– Социальные и моральные, – сурово ответил Духов, потрясая уродливой рукой, – попрошу не перебивать, гражданка Зусман. Итак, продолжим. Поэтому наша задача – разрушение государственной машины, уничтожение ее. Чем заменить ее? На этот вопрос еще в 1847 году наш дорогой учитель давал ответ совершенно абстрактный: «заменить организацией пролетариата в господствующий класс». Но мы идем дальше, мы не утописты. Мы совершенно реально смотрим на сложившуюся обстановку. Мы понимаем, что сразу же уничтожить класс чиновничества невозможно. Но свести чиновника к простому рабочему, отменить все денежные и иные привилегии, поставить над каждым надсмотрщика, ввести строжайшую дисциплину – вот наша пролетарская задача, вот с чего можно и должно начать при совершении пролетарской революции. При таком порядке всякое чиновничество отомрет само собой, а упростившиеся функции надсмотра и отчетности будут выполняться всеми по очереди, станут затем привычкой и отпадут, наконец, как особые функции особого слоя людей. – Пардонэ муа, – встрял Миркин, – а правда ли это, что товарищ Маркс был евреем? В комнатушке повисла тишина. – Отрицать не буду, – сказал Духов, – наш учитель происходил из семьи еврейской национальности. Но родители его отреклись от этой гнусной веры. И вам, товарищ Миркин, советую. – Да уж извольте, – согласился Миркин, – и все же. Были ли у него, так сказать, конкретные принципы решения еврейского вопроса? Ad hoc то есть. – По некоторым вопросам Маркс дал нам совершенно четкие указания. Что касается еврейства, то Маркс считал, что истинная национальность еврея – барышничество и казнокрадство. Поэтому согласно его учению, чтобы избавиться от еврейства как нации, необходимо избавиться от денег и всяческих экономических отношений. Тогда потребность в еврействе отпадет за ненадобностью, оно не сможет более выступать посредником в денежных связях. Я ясно выражаюсь? – Попрошу помедленнее, не успеваю! – завопила Фридочка. – Итак, продолжим. Что же касается способов достижения цели, то тут необходима самая жесткая диктатура угнетенного класса, включая применение оружия, аресты, разного рода принуждения и внушения… Революционный кружок быстро перерос в серьезную подпольную организацию со слаженной системой управления. В распоряжении бунтовщиков было несколько наемных помещений, называемых «штабами», пара-тройка брошюр, выпущенных в местной типографии, замысловатый код, который они изобрели для связи между собой, и одно, но важнейшее приобретение, делавшее возможным существование всей организации. Дело в том, что в рядах подпольщиков был богатый, но сумасбродный торговец, сделавший состояние на махинациях с недвижимостью. Он панически боялся за свое имущество и был бездетен, а потому, будучи человеком проницательным, понимал, что стоит «мальцам», как называл он социалистов, прийти к власти, как он лишится своего богатства. Поэтому предусмотрительно отщипывал от своего кошелька небольшие суммы, бывшие для него сущими пустяками, а для подпольщиков – крупным состоянием. Залман давно мечтал стать полноправным членом революционного кружка. Он ходил на тайные собрания, читал запрещенную литературу, размышлял о социальной несправедливости и всем сердцем мечтал встать на путь борьбы. Но завоевать расположение Духова было не так-то просто. Тот был человеком опытным и подозрительным. Он знал, что пылкие еврейские мальчики, с энтузиазмом ввязываясь в борьбу, часто быстро остывают или не выдерживают суровых лишений, которых требует революция. Залман ничем не отличался от других молодых бохеров, поэтому Духов не спешил включить его в ряды настоящих революционеров. Он требовал доказательств серьезности его намерений. И Залман их предоставил. Как-то на рассвете Хана, как обычно, вышла во двор, чтобы покормить кур и сторожевого пса. Неожиданно внимание ее привлек шорох, доносившийся из глубины сада, и запах гари. – Кто это там? – спросила она громко. Ответом ей были сопение и молчание. Она подошла ближе и увидела страшную сцену: Залман, полураздетый, красный, с голой волосатой грудью, с отсутствующим взглядом и всклоченными пейсами, стоял возле яблоневого дерева, под которым был разведен небольшой костерок. Молодой человек выхватывал из пламени обугленные головешки и держал в ладонях, пока кожа не начинала лопаться. Затем выбрасывал их на землю, дул несколько секунд на покалеченные руки, давал себе передышку и вновь хватал раскаленные угольки. Хана чуть не потеряла сознание от такой сцены. – Что ты делаешь, мешугенер?[32] – закричала она в ужасе. От испуга ли или из глупой настойчивости, он не только не освободил руки, но и, зачерпнув новую порцию горящих щеп, засунул ее в рот, отчего вся физиономия его страшно исказилась. Хана закричала что было мочи, и на крик ее прибежали испуганные домочадцы. Кое-как потушив огонь, принялись они за спасение Залмана, который, словно безумный, бегал по саду, не желая сдаваться. Наконец он выплюнул угольки и лишился чувств. Целую неделю он не мог ни разговаривать, ни есть, ни пить. Моисей смастерил ему специальную трубочку, через которую он всасывал воду и растертую пищу. Но любое прикосновение к лицу доставляло ему саднящую боль, поэтому он все больше лежал у себя в каморке и смотрел в потолок. Никто ни разу не услышал от него ни стона, ни всхлипа. Лишь напряженное, вмиг постаревшее лицо да страдающие глаза выдавали его боль. Для Залмана то, что произошло, было настоящим крещением огнем. Он проверял свои силы: сможет ли вынести адскую боль, сможет ли доказать свою силу и не сломиться перед испытанием? В принципе, задуманное не было доведено до конца. По его плану, подержав в руках пылающие угли, он должен был погрузить ладонь в огонь и простоять так, по крайней мере, полминуты. Но и внезапное нарушение, внесенное Ханой, не слишком испортило результат задуманного. Лева был искалечен, измучен, но доволен: воля победила тело. После этого эксперимента на его руках, шее и подбородке навсегда остались ожоги: к стянувшейся коже никогда больше не вернулась прежняя упругость, на лбу пролегли глубокие морщины. Залман, по собственному убеждению, стал взрослым мужчиной. Через месяц после происшедшего Залман вновь появился на заседании революционного подполья. Он был одет в обычный светский костюм, длинные пейсы спрятаны под шляпой, обожженные руки засунуты в карманы. Весть о его страшной болезни уже дошла до членов подполья, но что с ним случилось, никто толком не знал. Духов взглянул на него своими мутно-зелеными проницательными глазами. – Приветствую вас, товарищи! – хрипло сказал Залман. – Простите за долгое отсутствие. На то были причины. И с этими словами он протиснулся вглубь тесной, темной комнатки. Собравшиеся провожали его испытующими взглядами: все ждали объяснений. – Вы надолго нас покинули, товарищ, – наконец сказал Духов. – Где вы пропадали? – Я был болен, товарищ Духов. Предводитель революционеров не спускал с него глаз. – Потрудитесь объясниться, – сказал он сурово. – Мне не в чем оправдываться, – спокойно ответил Залман. – Я выполнял свой революционный долг. И с этими словами он вынул из карманов изуродованные руки. Ладони его были красными, сжатая желтая корка покрывала их, а верхний слой кожи – полностью уничтожен. Собравшиеся ахнули. Духов чуть заметно улыбнулся. – Молодец, товарищ! Занимайте свое место. Духов вскоре обнаружил в молодом человеке сильный характер и пылкое сердце. Он почувствовал, что в хлипком теле спрятаны душа, горячая и жаждущая, и ум, быстрый, острый и любопытный. Наблюдая за Залманом, Духов понял, что этот бохер способен на большие дела и непременно послужит интересам революции. Но для этого ему нужно многому научиться. И тогда он решил посвятить его в священную тайну марксистского кружка. Это произошло в жаркий летний день. Зной был изнуряющий, как перед дождем. В воздухе, стоячем, без малейшего дуновения ветра, разносился запах пота и навоза. Духов и Залман шли по разбитым улицам, которые были когда-то покрыты плитняком, а теперь пришли в негодность. То и дело попадались ухабы и рытвины, иногда проезжали конки, где-то вдалеке слышалось блеяние баранов, возвращавшихся с пастбища. Они договорились встретиться на площади около Никольского собора. Это было красивое, недавно отстроенное здание, с многочисленными башнями и пристройками, выкрашенное в нежный светло-зеленый цвет и увенчанное золотыми куполами. Залман не знал, зачем Духову потребовалось вызвать его на встречу, но сам факт, что великий человек обратил на него внимание, не мог не льстить юноше. Придя заранее, он терпеливо дожидался своего учителя. После занятий в ешиве Залман еще не успел переодеться и, наряженный в традиционный черный сюртук, с пейсами, выбивавшимися из-под широкой шляпы, изнывал от жары и инстинктивно сгибал спину, будто пытаясь защититься от жестоких лучей солнца. Сжавшийся, тщедушный, в черном облачении, он был похож на гнома. Духов приплелся, хромая, как обычно, с опозданием. Несмотря на жару, он был простужен и вытирал нос грязной тряпкой. – Приветствую тебя, товарищ! – поздоровался Духов. – Здравствуйте, – вежливо ответил Залман. – Ну что, пойдем? Залман собрался с духом и кивнул. Они нырнули в темный переулок где-то за Никольским базаром. Залман здесь никогда не бывал, хотя неплохо ориентировался в городе. Они долго пробирались по трущобам, то и дело натыкаясь на грязные лужи, зловонные ямы и кишащие тараканами рытвины. Битые кирпичи, глинистая жижа, собачьи фекалии и человеческая моча прекрасно дополняли это жалкое, убогое место. Наконец они подошли к старому, заросшему плесенью домику. Стены его были покрыты грязью, прогнившие полы воняли, покосившиеся ставни на запыленных окнах грозились свалиться и придавить входящего. Духова ничуть не смутило жалкое состояние здания, он ловко проскользнул внутрь, пошуршал чем-то внутри, зажег свечу. Затем поддел деревянный пол ногой, и распахнулся лаз. Вниз вела лестница, хлипкая и неустойчивая. – Пошли! – велел Духов. Залман недоверчиво взглянул на лестницу. Она не внушала никакой уверенности в том, что можно будет живым добраться до подвала. Но Духов уже начал спуск, и Залману ничего не оставалось, как последовать за ним, аккуратно ставя ноги на ступеньки, которые еле виднелись в свете свечи. Они спустились в подвал, и здесь их ожидало новое препятствие: тяжелая железная дверь. – Придержи-ка! – приказал Духов и передал молодому человеку свечу. Он быстро выудил ключ из кармана своей грязной тужурки, вставил в скважину и повернул. Дверь, старчески крякнув, отворилась. На них пахнуло запахом плесени и пыли. – Входи! – позвал Духов, и голос его инстинктивно перешел на шепот. Сначала Залман ничего не увидел. Слабый огонек свечи практически не освещал тесное пространство. Но через несколько минут глаза стали привыкать к полутьме. Он начал различать деревянные шкафы, разместившиеся по всему периметру комнатки. Посередине стояли тяжелый стол и стул. На столе – еще одна, более толстая, свеча. Духов поджег фитиль своей маленькой свечкой, и комната озарилась светом. Залман ахнул от увиденного. Шкафы от пола до потолка были забиты книгами. Тысячи книг! Книги разные: старые, тяжелые, в кожаных переплетах – и совсем свежие мягкие брошюрки; книги толстые и многотомные – и маленькие, размером с ладонь; книги дорогие, с золотым тиснением и цветными иллюстрациями – и совсем дешевые, со смазанной черной типографской краской. Это была тайная библиотека революционеров. Залман глядел на это великолепие, разинув рот, и из груди его вырвался лишь легкий вздох. – Ах… Он страстно любил книги, но никогда в жизни не видел такого их количества одновременно. В этой тесной, затхлой комнатке, казалось, было собрано все богатство человеческой мысли, накопленное за его историю. Руки сами потянулись к книгам. Он трогал их мягкие кожаные корешки, ласкал желтые, пропитанные пылью страницы, вдыхал запах старой бумаги и пьянел от него. Под пальцами своими ощущал он ту великую мысль, ту огромную мощь, что скрывали эти книги. – Я оставлю тебе ключ, – наконец прервал молчание Духов. – Будешь приходить сюда каждый день. Дорогу запомнил? – Залман кивнул. – Никому ни слова. Понял? От восторга потеряв дар речи, Залман восхищенно смотрел на великого человека. Глава двенадцатая Иногда тетя Лиля подолгу зависала на телефоне. Родственников у нее было много, поэтому и работы тоже предостаточно. Братья и сестры уже давно умерли, зато остались их многочисленные потомки, которые приходились моей подопечной племянниками, внуками, внучатыми племянниками, женами детей внучатых племянников… В общем, упомнить все это количество не представлялось возможным. У тети Лили была специальная записная книжка с адресами и номерами телефонов, в которой она вела строгий учет всех родственников. Я однажды из любопытства заглянула в нее. Каждый номер проходил под условным названием. Иногда она присваивала клички согласно профессиям: Иоси-дихлофос, Лева-дворник, Муся-медсанчасть, Сара-управдом. Бывало, что позывные были связаны с социальным статусом: Катя-вдова, Исак-холостяк и тому подобное. Обычно я сидела рядом на диване, когда тетя Лиля, вооружившись очками и своей записной книжкой, брала в руки трубку и начинала обзвон. Происходило это примерно так: – Розочка! – начинала разговор тетя Лиля самым любезным образом. – Ты видела последнюю серию «Любви без границ, без правил и без пределов»? Да? Ну, и как тебе? Как тебе этот бандит? Этот мошенник? Заделал ей ребенка, а потом свалил, гад такой. А она? Она, бедная, любит его до беспамятства. Как? Как это ты не согласна? Что значит… Нет, ты что считаешь, я совсем с ума сбрендила? Ты что думаешь, я первый день на свете живу? Что? Я, между прочим, про тебя тоже кое-что знаю и могу напомнить… Тебе бежать надо? Куда-куда? На хор? Ну ладно, не хочешь, как хочешь. Зайгизунд! – и она в сердцах бросала трубку. – Идиотка! – следовал комментарий. – Сама идиотка! – отвечала ей невыключенная трубка. Я давилась смехом, а тетя Лиля тем временем снова листала свою знаменитую книжку в поисках новой жертвы. На этот раз ей становилась одна из самых активных старухиных собеседниц, которая проходила под кодовым названием «Сара-управдом». – Сарочка! – Теперь голос ее переливался страдающими нотками. – Сарочка, дорогая. Азохенвей, какое здоровье. Вы знаете, у меня нет желудка? У меня ведь совершенно нет желудка. Уже третий день, да. Что делаю? Ну, бананы там ем, сухофрукты. А вы знаете, сколько я таблеток принимаю? Вы не поверите! Горсти, горсти таблеток. А давление? Это же ужас какое давление. Да, да. Тридцать лет уже. Что? У вас сорок? Не может такого быть. Сарочка, не морочьте мне голову. А еще я не сплю. Да, да, совершенно не сплю. Вы знаете, сколько у меня болезней? И давление, и бессонница, и ноги болят, и руки ноют. А еще и желудка нет, третий день уже нет. Нет, мне не удаляли желудок, с чего вы взяли? Странный вопрос какой-то! – И она вновь в гневе бросает трубку, на этот раз не забывая нажать на кнопку отключения. – Что значит нет желудка? – Бормочет она себе под нос с некоторым раздражением. – То и значит, что тут непонятного? То и значит, что я уже третий день посрать по-человечески не могу! А однажды мы даже пошли в ресторан. Ну, ресторан так ресторан – я уже давно ничему не удивлялась. Не могу сказать, что была завсегдатаем подобных заведений, но пару-тройку достойных мест все-таки знала. И все же решила попридержать свое мнение при себе, чтобы дать тете Лиле возможность выбрать самой. Почему-то я была уверена, что в кулинарии она разбирается лучше меня. Как и в прошлый раз, моя подопечная встретила меня полностью готовая к выходу. Она была одета в платье с кружевами бежевого цвета, шею украшала жемчужная нить, жидкие волосы убраны в хвостик на затылке. На ногах – удобные кожаные мокасины, в руках – коричневый клатч, на губах – красная помада. Парадные зубы она решила не надевать – жевать ими было совершенно невозможно.