Она оглядела меня с явным неодобрением. Я не потрудилась принарядиться перед походом в ресторан. На мне была старая застиранная майка, шорты из джинсовой ткани и кроссовки. Кудрявые волосы я небрежно завязала резинкой, на спину нацепила рюкзак, так как сумки у меня отродясь не было. Одного ее взгляда, чуть презрительного и осуждающего, было достаточно, чтобы понять: мой внешний вид ей не нравится. Мне стало немного стыдно, но про себя я огрызнулась: «Подумаешь, как хочу, так и выгляжу!» Мы вызвали такси, и уже через несколько минут, которых хватило как раз чтобы спуститься по лестнице, направлялись в ресторан на поздний завтрак. – Куда мы едем? – поинтересовалась я. – Я тут одно место знаю, – ответила тетя Лиля бодрым голосом. – Итальянское. Ты итальянскую кухню любишь? – Ну, не то чтобы я хорошо в ней разбиралась… – Ладно, справимся. Через несколько минут мы подъехали к небольшому торговому центру под открытым небом, в котором было множество магазинов и ресторанов. Я выскочила из машины, помогла своей подопечной выйти. Это место я много раз видела из окна автобуса. Здесь были удобные прогулочные дорожки, крошечные кафешки, детские площадки, аккуратные магазинчики, удобные лавочки. Старуха уверенным шагом повела меня по направлению к ресторанчику. Внутри были расставлены деревянные столики, покрытые белыми скатертями и украшенные живыми цветами в вазочках. Мы медленно прошли по серой брусчатке, выложенной на земле, и уселись за один из столиков. В это время ресторан пустовал. Мы были единственными посетительницами. К нам подошел официант, мы сделали заказ: две пиццы с оливками и салат капрезе со свежей моцареллой. Пока ждали заказ, у меня было достаточно времени, чтобы оглядеться и понаблюдать за происходящим вокруг. Начался август – самое тяжелое, самое жаркое, самое душное время года, когда летний зной настолько мучителен, что хочется вылезти из собственной кожи. Рядом с нашим рестораном находился фонтан, из которого била веселая струя воды, а вокруг него – клумбы с душистым розмарином, лавандой и тимьяном. Людей было немного – мамы и няньки с колясками, сиделки с подопечными… Редкие прохожие иногда заглядывали в магазины, скучающие продавщицы тут же воодушевлялись, прыгали им навстречу, надеясь хоть как-то развлечься в это тягучее августовское утро. Мы сидели под навесом, нас даже обдувал слабый ветерок. Кроме того, мощные кондиционеры заставляли забыть об изнуряющей жаре. От этого расслабленного ожидания вкусной еды, от этого фонтана, который весело и задорно сверкал на солнце, мне стало легко и спокойно. Вдруг показалось, что тяжелая, изматывающая боль, которая мучила меня на протяжении долгих лет, отпустила. – Тогда мы тоже заказали пиццу. Отмечали мое двадцатилетие, – вдруг, сама того не ожидая, сказала я. И, хотя старуха не глядела на меня, я знала, что она меня слушает. – Веселая компания собралась, я чувствовала себя счастливой. Я была с ним. Мы встречались уже два года, и я думала, что скоро мы поженимся. Принесли воду с лимоном, и я с наслаждением выпила. – Я любила его со школы. Он был старше на три года. Такой красивый, такой талантливый… Я чувствовала себя лягушкой рядом с ним. Он – такой успешный, такой умный, такой яркий, и я – маленькое пресмыкающееся. Но потом он обратил на меня внимание, и я не могла поверить своему счастью. Мне казалось, что такое просто невозможно! Но это случилось, и мы начали встречаться. А потом, когда мне исполнилось двадцать, мы собрались большой компанией и пошли в итальянский ресторан. Точно так же мы сидели и ждали пиццу, и вдруг кто-то привел ее. Она была то ли чьей-то подружкой, то ли просто случайно зашла. И я сразу почувствовала угрозу, которая исходила от нее. Она была красивая, тонкая, светловолосая. Не то что я, пресноводная лягушка. Она была модно одета – в облегающих джинсах и короткой рубашке. Я видела, как он смотрит на нее. Мне хотелось закрыть ему глаза, мне хотелось крикнуть: перестань! Отвернись! Но я не крикнула. Я только видела, как он тонет, и ничего не могла сделать для его спасения. Я хотела крикнуть: остановись! Она никогда не будет любить тебя так, как я! Но не могла. Молчала. А через несколько месяцев узнала, что они стали любовниками. Причем узнала я последней. Мы поссорились, и он расстался со мной. Я прекратила общение с нашими общими друзьями. Это было невыносимо. Ну а дальше – вы знаете. Принесли нашу пиццу. Я жадно принялась за еду. Корочка была хрустящей, сыр – обжигающим, свежие оливки – кисловатыми и сочными. Да, все-таки моя старуха знала толк в еде! Она тоже ела – аккуратно отламывала кусочки ароматной горячей пиццы и изящно отправляла их в рот. Долго пережевывала, вытирала губы перед тем, как съесть новый кусок. В ее манере есть, такой старомодной, такой элегантной, было что-то завораживающее. Она никуда не торопилась, ничего не стеснялась и получала удовольствие от еды. Вместе с ней я чувствовала во рту текстуру теста, перекатывала языком круглые маслины, раздавливала зубами кусочки помидоров, и это ощущение соединения с пищей доставляло мне радость. Наконец она прервала трапезу и спросила: – Что было дальше? – В смысле? – Ну, ты сказала «дальше вы знаете». Что было дальше? – Ну как, они поженились, у них родился ребенок. Вы же видели. – Нет, я спрашиваю, что с тобой было дальше? – Со мной? – Я пожала плечами. – Вроде бы ничего. – Совсем? – Совсем. Она замолчала и вновь переключилась на пиццу. Я последовала ее примеру. Через некоторое время она снова подняла голову, посмотрела на меня пристально и спросила: – Ты что, хочешь, чтобы я тебя пожалела? Я слегка удивилась такому вопросу. – Ну, хотя бы сочувствие показали, что ли. Хотя бы ради приличия, – ответила я. Она ничего не сказала, только хитро посмотрела на меня и совершила поступок, к которому я была абсолютно не готова, – выковыряла из салата помидорчик черри и запустила им в меня. – Вы что? – Я обалдела. – Что вы делаете? Помидор смачно приземлился на моей застиранной майке, на секунду приклеился к ней, а потом свалился на пол. Она выковыряла еще один помидорчик и опять кинула в меня. – Да вы что? – Я была возмущена. – Вы что, ненормальная? Но старуха только смеялась и бросала в меня один помидор за другим. Инстинктивно я отстранялась от этих снарядов, но вскоре вся была измазана красным соком. – Сумасшедшая! – заорала я и вскочила на ноги, отряхиваясь. Подскочил официант: – Что-то случилось? – Нет-нет, девушка просто опрокинула на себя салат, – объяснила моя подопечная. Он смерил меня взглядом. – Я сейчас принесу салфетки. Пока я оттиралась и отряхивалась, она сидела неподвижно. Я была возмущена и оскорблена таким поведением. Что она себе позволяет? Что она о себе возомнила? За что, вообще, она со мной так обошлась? Прочитав мои мысли (а в последнее время с ней это случалось часто), она ответила: – Во-первых, пришло время выбросить эту грязную майку. – Я ее стирала! – запротестовала я. – Во-вторых, перестань себя жалеть! А в-третьих, это просто весело! Я представила себе, как я выгляжу со стороны: измазанная в помидорном соке, жалкая, грязная… И мне стало смешно! Официанты подозрительно посматривали на нас и перешептывались. Такого им еще не доводилось видеть. Я заметила их взгляды. Мне стало стыдно, но не слишком… * * * …Те роды были необычайно тяжелыми. Воды отошли неожиданно рано, за несколько недель до положенного срока. Под складками кожи, растянувшейся под напором беременной матки, стали заметны очертания детских тел. Они двигали ручками, сучили ножками, и движения эти превращали материнское изможденное тело в представление пластилиновых фигурок. Она с изумлением и усталостью смотрела на удивительное действо, разыгрывающееся перед ней: казалось, в животе ее идет борьба, и ни одна из сторон не намерена отступать. То кулачок высунется, то локоток ударит, то ножка покажется. Девочка родилась первой. После тяжелейших мук наконец показалась ее покрытая волосами головка. Мальчик шел долго. Внутренности матери выворачивались наизнанку под бурным натиском жизни, рвущейся к свободе. Тело ее, не принадлежащее больше ей, изнывало от боли и бессилия, а ребенок все не шел. Боролся, стремился, пытался… – Ничего не понимаю, – удивлялась толстая усатая Роза Ноздреватая, – голова – вот она, щупаю ее. А ребенка нету. И снова погружала свои толстые руки в лоно матери; и снова натыкалась на маленькую головку; и снова Хана заливалась слезами и заходилась криком, а малыш все не шел. Мука эта длилась много часов подряд. Пока наконец не собрались все окрестные повитухи и не приняли решение: тащить младенца щипцами. Кто-то приносит здоровенные, похожие на ножницы, но без лезвия, щипцы; бабы начинают истово молиться – каждая своему богу; Роза Ноздреватая закатывает рукава, вздыхает глубоко, выругивается матерно… Это длится недолго, всего несколько минут – Роза прихватывает головку младенца своими страшенными щипцами, тянет аккуратно, чтобы не поранить, и природа делает свое дело – последними, самыми изнурительными потугами выталкивает ребенка из тела матери. После чего все громко выдыхают и снова причитают благодарения Богу, каждый – своему. Малыш был синего цвета, почти задушенный пуповиной. Он даже не вскрикнул, появившись на свет. Ему не суждено было прожить и двух дней. Он боролся за жизнь отчаянно, хватал крошечным ротиком воздух, пытался сосать набухшую грудь. Через сутки после рождения стало ясно: не жилец. Хана была в оцепенении. Она слышала, как глухо стучит лопата, разбивает засохшую глину и роет маленькую ямку; глядела, как крохотный скорбный трупик падает в промерзлую, еще не оттаявшую от зимней стужи землю; рыдала, и кладбище тонуло в безутешных, громких и бесстыдных слезах… – Ну, будет, будет, – успокаивал ее Ханох. – Бог дал, Бог взял, все по воле Божьей. И сам утирал слезы, набегавшие на глаза и стекавшие тонкими струйками по его огрубевшему от жесткого солнца и постаревшему лицу. – Убила девчонка его, – прошептала кто-то из соседок, – ох, бедовая будет!.. Девочку назвали Леей, Лилечкой. Глава тринадцатая – О, ваши уши опять грязные? Вы ничего не слышите? Эта ужасная сера мешает вам жить?