путь за четверть часа. Анни брала его под руку, и Гренсу приходилось приноравливаться к ее быстрому шагу. Кунгсхольсгатан, Шеелагатан, потом через мост Барнхюсбрун, железнодорожные пути, которые сейчас переходил комиссар, — в любое время года маршрут оставался неизменным. Он затянул песню. Пожилая пара впереди удивленно переглянулась, одинокий велосипедист просигналил немолодому мужчине, который на виду у всего города запел, не попадая в ноты. Репертуар Гренса — шлягеры шестидесятых, на этот раз «Lucky Lips», — с пританцовыванием, примерно так, как это делал Клифф Ричард. Гренс пел и вспоминал другую эпоху, так непохожую на эту. Еще полгода в полиции — что дальше? Как человек может найти новое вдохновение и новый смысл жизни, если никогда раньше не занимался подобными поисками? Последний пируэт перед поворотом на Обсерваторигатан. Гренс почувствовал, как промок воротник рубахи. Еще какая-нибудь сотня метров, и он увидит темное окно собственной кухни. Тесный лифт — ровесник самого Гренса — скрипел и охал, как вот-вот готовая развалиться телега, но колено ныло сильнее, поэтому комиссар потянул на себя решетчатую дверь. Он сделал это с таким чувством, будто садился в самолет, отдаваясь во власть ненадежной машины. Кто-то побывал в его квартире — комиссар понял это сразу, как только вышел на четвертом этаже и вытащил из кармана ключи. Он остановился, оценивая ситуацию, отделяя работу воображения от реальных чувственных восприятий. Или он так углубился в жизнь своих преступников, что и сам стал частью их мира? Что, если там, за дверью, другая квартира, с прыгающей девочкой и четырьмя мертвецами? Некоторые из его коллег перед уходом из дома протягивали флуоресцентные нити между ручкой и дверной рамой, чтобы по возвращении, посветив на это место фонариком, сразу определить, пытался ли кто-нибудь проникнуть в квартиру в их отсутствие. Все это было слишком сложно для пожилого комиссара, у которого, помимо прочего, никогда не оставалось времени на подобные хитрости. Да и необходимости в них, в общем, не было, потому что всегда срабатывал старый, проверенный метод. Заперев дверь, Гренс оставлял потертую дверную ручку в определенном положении, а вернувшись с работы, менял угол ее наклона параллельно полу. Если кто-то другой пытался открыть дверь до него, это было сразу заметно, вот как сейчас. Старая, облупленная дверная ручка висела, как будто не имела сил встать под нужным углом. Кто-то пытался проникнуть в его квартиру. Гренс достал служебный пистолет из висевшей на плече кобуры, выставил дулом вперед и переступил порог темной прихожей. Шаг, еще полшага. Он остановился, прислушался. Тишина. Ни малейшего признака жизни. Гренс медленно пошел вперед — спальня, ванная, кабинет. Никого. Кухня — он по-прежнему никого не видел, не слышал. Скорее почувствовал — там кто-то есть. Взял пистолет обеими руками, переставил ногу — еще медленнее, перенеся на нее весь свой вес. Потом резко развернулся в углу. — Руки…