— Карл, вы в своём уме? Что за шутки? — Мне нужно остаться тут, — отвечал Брюнхвальд твёрдо. — Из-за этой вдовы? Да вы в своём уме, ротмистр? Вы бросаете меня в начале дела. Из-за этой женщины? Карл, у вас треть бороды уже в седине, а вы ведёте себя, как безмозглый юнец! — Мне нужно остаться тут, — упрямо повторил Брюнхвальд. — Она вас приворожила! — догадался Волков. — Она точно ведьма! — Она не ведьма, она добрая женщина и мягкая, она даже вас читает добрым человеком. Хотя никто другой про вас так даже не подумает. — Она добрая и мягкая? — кривился кавалер. — Да она добрая и мягкая, — настаивал Брюнхвальд. Волкова так и подмывало сказать, что вдова настолько мягкая и добрая, что половина города побывало у неё под подолом. Исключительно по доброте душевной. Но благоразумно сдержался. — Иероним, — продолжал ротмистр серьёзно, — с ней хотят расправиться. В городе куча мерзавцев, которые ненавидят её. Волкова это ничуть не удивляло. Он готов был уже принять решение Брюнхвальда, к тому же он вдруг вспомнил, что по договору, ротмистр обходился ему в три офицерские порции, то есть один стоил как двенадцать солдат. И кавалер произнёс: — Ну, что ж, раз так, то оставьте себе пару солдат покрепче, но жалования я вам с сегодняшнего дня больше не плачу. — Я знал, что на вас можно положиться, мой друг, — как ребёнок обрадовался Брюнхвальд, — пойду, скажу ей, что вы меня отпустили. Он встал из-за стола. — Смотрите, что бы вас тут не зарезали, — сказал кавалер всё ещё недовольно. — Я не позволю этим мерзавцам, — обещал ротмистр. — Ну, будь по-вашему, ладно. Значит, вас заменит сержант? — Да, вы ж его знаете, он толковый человек. А меня не зарежут, это ж бюргеры, я и не таких успокаивал. А сержанту я передам дела сейчас же. — Напоследок скажите ему, что б командовал «сбор», пора собираться, кажется, святые отцы уже прикончили несчастного поросёнка. Брюнхавльд встал, обошёл стол и вдруг обнял Волкова крепко и сказал: — Спасибо вам, Иероним. — Да-да, — отвечал кавалер растерянно, а сам думал: «Вот старый болван, радуется как ребёнок, ладно бы была стоящая баба, а то так — местная потаскуха, которую соседи забьют камнями, если им позволить. Хотя всё дело может быть в сыроварне». Ротмистр ушёл, вернее, убежал даже, а Волков остался сидеть за столом с кружкой пива. И тут он вспомнил, что у него не так давно тоже была бабенка, которую местные считали шлюхой, и что ему даже пришлось проткнуть ляжку одному сопляку из-за неё на дуэли. Но то была благородная дама! Хотя тоже шлюха, как и вдова. Конечно, сравнивать хозяйку поместья и хозяйку сыроварни было нельзя, это разные женщины, хотя хозяйка сыроварни была чуть симпатичней. В общем, кавалер не пришёл к однозначному выводу, и позвал Ёгана. — Звали, господин, — спросил тот. — Сыч пришёл? — спросил Волков. — Нет, пьянствует на площади с мужичьём. Там его все угощают. Он вроде, как палач! — Собираться надо, а он пьянствует. — Уезжаем? — Да уж, быстрей бы, иначе разорит меня этот трактир. Скажи Максимилиану, чтобы доспех мой собрал. И коня пусть седлает, а ты сундук мой погрузи в большую телегу. — Да, господин, — ответил Ёган уходя. — И Сыча найди, — вслед ему кричал кавалер. — Да, господин. Волков лежал на лавке у стола, сгибал и разгибал колено левой ноги и прислушивался к ощущениям, нога, вроде, и не болела, но всё равно не давал чувствовать себя хорошо. Долго согнутой была — болела, мёрзла — болела, в седле долго ехать — опять болит. Он сел на лавке, вздохнул, взял тяжёлую глиняную кружку, допил последние капли пива. Суета отъезда. Верховые лошади уже осёдланы, тягловые впряжены в телеги. Солдаты пришли, стали таскать нехитрый скарб монахов, грузить его в возы, и тут случилась какая-то заминка. Кавалер не прислушивался к разговором монахов и солдат и был удивлён, когда к нему подошёл монах из писарей и робко сказал: — Господин, отец Николас просит повременить с отъездом. — Чего? — Волков едва ли не подпрыгнул на лавке. — Что? Как повременить? Вы там в своём уме? Он даже и мысли допустить не мог тут остаться, одна ночёвка в этом трактире обходилась ему в талер! Минимум в талер! — Отец Николас просит предать, что отец Иона крепко занедужил, — мямлил монах. Но Волков его уже не слушал, рискуя заработать боль в ноге, он выбирался из-за стола, так быстро, что опрокинул кружку рукой. Пошёл в покои монахов. У двери покоев отца Ионы толпились братья монахи, он их растолкал бесцеремонно, вошёл в покои. Там был и брат Иоганн, и брат Николас, его монах, брат Ипполит. Лицо брата Ипполита было серьёзно, аж брови сдвинул, он сидел на краю кровати и держал за руку брата Иону. Тот был лицом сер. Глаза полуприкрыты, на вид он и не дышал даже. — Что с ним? — тихо спросил кавалер у отца Николаса. — Хворь, он давно уже животом скорбен, — отвечал монах. — Ничего, оживёт ещё. Не впервой. — Кони осёдланы, — напомнил кавалер. — Солдаты ждут. — Подождут час-другой, как-никак, он прелат-комиссар, — блаженно рассуждал отец Николас. — Как лучше станет, так и поедем, а, может, и до завтра подождём. Кавалер взял под локоть юного лекаря и поволок его в коридор, там, чтобы никто не слышал, спросил: — Есть у тебя снадобье какое, чтобы дать ему, пусть он в телеге лежит да хворает. — Нет, господин, — отвечал брат Ипполит, — боюсь, что никуда его везти нельзя. — Нельзя? — Нельзя, кровь у него пошла. Боюсь, в дороге только хуже будет. — Кровь, какая кровь? — не понимал кавалер. — Кровь пошла из заднего прохода, видно, кишка какая кровоточит, — объяснял молодой монах. — Нажрался поросятины, — зло сказал рыцарь. — Отцы говорят, он один половину поросёнка скушал. — Вот-вот, — кивал Волков, который постничал уже не первый день. — И что лошадей распрягать? — Распрягайте, господин, — сказал монах. Волков пошёл вниз, велел лошадей распрягать. А потом сел за стол и заказал себе жареной колбасы и пива. Больше он не постничал. Монахи так и толпились у покоев отца Ионы, солдаты бездельничали на дворе, а он ел колбасу с пивом. А затем попросил себе пирог. А через час прибежал молодой монах из писарей и сообщил ему, что отец Иона почил. Глава 10 Тучное тело монаха не без труда шестеро солдат вынесли из покоев, положили в гроб, он уже к вечеру был готов, а гроб донесли до телеги. И повезли в церковь на ночь. Для чтения псалтыря и отпевания. Читать взялись братия усопшего, отец Иоганн и отец Николас, также с ним пошёл читать и какой-то местный поп. А Волков сидел в трактире чернее тучи и надеялся, что утром толстого попа похоронят. И сидеть в этом проклятом городишке им больше не придётся. Он с содроганием думал, что попы затею какой-нибудь траур на три дня, панихиду или траурную трапезу. Единственное, что его утешало в этой ситуации, так это то, что изрядную зарплату Брюнхвальду платить уже не нужно. А, впрочем, если бы не эти изматывающие мысли о деньгах, он бы грустил. Отец Иона был неплохим человеком. Так он и сидел мрачный, один за столом, пока не поднял глаз и увидел человека. Кавалер узнал его, это был слуга приболевшего барона. — Что? — спросил Волков. — Твой барон хочет со мной поговорить? — Истинно так, господин, — слуга барона кланялся.