– Давид эпикойрес, Давид подонкес, Давид зындыкер! И так совершил он свое первое предательство… Глава одиннадцатая – О, нет! Мой новенький автомобиль! На нем такая ужасная царапина! Что же делать? – Вы неудачно припарковались и у вас жуткая царапина на капоте? Милые детки проехали на велосипеде, и вот результат: крыло поцарапано. У вас есть кот? И он неудачно приземлился на крышу вашего новенького авто? Вы тоже устали от этих страшных царапин? – О, да! Эти царапины просто сводят меня с ума! – Не проблема! Теперь с «Супермэджистикантицарапином» у вас не будет царапин на машине! Всего двенадцать литров нашего «Супермэджистикантицарапина», и ваша машина сияет как новенькая! – Я не верю! Это просто невероятно! – Пришло время поверить! «Супермэджистикантицарапин» творит чудеса!!! Вот, выливаем на тряпочку всего двенадцать литров этого фантастического средства, протираем хорошенько, и ваша машина просто счастлива! – Не может быть! – Да-да! Но это еще не все. Закажите сейчас «Супермэджистикантицарапин» – и вы получите еще один совершенно бесплатно. – Невероятно! – Но и это еще не все! Купите «Супермэджистикантицарапин», получите второй в подарок, а к нему еще комплект наших тряпочек. Что? Вы еще не пробовали наши фантастические тряпочки? Тогда вы вообще ничего в жизни не пробовали! Наши тряпочки состоят из ста процентов натуральных материалов, они не бьются, не рвутся и не стираются! – Не может быть! – Еще как может! Наши супертряпочки и наш «Супермэджистикантицарапин» – это ваше спасение! Закажите сейчас, закажите сразу же пять штук, и вы получите все это по совершенно невероятной цене! Всего сто девяносто девять долларов плюс доставка, и наш фантастический «Супермэджистикантицарапин» и набор офигительных супертряпочек будут вашими! Спешите! – Ага, разбежалась! – сообщила я телевизору и нажала на кнопку выключения. – Последние сто девяносто девять долларов на ваш антицарапин потрачу! Настроение у меня, надо сказать, было отличное, поэтому даже рекламу антицарапина я посмотрела с удовольствием. В тот день я получила зарплату. После продолжительного безденежья, после мучительного отчаяния, после долгого ожидания наконец получила плату за свою работу! Я была горда собой и очень счастлива. Как договаривались, половину сразу же отдала матери. За квартиру заплатить, продукты купить, кредит выплатить… Да мало ли какие расходы в семье! Я была очень довольна, что принимаю участие в планировании общего бюджета. Я стала добытчицей, и этот факт резко поднял мою самооценку. Вторую половину зарплаты я совершенно безответственно сняла со счета и положила в свой кошелек, хотя и знала, что делать этого не рекомендуется: во-первых, небезопасно, а во-вторых, соблазнительно. Но мне было наплевать. Я не могла отказать себе в удовольствии владеть собственными, заработанными честным трудом деньгами и решила отправиться за покупками. Я не покупала себе одежду уже примерно лет сто, и столько же времени не заходила в магазины. Даже побаивалась их немного. Ну, что я буду делать в модном бутике? Прикидываться, что решила купить кофточку за половину моей месячной зарплаты? А в большом сетевом магазине буду изображать из себя занятую деловую женщину, которая заглянула на полчаса, чтобы второпях выбрать себе костюм? Нет, делать в магазинах мне было нечего. Но сегодня я готова была пренебречь своими устоявшимися принципами и отправиться за покупками. Впервые за много месяцев мне хотелось быть красивой. Захотелось накрасить губы, встать на каблуки, надеть тяжелые бусы. Захотелось сменить прическу, сделать маникюр… Да мало ли чего может захотеть молодая женщина, которая вчера получила зарплату! Да, весьма скромную. Да, маленькую даже. Но все-таки свою собственную, лично заработанную! Я стояла перед зеркалом и примеряла несколько комплектов одежды – джинсы, шорты, рубашки… Еще и платье зачем-то взяла с собой в кабинку. Я – и платье! Даже смешно стало. В последний раз я надевала платье примерно тогда же, когда купалась в ванне. Но тем не менее оно лежало рядом со мной, ожидая своего часа быть примеренным. Да, я сильно поправилась с тех пор, как в последний раз заходила в магазин. Привычный размер мне был теперь мал, из штанов вываливались валики жира, и бюстгальтер явно жал. Почему я раньше этого не замечала? Я придирчиво разглядывала себя в зеркале. Редко выдается возможность посмотреть на себя беспристрастно и в полный рост. Я была невысокой, коренастой, ширококостной. Тонкие губы, толстые руки, кожа неровная и нечистая, волосы – мягкие и непослушные… Разве что щиколотки… Тонкие и изящные, они эффектно выделялись на фоне целлюлитных ляжек. Вдруг мне вспомнились слова старухи: «Это тело мне не принадлежит». Ведь правда. Это тело мне не принадлежит. Эти широкие бока, эти длинные бесформенные груди, эти ноги, покрытые волнами подкожного жира, – все это чуждо мне. Почему у меня не зеленые глаза, а темно-карие? Почему у меня не прямые волосы, а волнистые? Почему у меня не длинные тонкие пальцы, а короткие и толстые? Только щиколотки. Их бы я ни за что не поменяла. Продавщица деликатно постучала в дверь кабинки. Я спохватилась, что, наверное, примеряю вещи уже не меньше четверти часа, и наскоро оделась. – Ничего не подошло, спасибо. Она равнодушно пожала плечами, а я вышла вон из магазина. Я еще немного погуляла по торговому центру. Ничто не привлекало внимания, пока я не подошла к страшно дорогому модному бутику, в сторону которого никогда не смела взглянуть. Пачка денег в кошельке действовала ободряюще, и я решилась перешагнуть порог страшного логова разврата. Вежливая продавщица предложила помощь, но я от нее еще более вежливо отказалась. Я разглядывала цветные витрины, залитые ярким светом ламп, любовалась замысловатыми полками и шкафами, в которых аккуратно и чинно висели брюки, юбки, блузки и платья… Даже манекены в этом магазине сверкали роскошью и стилем! Смешно с моей зарплатой делать покупки в этом магазине! Я тяжело вздохнула, и все же решилась. – Покажите мне вон тот шарфик. – Вот этот? С удовольствием. Я взяла в руки небольшой шелковый шарф сложного розового цвета с фиолетовыми вставками. Продавщица аккуратно повязала его мне вокруг шеи. Нежный розовый цвет освежил кожу, эффектно оттенил темные волосы, смягчил свисающие складки на скулах… Я увидела, как мои глаза заблестели и щеки покрылись румянцем. Я понравилась себе! – Сколько он стоит? Продавщица порылась в компьютере и назвала цену. Я пошатнулась. Шарфик был мягким, нежным, невероятно шедшим мне… – Я возьму. Я вышла из магазина с крошечным пакетиком, завязанным тонкой ленточкой. Кошелек, набитый деньгами, больше не обжигал руки и скромно лежал в сумке. Никаких планов на покупки у меня больше не было – шарфик стоил четверть месячной зарплаты. И все же я была довольна! Ни складки жира, ни рвущиеся по шву брюки не могли испортить настроения. Я была по-настоящему счастлива и, решив ни в чем себе не отказывать, купила еще пачку сигарет. * * * …В Верном существовал революционный кружок. Еще во время революции 1905 года его участники вели активную подпольную деятельность. Они развешивали на столбах листовки, вербовали сторонников, писали манифесты, но действовали осторожно и скрытно. Лидером кружка был ссыльный рабочий, тайный посланник мирового интернационала Иван Духов – молодой еще человек с нервными, тонкими чертами лица, крючковатым носом и быстрыми, неприятными движениями. Он вечно обливался соплями и вытирал мокроту пальцами, отчего от него пахло грязью и болезнью. Духов ни минуты не сидел на месте. Он то скакал, словно козел, то бегал по кругу, точно петух, а если и садился, то немедленно принимался черкать на бумаге бессмысленные каракули или примитивные и неприличные рисунки. Лицо его тоже находилось в постоянном движении – то язык высунет, то глаза выпучит, то примется ковырять в носу и без того нечистыми руками. Это было нервное, уродливое лицо: нос длинный, волнистый и кривой, глаза маленькие, воспаленные, а рот, тоже перекошенный, почти лишен губ. Духов сильно хромал на левую ногу, поэтому правая часть его тела безвольно болталась во время ходьбы. Он передвигался крайне неровной походкой, и казалось, что вот-вот непременно упадет и расшибется. Важным атрибутом его внешности была культяпка, замотанная в грязную тряпицу. Слухи, бродившие в революционном кружке, повествовали о том, что кисть руки великий человек потерял во время жестоких пыток в царских застенках, и этот факт придавал Духову еще больше авторитета. Но как только Духов начинал говорить, он сам, а вместе с ним и все вокруг будто бы преображалось. В глазах окружающих он становился почти красавцем, а какая-нибудь нищая комнатка, где происходило собрание, еле освещенная чахлой свечкой, казалась, по меньшей мере, апартаментами императора. Говорил он пламенно, долго и резонно. Знаниями обладал громадными, цитировал Платона и Ницше, вычитывал целые главы из Маркса и статьи Ленина. И хотя в партии революционеров было не слишком много членов, среди них Духов пользовался авторитетом беспрекословным, его слово было законом, а прихоть – приказом. – Счастье – это право и объективная цель жизни человека, – провозглашал он своим глубоким, красивым голосом, так контрастирующим с безобразной внешностью, – абсолютная свобода, возможность для каждого делать беспрепятственно все, что он захочет, – вот условия счастья. Вся система законов, противоречащих человеческой природе, была создана одним классом людей, а именно буржуазией, желающей руководить остальными и использовать их для своей пользы; весь этот класс в целом ответствен перед нами за настоящее искусственное и печальное положение вещей. Мы обязаны порвать с прошлым, уничтожив класс экспроприаторов и тем самым окончательно разрушив оковы, как социальные, так и моральные… Мы обязаны создать общество, свободно основанное на коммунальном владении всеми благами; в этом обществе не будет места религии и иным формам контроля. Все решения будут приниматься коллективно, а достигнутое будет делиться поровну, каждому по потребностям. Словам этим молодые революционеры внимали, словно откровению свыше. Вчерашние ешиботники и темные, угнетенные крестьяне, они обожествляли своего героя, который, казалось им, нес истинный свет в царство тьмы и печали. – Готовы ли вы ради достижения наших целей пожертвовать собой? – вопрошал он. – Готовы ли вы ради всеобщего счастья пойти на убийство? – Готовы ли вы ради блага народа отречься от своих родных, от своего прошлого, от своего имущества? И на все вопросы юные революционеры неизменно отвечали одно: – Готовы! Идеи эти, совершенно, впрочем, не новые, хоть и привлекательные, ложились на очень хорошо подготовленную почву. Еврейские мальчики, привыкшие с младых лет изучать Тору, умевшие разбираться в сложных, каверзных хитросплетениях Священного Писания, знавшие учения пророков и мудрецов и толковавшие их по собственному усмотрению, нередко споря не только с учителем, но и с самим Богом; эти дети, тренировавшие свой мозг с тех пор, как только научились читать, и не имевшие практически иных навыков, кроме умственной деятельности; отпрыски угнетенных семей, чьи предки шкурой своей помнили розги царских жандармов и удары казацких сабель, а сердцем своим скорбели по тысячам невинно замученных разъяренной толпой, – эти дети с жадностью бросались на идеи равенства и братства, поглощали их со звериным аппетитом, потому что в них лишь видели спасение из нищеты и унижения. Детям этим, привыкшим находить удовольствие и развлечение в кругу своей семьи, за обеденным столом, ритуальным обрядом или молитвой в синагоге, вдруг открылся новый мир, где было место не только ежедневным и многочасовым воздаяниям благодарностей Богу, не только обязательным церемониям, но и простым человеческим беседам с другими людьми, неевреями, с теми, кого презрительно называли гоями, и общение с которыми если и не запрещалось, то считалось чем-то не вполне кошерным, пачкающим светлое имя правоверного еврея. Если до того сердце этих мальчиков наполнялось восторгом от изучения Торы и проникновения в ее тайну, то теперь радостью было узнать, например, что на свете есть множество наук, стран и религий; что есть миллионы людей разной наружности и культуры; что существуют море, пароход и железная дорога. Если раньше Тора заключала в себе целый мир и раскрывала его своей мудростью, то теперь мир казался больше и сильнее Торы, и он объяснял ее, а не наоборот. Если раньше существовала лишь любовь к Богу, то теперь появилась любовь к женщине… Они собирались в сыром подвале с крохотным окошком под низким потолком. Это был заброшенный склад в прошлом богатого владельца пекарни, проигравшегося в пух и прах. Пекарни его ушли в погашение долгов, полуразрушенные мельницы стояли без дела. В подвале, где собирались революционеры, стоял запах прогнившего зерна и сена, на стенах висели капли воды, а по полу сновали крысы, ухитрявшиеся найти пищу в этом мертвом месте. Духов, получивший кличку Культя, обладал значительным ораторским талантом. Тяжелый кашель, то и дело прерывавший его речи, совершенно не портил гипнотического впечатления, что производил он на слушателей. Он мог остановить любой спор, прервать любую дискуссию, перебить любого выступающего. Бывало, революционеры разгорячатся, разнервничаются, начнут друг друга поносить последними словами, но в момент высшего накала страстей раздается глухой стук «бух-бух», и тут же все смолкают. Это Духов стучит культей по столу. Точно так же, одним ударом, мог он и уничтожить человека, и вознести на пьедестал. Это «бух-бух» часто было одновременно спасением и гибелью. Среди сторонников революции были недоучившиеся еврейские студенты, такие как Шмуил-Ицхок Миркин, Фрейда Зусман; врачи Шлема-Янкель Вишневский, Рашель Лернер; инженеры, сапожники, ткачи и портные. Все они были обвинены (часто заслуженно) в революционной деятельности и сосланы в Казахстан. У всех была разная, но обязательно сложная и опасная судьба. Миркин, молодой человек нервического склада, вечно дрыгающий ногами, словно паучьими лапками, нарочно громко гоготал, размахивал руками и сыпал старославянскими идиомами и латынью, из которой знал наизусть лишь одну фразу «cogito ergo sum»; остальные познания его представляли бессмысленный набор звуков, который производил впечатление разве что на чересчур эксцентричных барышень. Местный полицмейстер дал ему такую характеристику: «Характера невыносимого, требует более того, на что имеет право претендовать»; затем дал по шее. Заслуживает внимания также и девица по фамилии Зусман, чрезвычайно уверенная в себе хамоватая особа, активная революционерка, безбожница, бесстыдница и беспринципница. Она была поймана при подготовке тайной типографии в городе Вильно, приговорена к пяти годам ссылки в город Акмолинск, а после окончания положенного срока вышла замуж за русского революционера Барабанова и перебралась в Верный. Врач-гинеколог Вишневский и его помощница акушерка Лернер, немолодые, многолетние тайные любовники, попались на контрабанде революционных изданий, и оба были сосланы поначалу в Восточную Сибирь. И срок-то им дали небольшой, всего два года, но случилось непредвиденное: они были пойманы на месте преступления, а именно прелюбодеяния, супругой Вишневского Маргаритой Иосифовной, которая не простила измены и донесла на благоверного, рассказав всю правду о том, что и в местах, весьма отдаленных, он продолжает свою пагубную для империи деятельность. Тогда влюбленным пришлось перекочевать в Казахстан. Был и еще один крайне странный тип, древний старик – спившийся портной, облезлый бродяга, практически нищий, – который пользовался в кружке огромным, совершенно необъяснимым, на первый взгляд, почетом. Как только в дверях появлялся этот дурно пахнущий, вечно грязный и обязательно пьяный человек, еле передвигавшийся на кривых ногах, с всклоченной бородой и безумным взглядом, старшее поколение революционеров тотчас же преображалось и даже впадало в некий экстаз, будто в предвкушении какого-то невообразимого удовольствия. Пьяница же, прекрасно сознавая свою исключительность и, безусловно, гордясь ею, хорохорился и делал дамам комплименты интимного свойства. Суть была вот в чем: звали этого человека Гирш Каган, и главная его заслуга состояла в том, что когда-то, будучи еще совсем молоденьким пареньком, он проходил действительную службу вместе с неким рядовым по имени Федор Достоевский, который впоследствии стал великим писателем, мировой знаменитостью, гордостью русской словесности. Каган был призван на службу в ряды кантонистов, но на сэкономленные деньги подкупил писаря, и тот устроил дело таким образом, что юношу, не достигшего еще положенного возраста, перевели на действительную службу в Семипалатинск, где как раз служил Достоевский. С будущим писателем Каган делил одни нары, укрывался одним одеялом и даже ходил в один нужник. Так и сдружились они: писатель-мыслитель-антисемит и еврей-православный-солдат. Они вместе коротали длинные, полные тягот и печали дни, вместе нуждались в деньгах, в пище, в теплой одежде и книгах; вместе терпели унижения начальства, выполняя тяжелую и грязную работу, когда приходилось выгружать баржи, набитые лесом, стоя по пояс в холодной воде, или рубить дрова в лютый мороз; вместе радовались, когда удавалось скопить немного денег и купить что-то из съестного: то пряник, то целую буханку хлеба. Пьяный Гирш, вытирая слюну и слезы, заходился в своих воспоминаниях, рыдая гнусавым голосом: – Все-то другие говорят, доброго слова не услышишь: «Эй, кантонист, собачий сын, сучий потрох, иди сюда!» Обидно слышать такую грубость, – сопел он, – а он-то как, голосок сладенький, говорит мне: «Гиршенька, малек, поди сюда, сядь к самоварчику, я тебе кипяточку налью». Вот что значит человек настоящий! Не человек – человечище! – и отвратительный старик поднимал корявый, обросший бородавками палец. – А то Федор-то Михалыч за молочком сбегает, то амуницию нам вместе почистит и меня зовет: иди сюда, мол, Гиршенька, малек!.. Вот в таком обществе оказался молодой, неоперившийся Залман-Лева. Сюда же притащил он и соседского паренька Айдара, бывшего на несколько лет его старше. – Счастье – это право и объективная цель жизни человека, – провозглашал Духов завороженным слушателям своим глубоким, красивым голосом, так контрастирующим с безобразной внешностью. Воодушевленные революционеры старательно конспектировали слова лектора. – Извините! – вскрикнула Фридочка тоненьким голоском, которому пыталась придать искушенную порочность. – Записать не успела. Какие такие опоры?