Социальный работник – женщина лет пятидесяти с отечным желтоватым лицом – смотрела на меня с подозрением. За ее спиной был все тот же экран, на котором снова был веселый шахтер. На столе перед женщиной лежал новенький респиратор. Когда я заходила, она приложила его к лицу и не убирала, пока дверь не закрылась. Цвет моей новой карты – коричневый – сам по себе как бы намекал, что я теперь человек второго сорта. Когда я протянула ее женщине, та помедлила, словно раздумывая, стоит ли к ней прикасаться, затем все же взяла – брезгливо, двумя пальцами, за краешек. – Не бойтесь, это не заразно, – сказала я. Она поджала губы и сунула карточку в ридер на своем терминале. – Реталин Корто, восемнадцать лет, первая судимость, – зачем-то прочитала она вслух. – Не могла придумать себе имя получше? Я вздрогнула. Никто и никогда меня так не называл. Нашим шестнадцатилетним родителям казалось очень забавным назвать близнецов в честь своих любимых таблеток. Наверное, они и тогда были под кайфом – иначе я ничем не могу объяснить то, что они не смогли даже правильно списать название с упаковки. Но в младшей школе мы с братом сумели ясно донести до окружающих, что нас стоит называть Рета и Коди и никак иначе. А когда папаша слинял, мы с братом торжественно сменили фамилию в «таккере» с Корто на Немет, фамилию матери. Правда, дальше дело не пошло – во всех официальных документах у нас осталась фамилия отца. Но про это мало кто знал, и мы были довольны. С тех пор имя Реталин Корто я слышала только в полиции. Теперь, наверное, буду слышать часто. Картинка на экране сменилась – там сажали деревья. Я присмотрелась – Государственному лесничеству требовались рабочие. Ну-ну. Двоюродный брат Эме как-то туда устраивался на сезон, говорит, один парень заблудился в болоте и с концами, жуткое место. Не дождавшись ответа, женщина принялась вбивать какие-то данные, одновременно повторяя то, что я уже слышала от охранника: – Ты должна приходить сюда отмечаться. Три недели ходишь каждый день, потом – раз в неделю. Я кивнула. Почему бы не ходить. – Ты имеешь право на социальное жилье, – она выложила на стол одноразовый магнитный ключ, на котором был написан адрес. Знала я этот адрес – общежитие за авторазборкой, дыра дырой. Гетто внутри гетто. – Придешь туда и зарегистрируешься по социальной карточке, бесплатно на три недели, потом надо платить, условия проживания тебе пришлют. Я попыталась вставить слово, но безуспешно. – Так, теперь социальное пособие. Его переведут на твой счет в течение четырех часов. Это прожиточный минимум на три недели, – она достала из ридера и швырнула мне через стол мою карту. – За это время найди работу. – А если не найду? Женщина подняла на меня взгляд. На экране за ее спиной шла реклама дыхательных фильтров. Мужчина белом халате заканчивал объяснять, как важно ходить в респираторе и отслеживать уровень соединений фтора в воздухе. Наконец его сменил информационный ролик клиники для наркозависимых. – Очень советую найти. В противном случае – ты знаешь место, где тебя обеспечат жильем и работой. – На три недели? – спросила я. Женщина моей шутки не оценила и поджала губы: – Это все. Я вздохнула и повернулась к выходу. Перспективы открывались радужные. *** Когда в тринадцать лет мы с Коди нашли работу в теплицах, то считали, что нам несказанно повезло. Во-первых, там стояли воздушные фильтры – то, что там росло, предназначалось для Сити. Во-вторых, если не наглеть, можно было съесть немного этих даров природы в слепой зоне камер. В-третьих, там регулярно платили, причем деньгами, а наш отец в очередной раз решил, что пора и честь знать, так что деньги были вовсе не лишними. Единственное, что нас расстраивало, – это то, что по закону мы имели право работать только шестнадцать часов в неделю, с понедельника по четверг после школы. Нико говорил, что законы устарели и что при таком уровне социальной защищенности нам давно пора ввести упрощенную процедуру получения юридического статуса взрослого. Я его не особенно понимала, но руководство Государственных теплиц, надо думать, это мнение не разделяло. Они охотно нанимали подростков – никого старше восемнадцати мы в теплицах не видели. Для школьников это считалось не работой, а подработкой, так что обязательные для взрослых надбавки можно было не платить. Эме как раз выгнали с работы в «Норт-баре», где она мыла полы и вообще все, что могло быть вымыто. К тому моменту уже было очевидно, что расти она перестала окончательно, и характер у нее портился все сильнее. В конце концов она швырнула в кого-то из посетителей пивной кружкой за шутку про ее рост, и ее выгнали, даже не заплатив. Тогда Эме заявила, что в гробу она видала и школу, и работу, а лучше пойдет и сдохнет в пустошах. Тенна, которую мы звали Тенью за сероватый цвет кожи, тоже не работала – как и ее легкие. Периодически у нее случались такие приступы кашля, что она начинала задыхаться, и в конце концов мы отдали ей все сэкономленные фильтры для респиратора, чтобы она могла хоть как-то дышать. Так что, когда Нико сказал, что на выходных мы можем пойти в Вессем, оказалось, что причин не пойти как бы и нет. Он где-то нашел карту двухсотлетней давности, наложил на современные спутниковые снимки, где на месте Вессема был изображен непроходимый лес, проложил маршрут и деактивировал чипы в наших детских браслетах слежения, чтобы информация об экспедиции сразу не ушла в полицию. Тень сказала, что проведет выходные у Эме, Эме – что поедет к нам, мы с Коди сказали, что пойдем к Нико, а Нико просто никто ни о чем не спросил. Как раз накануне его старший брат кого-то ограбил, и все внимание семьи было сосредоточено на нем. Наверное, не вернись он из этого похода, его бы не скоро хватились. Мы вышли в пятницу днем, наплевав на школу, и дорога заняла остаток дня и почти всю ночь. Большую часть пути мы проехали по железке, забравшись в пустой товарный вагон. Нико время от времени посматривал на карту и в какой-то момент, забеспокоившись, велел нам прыгать, и дальше мы шли пешком. Мы отклонились с пути всего два раза. Первый – когда оказалось, что, обходя озеро, мы слишком сильно взяли на запад, второй – чтобы по кривой дуге обойти военную часть, которой тоже не было ни на старых, ни на новых картах. Потом Нико вывел нас к пересохшему руслу реки, на берегу которой, согласно его карте, и стоял Вессем. К утру, когда мы уже едва не падали от усталости, стали попадаться первые постройки. Вессем стал городом-призраком лет сто назад, уже после Гражданской войны, когда плохого вообще никто не ждал. Люди бежали ночью, побросав свои вещи, затаптывая тех, кто падал, бежали в панике, и никто так и не смог объяснить, почему. Это была самая достоверная информация, которую Нико смог найти. Все страшилки появились гораздо позже. Но тогда, в ночь на девятнадцатое или, может, двадцатое августа, люди просто проснулись и поняли – надо бежать, немедленно и как можно быстрее. Нико рассказывал это по дороге, и было видно, что он сам в восторге от того, что узнал. Беженцев, говорил он, записали как пострадавших от действий банд, сложившихся из остатков войск Возрождения Нации – после войны таких везде было полно. И почти везде написано, что появились они в шестьдесят четвертом году – на год раньше, чем на самом деле. Почти – но не везде. Например, в сведения о перемещении запасов продовольствия, о поставках материалов для возведения временного жилья, о расходах на медицинские обследования громадного количества людей, о строительстве новой дороги СВ-14 – на северо-восток, потому что старая, наверное, вела прямиком в Вессем. Это все мелочи, такие мелочи, на которые никто не обращает внимания, это же не военные архивы, в которых хранятся записи о мобилизации и переброске войск или о том, как Вессем закрыли на карантин. Гражданские документы никому не интересны, лежат себе в архиве Гетто и лежат. Конечно, надо получать специальное разрешение, чтобы их посмотреть, но если ты устраиваешься в архив уборщиком, то никому на самом деле и дела нет, сколько времени ты моешь полы, а сколько – копаешься в старых бумажках. Нико говорил, что цель нашего похода – выяснить правду. Хотя правда заключалась в том, что это была только его цель, а мы пошли потому, что привыкли следовать за ним. Но единственное, что мы достоверно выяснили, – это что Вессем когда-то был маленьким, но очень красивым городком. Часть склона, на котором он стоял, сползла, река высохла, некоторые дома обрушились, но город все равно оказался довольно милым. Мы шли по улицам, стараясь держаться подальше от разрушающихся зданий с темными провалами окон, и в полном молчании смотрели на пересохшие фонтаны, облупившиеся фрески на стенах, брошенные ржавые машины, скульптуры на домах, по которым уже сложно было сказать, что они должны были символизировать. Город как город. Красивый. Только абсолютно пустой. Никаких животных и птиц, которые, по нашему предположению, должны были тут поселиться за прошедшие сто лет, мы так и не встретили. Общались мы в основном жестами – нарушать тишину было не то что страшно… просто нам казалось это почти неприличным. Все равно что громко разговаривать на похоронах. В конце концов мы нашли дом, который выглядел прочнее остальных, и провели там остаток дня. Все предметы в доме покрывал слой пыли. Потерянные, мы бродили по комнатам, смотрели на фотографии на стенах, которые едва можно было различить под столетним слоем грязи. Зашли на кухню – там на плите обнаружилась кастрюля с остатками чего-то темного на дне. У задней двери стояли детские ботиночки. Тень нашла вход в подвал, едва различимый среди кухонных плит, и мы спустились вниз – там стояли консервы и какие-то коробки, содержимое которых превратилось в пыль много лет назад. Именно там мы, не сговариваясь, решили провести ночь. Мы почти не разговаривали и утром следующего дня двинулись в обратный путь. Уже в Гетто выяснилось, что Эме протащила с собой старый фотоаппарат, наделала фото и по возвращении выложила их на своей страничке в «таккере». Ну и влетело же нам после этого! Нико каким-то образом не засветился ни на одном снимке, но все равно все знали, кто был инициатором предприятия. Его социальный капитал взлетел до небес. Что ж, хоть какую-то выгоду он извлек – Аксель, школьный громила, зауважал его и перестал бить, а мы с Коди в свою очередь перестали драться с Акселем, защищая Нико. Нико же первым понял, как сильно мы облажались. Прежде, чем нас притащили в полицию, он успел каждого проинструктировать, так что мы хором врали как по писанному. Ни в какой Вессем мы не ходили, просто дошли до Кастры-4 – брошенного еще во Вторую топливную войну шахтерского поселка на юге, и там провели выходные, а про Вессем приврали для солидности, а что, он реально существует, да? Наш инспектор морщился и отвечал одно и то же: Вессема не существует, это просто детская страшилка, сбегать из дома и лазать по развалкам – опасно, особенно в Кастре, там подземные пустоты, в которых любят прятаться те, у кого с законом проблемы, а может, вы туда к этим и ходили, а? – так я с вас, шпана, теперь глаз не спущу. После этого, конечно, Эме удалила фотографии, но они уже расползлись по сети, и потом я видела их то там, то тут. Довольно странно было натыкаться на собственное фото, иллюстрирующее очередную страшилку про мутантов. Не всегда даже это были истории про Вессем. Наверное, эти парни из Сити – Марко и Теодор – тоже наткнулись на эти фотографии. Наверняка. *** На двери «Норт-бара» красовалась гордая наклейка «oxygen free» – это значило, что внутри можно дышать без респираторов, но мы с Эме и так были без них. Воздух в баре был тяжелым, пахло чем-то кислым, кондиционер натужно гудел. Эме деловито протолкалась к барной стойке, влезла на стул, дав по рукам какому-то парню, который попытался было ее подсадить, окликнула бармена: – Эй, Георге, – и, когда он обернулся, кинула ему ключи от машины. – Лови! – Какого… Ты что, опять мою машину брала?! – Я же вернула, – пожала Эме плечами. – Вот, налей нам лучше. Рета, иди сюда. Это Рета. И ей очень надо выпить. – Привет, Георге, – кивнула я. Он был в Гетто примечательной личностью. Его дед, как он утверждал, был одним из тех, кто бежал из Вессема. Никакого Гетто тогда еще не было, был просто пригород Чарны (Нико говорил, это называется «сателлит» – я запомнила) под названием Лака, который встретил волну растерянных, измученных людей, многие из которых были ранены и почти все – не в себе. На время город погрузился в хаос, но вскоре прибыли военные и взяли ситуацию под контроль. Сначала, конечно, объявили карантин со всеми его прелестями вроде комендантского часа и продуктов по карточкам, всех бывших жителей Вессема разместили во временном лагере. Именно тогда по отношению к нам впервые и прозвучало слово «гетто». Некоторые беженцы умерли в больнице, несколько человек сошли с ума, другие двинулись дальше, когда карантин был отменен. Наверное, их подгоняли воспоминания о пережитом ужасе, природу которого они так и не поняли. Во всяком случае, никто, кроме деда Георге, не остался. Его дочь погибла по дороге, но сын уже через пару недель пошел в местную школу и гонял мяч с одноклассниками. Что ж, дети есть дети. Ну а дед поднакопил денег и открыл бар. Его портрет до сих пор висел на стене, и Георге рассказывал эту историю всем, кто соглашался его слушать, иногда, под настроение, делая пространные намеки, что ему-то известно, что случилось в Вессеме. Всерьез его, конечно, никто не принимал. Отец Георге погиб в миротворческой операции – прикрывал отступление наших войск во время Десятидневной блокады. Сам Георге тоже в семнадцать лет записался в батальон, его тут же бросили в мясорубку где-то в прибрежных районах, и через месяц он вернулся без обеих ног, но эту историю Георге уже не очень любил, так что подробностей я не знала. Теперь он был гордым баровладельцем и иногда – вот как сегодня – даже лично стоял за стойкой. Пожалуй, ему в Гетто жилось вполне неплохо. – А, Рета, – прищурился он. – Видел тебя в новостях. Это же ты грохнула кого-то в пустошах, точно? – я поморщилась, но возразить не успела. – Давай, пей. Перед нами появились два стакана с мутной жидкостью. – Что за пойло? – шепотом спросила я у Эме. – Он его гонит из водорослей у себя в подсобке. Пока никто не отравился. Я попробовала. Напиток действительно отдавал водорослями и почему-то анисом. – Рита? – раздался голос за моей спиной. Я обернулась и увидела мужчину лет сорока. – Рита-Лина Корто? – Приблизительно, – я кивнула. – Чего надо, дядя? – не особо вежливо спросила Эме. Не обращая на нее внимания, мужчина устроился рядом с нами. – Вообще-то здесь занято, – проинформировала я. – Ничего, я ненадолго. Хлопнула дверь, я обернулась, но вошедшая компания была мне не знакома, так что мне снова пришлось повернуться к собеседнику. – Полгода назад вы с тремя молодыми людьми были в Вессеме, верно? – Неа, не были, – я помотала головой. – Вы меня с кем-то путаете. По спине побежали мурашки. Я попалась не в Вессеме, а в лесу, и в официальных документах Вессем даже не упоминался. Как он узнал? – Рита, я не хочу вам навредить, – проникновенно произнес мужчина, склонившись ко мне. – Поверьте, это очень серьезно. – Вессем? Серьезно? – я довольно убедительно изобразила иронию. – Извините, я из этих историй уже выросла. Но у меня есть пятилетняя сестра – можете обсудить это с ней, ей понравится. Вообще-то Лире четыре, и у меня почему-то возникло чувство, что мужчине это прекрасно известно, но он на мою ложь и глазом не моргнул. – Страшные мутанты, уууу! – протянула Эме. Мужчина не обратил на нее внимания, продолжая смотреть на меня. – Пожалуйста, Рита. Мне просто нужно знать, что вы там видели.