— Уже не помню, — улыбается он тоскливо, а потом, смеясь, кивает на топор. — Силы не хватает, да? Хмыкаю и снова делаю попытку поднять лабрис. — Сила есть! — сиплю и чувствую, как напрягаются жилы, вздуваются вены. — Тяжёлый какой… Совсем немного удаётся мне приподнять топор, но понимаю, что и правда, сил столько нет. Со стуком опускаю оружие на место. — Тот, кто приручит лабрис — легко будет рубить людей, мой друг. — Да, если они постоят не шевелясь, — заканчиваю мысль. Друид смеётся и подходит к большому сундуку, заваленному всевозможными клинками, ножами, стрелами, да так небрежно, будто он собрался избавиться от этой груды металла. Даже паутиной всё поросло. — Вот, гляди, есть кое-что получше, — говорит друид. — Для твоего времени — это оружие самое идеальное. Лабрис пусть останется в прошлом, когда воины были в два раза больше нынешних мужей и злее, чем сейчас. Друид протягивает мне простой меч в ножнах из вытертой от времени серой кожи. Беру оружие с благоговением, так как понимаю по работе рукояти и ножен, что не так прост клинок. Несмотря на тусклость и простоту ножен, что были без украшений и вычурности исполнения, откуда-то из глубин своей памяти, что укрыта от меня безликим вязким туманом, я вдруг вспоминаю, что меч этот — работы кельранского мастера, чьё оружие ценится по всему миру и добыть его можно ни на ярмарке, ни у торговцев, а лишь в бою, предварительно убив кельрана. Или же, как дар, что в принципе невозможно из-за скрытности и не дружелюбности кельранов. ​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​ — Этот определённо гораздо лучше, — говорю удивлённо. — Кельранский меч. Откуда у тебя это чудо, друид? — Работа самого мастера Масуманэ-Ханси, — гордо отзывается друид. — С таким мечом, мой друг, для тебя будет открыта Кельрана. Да, обладание мечом подобного вида ставит его владельца на довольно высокую социальную ступень. Простолюдины, ремесленники, купцы — не имеют права носить холодное оружие. Лишь воины и знать могут взять в руки меч. Но у кельранов каждый первый — воин, что мужчины, что женщины и дети. А вот если иноземец к ним придёт, то не тугой кошелёк с золотом, не богатые одежды или количество слуг, а меч кельранского мастера, заткнутый за пояс, послужит бесспорным свидетельством истинного воина. Но лишь условие одно: меч иноземцем добыт в бою или же был подарен. Сжимаю эфес, отмеченный неглубокими желобками для ещё более прочного захвата, и резко выхватываю оружие из ножен. Звук, что производит клинок — лязг, звучит словно музыка. — Меч великолепен, — говорю, завороженный идеальным лезвием. — Но он не мой трофей, друид. В моём голосе слышны нотки сожаления. — Это особое оружие и ты как человек, прошедший войну, это понимаешь и знаешь. Лабрисы, копья, секиры и прочее — они тоже свирепые и грозные, тоже проливают кровь и сеют смерть. Но они всего лишь куски металла, мой друг. Бессловесные твари. — У кельранского меча есть голос, — понизив голос, произносит друид. — Когда он в ножнах, ему нечего сказать. Но стоит положить руку на эфес, и он тут же нашёптывает твоим врагам мягкое предостережение. А сейчас, когда он явлен воле, он уже говорит громко, ты ведь слышишь его? Слышу? Да, определённо. Но не словами, а тягучей энергией уверенности, что разливается внутри. Дух мой спокоен, а рука — продолжение меча, который знает сам, как нужно ударить врага, чтобы подарить ему мгновенную смерть. Но если пожелаю, то он будет мучить, наслаждаясь каждым мигом боли и страданий врага. Сам клинок тусклый, но его лезвие имеет холодный ледяной блеск. Поднимаю меч практически над головой и ощущаю небывалый прилив сил. Меч словно кричит, готовый сиюминутно вступить в бой. Он угрожает и обещает смерть и реки крови. Грозный и беспощадный. Кельраны наделены особой силой — воины от мозга костей и наделяют своей магией своё оружие. Идеальное оружие для идеального убийцы. Опускаю меч и мягко убираю его в ножны. Возвращаю клинок друиду. Он его хозяин. — Ты не так прост, как думаешь, мой друг. Твоя судьба не зря ко мне послала. Скоро ты сделаешь для меня одну важную вещь и станешь вольным в дальнейшей своей жизни. Память к тебе вернётся, и надеюсь, ты будешь помнить мои слова и историю моей судьбы. Он протягивает мне кельранский клинок. — Не каждый может услышать голос меча, мой друг. Этот клинок я добыл не в бою. Единственное оружие, что было преподнесено мне в дар за спасение жизни. Друид замолкает и закрывает глаза. Потом открывает и улыбается, как-то слишком счастливо и безумно. — Кожа для твоих сапог лежит у камина, — говорит он вдруг, сменив тему. — Хорошо, — говорю и собираюсь уходить из сокровищницы тёмного друида. — Стой! — резко окликает он меня и вкладывает мне в руки меч. — Это мой подарок тебе, мой друг. Моя благодарность тебе. Этот меч отныне твой спутник и твой товарищ на всю жизнь. Любой, кто увидит его у тебя на поясе, будет знать, кто ты. — И кто же я? — хмурюсь его словам, нутром чувствуя приближение неприятностей. — Ты — воин, мой друг. Ты — сильный маг. А вскоре станешь тёмным магом. — Что? — не понимаю его и делаю шаг назад, не принимая оружие. — Друид, ты, кажется, теряешь рассудок! — О нет, сегодня мой разум чище и яснее обычного, — смеётся старец, но тут же становится серьёзным. — Это мой дар тебе, странник. Кельранский меч твой. И не смей отказываться от столь щедрого дара. В глазах Чёрного Рыцаря блеснул опасный огонь — тёмный и жестокий. — Спасибо, — говорю друиду, принимая у него с поклоном меч. Друид облегчённо вздыхает. — А теперь, моя просьба, дорогой мой друг… Судорожно сжимаю пальцами подарок друида и уже догадываюсь, что он желает от меня получить. — Нет… Ты не посмеешь просить меня сделать это… — шепчу в ужасе. — У тебя нет выбора, странник, — снова вздыхает старик. — Я уже говорил тебе, что устал жить. Моё время, наконец, истекло. Сегодня в полнолуние ты освободишь меня. Твоя рука дарует мне свободу и прощение всех моих грехов. Кельранским мечом ты снесёшь мне голову, странник и примешь до капли всю мою силу, что станет для тебя одновременно и даром, и проклятием. Таково моё желание, которое ты поклялся исполнить. — Ты обрекаешь меня на чудовищную жизнь, друид! — рычу в гневе, понимая, что я попал в капкан. — Я хочу свободы, странник… — улыбается он. — А ты ещё молод и так силён. С моей силой ты сможешь многое. — Я не желаю твоей силы, друид, — произношу с угрозой и кладу руку на эфес меча. Старик смеётся. — Судьбу не переиграть, мой друг. Вместо ссоры, лучше пойдём, да поедим. А после, пока ещё есть время, я поведаю тебе о силе, что перейдёт к тебе и покажу свои свитки, по которым ты станешь усмирять свою магию. И запомни — пока не усмиришь силу, в людской мир не возвращайся. — Сейчас я от всего сердца желаю тебе одних лишь проклятий, — цежу со жгучей яростью и чувством безысходности. Данная мной клятва отныне не отпустит меня. Она подобно удавке будет возвращать к друиду, пока не исполню его просьбу. Проклятье! — Они мне не страшны, мой дорогой друг. Я давно уж проклят. Глава 21 * * * Изабель Ретель-Бор Все бывшие невольники побывали в этом маленьком кабинете настоятельницы. Закончила я разговор с последним человеком и ощутила себя выжатой как лимон. Хотя нет, выжатому лимону можно даже позавидовать. Люди, что предстали передо мной были похожи на ворох живых лохмотьев — настоящая рвань. И эта несчастная рвань ждала моего решения. Всем было боязно от того, что я с ними собираюсь сделать. Так и видела в глазах людей ожидание страшного приговора. Многие глядели на меня с ужасом, кто как на безумную, а некоторые, как настоящие маньяки. Среди выкупленных мной рабов среди мужчин были и реальные преступники, сбежавшие из заключения. Преступников, в особенности убийц, у которых в глазах не увидела ни капли раскаяния, ни желания измениться, я приказала отвести к городской страже. Дала и пояснительную записку, в которой значилось кто, что и почём. С преступниками пусть градоправитель со служителем Инмария разбираются. Об этих двоих кадрах расскажу чуть позже… Те ещё гадёныши оказались. А вот люди были разными: плечистые и здоровые; угловатые и небольшого роста; настоящие богатыри и практически карлики; красивые, обычные, с врождёнными и приобретёнными уродствами. Взгляды тоже у всех отличались: забитые и практически мёртвые; смотрящие с едва тлеющей надеждой и те, кто всё ещё верит в справедливость; гордые и не сломившиеся; измученные и потерявшие веру; но были и вороватые, льстивые и нахальные, умеющие вовремя принизиться. Таких сразу отсеивала и отпускала на все четыре стороны, выдав немного денег на дорогу.