– Ну, раз нет вопросов, тогда мы поехали! И запомните – я Никитос, это мои кенты, кто возбухать будет – закопаю! Они прошли сквозь толпу, которая почтительно расступалась перед ними. Слухи об этом случае и о дружбе Сергея с Никитосом быстро распространились по округе, авторитет его заметно возрос: старшеклассники стали первыми протягивать руку и угощали сигаретами, хотя он и не курил. Даже ореховские парни обходили его стороной, а если все же встречались, то вежливо здоровались и проходили мимо. Ему казалось, что даже учителя теперь лучше относятся к нему и лояльней ставят оценки. Так было на самом деле или нет, сказать трудно, но учиться он стал немного лучше. Может, сыграло свою роль внешнее преображение – в одежде и манерах. Во всяком случае, и Нинка Кузнецова начала благосклонно улыбаться в ответ на его взгляды исподлобья. Серега стал провожать ее до дома, и даже несколько раз они поцеловались, причем исключительно по ее инициативе. В седьмом классе они изучали по литературе отрывок из какого-то французского романа, про отчаянного беспризорного мальчишку по имени Гаврош, который жил в пустотелой статуе слона и сражался на баррикадах за тамошнюю революцию. Когда у революционеров кончались патроны, он спускался с баррикады и собирал боеприпасы у убитых противников. Во время очередной рисковой вылазки его, как и следовало ожидать, застрелили… Неожиданно после этого урока его прозвали «Гаврошем». Вначале прозвище распространилось по школе, а потом по всему селу. История с Бульдозером и «Наполеоном» уже забылась, и присвоение нового погоняла начало второй круг. Серега не возражал: Гаврош был пацан правильный, духовитый, и жизнь у него была романтичной, и смерть… * * * Второй нож Сергей добыл себе сам. И не просто нож – настоящий немецкий штык, как он потом узнал – от винтовки «Маузер-98», правда, без ножен. Начинался осенний забой свиней, Гаврошу уже почти исполнилось пятнадцать, отец послал его за самогоном к деду Тимофеичу. За открытыми настежь воротами был виден мотоцикл с коляской. Рядом, прислоненная к забору носом вверх, стояла одноместная резиновая лодка. Старик сидел на лавочке за дощатым столом, перебирая разный хабур-чабур из сарая – видно, наводил порядок к зиме. Между разложенных перед ним рыболовных принадлежностей – блёсен, грузил, мотков лески, крючков в коробках из-под монпасье; инструментов – напильников, стамесок, ножниц для металла, разобранного трансформатора, выключателей и прочей неинтересной рухляди, был воткнут штык нож! Солнечные лучи играли на не потерявшем блеска стальном клинке, деревянные накладки рукояти казались совершенно новыми… Сергей как завороженный рассматривал оружие, забыв о цели своего прихода. – Тебе чего? – скрипучим голосом спросил Тимофеич. – Обувку починить надо? – Да нет, отец за самогоном прислал, – вышел из транса Гаврош. – Сейчас принесу, – старик, кряхтя, поднялся и направился в летнюю кухню. Самогон в селе гнали многие, но у Тимофеича получалось лучше всех: говорили, что он использует отборное зерно и соблюдает все правила перегонки, безжалостно выливая насыщенные сивухой «голову» и «хвост» полученного продукта. И действительно, вынесенная литровая бутылка была наполнена не мутной белесой, а прозрачной, как родниковая вода, жидкостью. Расплатившись, Гаврош отнес самогон домой, где уже пахло жареным мясом, и отец с дядей Вовой в нетерпении ожидали главного компонента предстоящего застолья. Сергея они встретили одобрительными возгласами. – Садись с нами, племяш! – басовито загудел дядя Вова. – Тебе уже тоже можно рюмку выпить! – Можно, сынок, можно! – поддержал его отец. – Да уже можно и на забое тебя попробовать! – Спасибо, я есть не хочу, – поставив бутылку на стол, Гаврош выскочил обратно на улицу и побежал к дому Тимофеича. Там он принялся прогуливаться взад-вперед, играл со скучающими собаками, а сам внимательно следил за стариком. Когда тот закончил работу и стал раскладывать все по коробкам, Сергей стал особенно внимательным. И увидел главное: штык Тимофеич сунул в брезентовую сумку, а сумку занес в сарай. После этого подросток утратил интерес к прогулке и собакам и медленно направился к дому. Ночью он осторожно, чтобы не разбудить родителей, оделся и, прихватив фонарик, выскользнул на улицу. Было тихо, лишь кое-где лениво лаяли собаки. Хорошо, что у Тимофеича собаки не было! В домах свет уже не горел – в селе рано ложились и с рассветом вставали. Сергей постоял во дворе, подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Ждать пришлось недолго – небо было ясным, и лунного света хватало, чтобы идти по хорошо знакомой дороге. Добравшись до нужного дома, Гаврош присел у забора и через щель между штакетинами стал наблюдать. Единственная лампочка над входом освещала небольшой, мощённый пластушкой пятачок у ворот и ступеньки крыльца, остальное тонуло в непроглядной темноте. Окна тоже были темными, значит, все спали, как и положено. Он поднялся, обошел квартал и подошёл ко двору Тимофеича с тыльной стороны. Гаврош безошибочно отыскал его по заранее примеченному ориентиру – высокой антенне в виде круглой паутины, закреплённой на тонкой металлической трубе с растяжками. Сергей перелез через забор и оказался в зарослях малины. С трудом сдерживаясь чтобы не расчихаться от поднятой пыли, осторожно раздвигая колючие стебли, он выбрался на обширный огород и, пригнувшись, пробежал к сараю. Присел, прислушался… Тихо. Правда, сердце непривычно колотилось, но кроме него этого никто не слышал. Никитос говорил, что это нормально: на первом «деле» всегда очкуешь… «Дело» – это преступление. Неужели он сейчас совершает свое первое преступление?! Да нет… Это же ерунда – как в чужой сад за яблоками забраться… Замка на сарае не было. Сергей осторожно потянул за ручку, дверь поддалась. Почти бесшумно он юркнул внутрь. Здесь было темно, пахло машинным маслом и керосином. Он включил фонарик. На полках был аккуратно разложен всякий хлам, который Тимофеич, очевидно, считал полезным и очень нужным в хозяйстве. Круг света лихорадочно шарил вокруг. Казалось, что минуты превратились в часы, сердце колотилось все сильнее. Наконец, справа от двери Гаврош увидел разобранные на секции и аккуратно связанные между собой бамбуковые удочки. На полу рядом с ними стояла брезентовая рыбацкая сумка – та самая! С замиранием сердца Гаврош сунул руку внутрь и чуть не закричал, уколовшись о крючок. Но в следующую секунду забыл о боли – то, ради чего он сюда пришёл, было зажато в руке! Выскочив из сарая, Гаврош бросился туда, откуда пришёл. Он пронесся по огороду, продрался сквозь малинник, легко перемахнул через забор… Чтобы запутать следы, он сделал большой крюк, отдышался и вернулся домой. На другой день он в школу не пошел. Опасливо походил по селу: не ищут ли его милиционеры с собаками? Не снимают ли отпечатки пальцев с двери сарая? Не расспрашивают ли жителей, что подозрительного видели или слышали минувшей ночью? Но ничего подобного в Яблоневке не происходило: обычная повседневная мутная скука, даже сам дед Тимофеич, ничуть не озабоченный, таскал в погреб банки с соленьями. Сергей понял, что Тимофеич спрятал штык до следующего лета, а значит, обнаружит пропажу не скоро. Успокоенный, он отправился на речку и, спрятавшись за кустами, рассмотрел свою добычу. Штык был длинный и тяжелый, на блестящем клинке ни пятнышка ржавчины, желоба-кровостоки с двух сторон и явно выраженные спуски к лезвию придавали ему вид изделия ручной работы, над которым долго трудился опытный кузнец. Он попробовал на ногте – лезвие было острым. Только кнопка замка не нажималась, ну да можно отмочить в керосине, к тому же Гаврош не собирался пристегивать штык-нож к винтовке, тем более что «Маузера» у него не было. Налюбовавшись новым приобретением, он побежал домой. Отец с шурином, надев фартуки, готовились к забою. – Уроки отменили, физик заболел, – сообщил Сергей. – А можно, сегодня я забью? – Хочешь, попробуй! – улыбнулся отец. – Когда-то надо ведь начинать! – У меня и инструмент есть! – Сергей гордо достал штык и покрутил над головой, как лихой кавалерист крутит шашкой в атаке. – Ничего себе! Где взял? – Выспорил. У Сашки Колычева из Ореховки. – А на что спорили? – подозрительно прищурился дядя Вова. – Кто кого на руках передавит. Он же на год старше и выше. А я его сразу уложил! – Молодец, у тебя руки крепкие! – похвалил отец. – И везучий, – хмыкнул дядька. Я таких хороших вещей никогда не выспаривал! Только знаешь что… Я эту штуку где-то видел… – Не, не знаю! – Ну, ладно. Пойди, выбери себе подходящего… Сергей зашел в загон, осмотрел с десяток свиней, предназначенных для заклания этой осенью. Они чувствовали свою судьбу и вели себя не так, как обычно: испуганно скучились в углу, жались друг к другу и жалобно смотрели на вошедшего. И в этот миг Гаврош испытал неведомое ранее чувство абсолютной власти над другим живым существом: от него зависит – кому жить, а кому умереть! Он может выбрать вот этого черноухого борова с жесткой щетиной, или вот этого дородного хряка, или вот эту, нервно похрюкивающую свинью… От его выбора зависит – кто умрет прямо сейчас, а кто завтра или послезавтра… Вроде и разница небольшая, но не для тех, чья жизнь подходит к концу: для них день или два – это целая вечность! И он, Сергей Гаврин, хозяин всего: и этой вечности, и этих десяти жизней… Он выбрал черноухого борова, скорей всего потому, что тот находился с краю, а пробиться к толстому хряку, в центр плотно сбившегося обреченного стада, было весьма проблематично. Ухватив черноухого за ногу, Сергей потащил его к выходу, тот визжал и отчаянно вырывался. Пришла мысль, что если бы все свиньи одновременно бросились, то сбили бы его с ног и могли затоптать, а потом и сожрать. Но невыбранные счастливчики не собирались ни на кого бросаться: они успокоились и, как обычно, разбрелись по загону: толклись у пустой кормушки, рыли землю, надеясь откопать желудь или картофельную шелуху. На визжащего и упирающегося собрата они никакого внимания не обращали – его судьба никого не интересовала. – Вот и у людей так! – подоспевший отец кивнул на безразличных свиней. – Каждый только за свою шкуру дрожит! Вдвоем они все-таки вытащили сопротивляющегося борова из загона, тут вмешался дядя Вова, мужики опрокинули жертву на спину, сноровисто привязали веревки к левой передней ноге и правой задней, растянули… Теперь боров не мог вырываться, только дергался и отчаянно визжал, грудь и живот беззащитно белели. – Пощупай рукой вот здесь, – показал отец. – Почувствуешь, где сердце колотится – туда и бей… Сергей положил ладонь на теплую, лихорадочно вздымающуюся грудь борова. – Есть, нашел! – Давай! Только стань с этой стороны, чтобы нож плоско между ребер прошел… Гаврош выполнил указание, нацелил штык туда, где бешено колотилось сердце, и ударил. Даже чересчур сильно – клинок легко вошел в тело, провалившись по самую рукоятку, что-то горячее брызнуло в лицо… Боров захрипел, забился, но, дернувшись несколько раз, затих. – Теперь перехвати горло, – сказал дядя Вова, подставляя большую эмалированную миску. Гаврош и штык снова легко справились с заданием. Тяжелый и резкий запах крови ударил Сергею в голову. Он почувствовал, как сила животного переходит к нему и распирает его изнутри. Примерно такое чувство он испытывал в Климовке, после вина и драки. Только сейчас оно было сильнее и острее. Отец зачерпнул полкружки крови, протянул: – Пей! Никогда болеть не будешь! Сергей выпил тёплую, вязкую жидкость до дна. – Молодец! – похвалил отец, вытирая окровавленные руки о передник. – Вот и вырос мне помощник! – Давай я еще заколю! Взрослые рассмеялись. – Погодь, надо с этим управиться! Осмолить, разделать и все такое… Завтра мать на базар повезет, а мы следующего отработаем! Иди, умойся… Вечером, как обычно, сели за стол: отец с матерью, ее сестра – дородная и громогласная тетя Галина и дядя Вова. Только на этот раз пригласили и Сергея, как равного. Ели жареную свинину, пили самогон, и ему тоже налили полстакана. Хмель сразу ударил в голову. – Слышь, пап, а зачем кровостоки делают? – спросил подросток. – По ним все равно кровь не стекает! Отец только плечами пожал, разливая по стаканам огненную жидкость. На этот раз сыну только на донышко плеснул, для приличия. – Никакие это не кровостоки, – снисходительно объяснил дядя Вова. – Это долы. Их делают, чтобы клинок легче был. – А как же кузнец их так выковал? – Да какой кузнец? Это же конвейер – штамповка, фрезеровка, заточка! Разве вручную сотни тысяч таких железок накуешь? – А откуда ты это все знаешь? – недоверчиво спросил Сергей. Все его сверстники были уверены: кровостоки нужны, чтобы кровь стекала… Вова распрямился, выставив грудь колесом. – Я же в десанте служил! Там всему научили! Я один могу против пяти мужиков драться. И уложу всех рядком! Сергей вздохнул. Степан Федорович не попал в армию по здоровью, и тут его Вова Комаров как бы обогнал. А такие вещи отец воспринимал болезненно и всегда любил подчеркнуть, что может выпить не меньше шурина, хотя тот и весил в полтора раза больше. Наконец, мясо было съедено, самогон выпит. Сергей сомлел и прикорнул в углу на диване. Отец и дядя Вова громко орали песни и не давали спать – он то и дело выныривал из зыбкого забытья. – Завтра Вера в Климовку мясо повезет, Галина пусть колбасой да салом займется, – как сквозь вату доносились слова отца. – А мы забой сделаем и тоже к ней подсоединимся… – Слышь, Степан, а может, лучше мы с Галиной на базар поедем? – спросил дядя Вова. – Ты с мальцом и без меня управишься, а Вера колбасу крутить будет… – Не, свояк, это без вариантов, – мотал головой отец. – Не доверяешь? Думаешь, я деньги зажилю? – с обидой в голосе начал дядя Вова. – Как же так, мы ж родня! – Если б не доверял, ты бы тут не сидел! – отрезал отец. – А где мы сидим?! Во дворце, у министра или генерала? – сварливо вмешалась тетя Галя. Сергей считал, что она похожа на хорошо откормленную хрюшку, но вслух этого не говорил, чтобы не получить нагоняй от матери. Хотя отец тоже недолюбливал свояченицу… – Можно подумать, он нам одолжение делает! Мы тут спину гнем с утра до вечера, а он еще царя из себя строит!