— Да, ты прав, — признает Балтус. — Это точно, — говорит Гарри. — После вашего последнего концерта в Грайфсвальде я тебе скажу, какой я сделал выбор. Столько можешь потерпеть? — Хоть мне совсем и непонятно, чего тут, собственно, еще раздумывать, но столько я еще могу терпеть, о’кэй. Ты мог бы побывать и на других наших концертах. И подумай о том, что перспектива стать музыкантом отнюдь не самая худшая. — И Гарри как бы между прочим показывает на «Жигули». — Итак, Балтус, загляни к нам на днях, ждем. Балтус и Бернд сидят в вагончике при свете электрической лампы, сработанной под керосиновую, и ужинают. — А ты, парнишка, меня изрядно удивил, — говорит Бернд, — если так же, как недавно с гитарой, будешь обращаться со скальпелем, я не моргнув глазом дам вырезать слепую кишку, гланды или чего там еще можно удалить… — А кто тебе сказал, что я когда-нибудь стану врачом? В данный момент дела обстоят так, что я скорей уж стану музыкантом, — замечает Балтус. — Да я же не собираюсь тебя уговаривать, но если ты всерьез мечтал стать врачом, то какая может быть альтернатива? — Дорогой мой, спроси меня об этом лет через двадцать, тогда я, может, и отвечу. — Порядок, предложение принято. Но вот еще. Ты как, завтра все-таки едешь дальше? — Вообще-то я бы охотно остался еще на несколько деньков, не знаю на сколько, — нерешительно отвечает Балтус. Бернд явно ощущает себя рыболовом, подсекающим солидного леща. Как бы невзначай, возясь с псевдокеросиновой лампой, он говорит: — В последнее лето у нас работал один парень, тоже только что школу кончил, потом он устроился в газету в Ростоке. Внештатным корреспондентом, или как там это называется. Хочет стать журналистом. Неплохо, надо сказать, работал парнишка, да и заработал тоже неплохо. — Что же мне, воспринимать эту информацию как своего рода предложение? — Почему бы и нет? — А почему ты его делаешь? Хочешь оказать мне помощь в плане развития личности или как? — Ты переоцениваешь меня, старик. Я мыслю сугубо практически, таким уж, видишь ли, уродился. Если ты все равно пробудешь в наших краях несколько дней, да к тому же еще и своих друзей-музыкантов навестишь, поработай и с нами малость. К тому же и предложение Карла насчет комнатки остается в силе. — Почему, собственно, и нет? Если ты считаешь, что я не угроблю ваши нормы, я согласен. — Тогда по рукам, старик, а завтра ты можешь перебраться к Карлу. 26 Ах, Симона… Ведь я хотел стоять у твоей двери не позже сегодняшнего вечера. А теперь? Затесался на свадьбу, познакомился с забавным Карлом и хитрющим Берндом, подрядился немножко поработать на стройке. Чего только не может произойти за какие-то тридцать шесть часов! Как часто в последние годы я изнывал от скуки. Всегда одно и то же: одни и те же учителя, одни и те же наставления, напоминания матери об обязанностях всегда одинаковы. Каждое утро подъем в одно и то же время, каждый день по одной и той же улице в школу, одиннадцать лет подряд. Может, поэтому я и рисовал себе так часто всякие фантастические картины, а самого себя воображал пупом земли. В те две недели, проведенные у тебя, в больнице, стеклянный колпак, под которым я до сих пор жил, дал, вероятно, трещину. А может, он лопнул, когда меня не приняли в институт? Во всяком случае, с тех пор как он треснул и в него попадает свежий ветер, все стало как-то зыбко. Но, как это ни странно, я не чувствую себя от этого хуже. До сих пор за меня всегда решали другие, теперь же я должен принять решение сам, никто мне не поможет. Я сделал такое открытие. Когда я вчера уехал от тебя, настроение у меня было хуже некуда, потому что я не понимал и не понимаю, почему ты меня отослала. Я чуть было не повернул назад, еще не выехав за город. Я все время думал об одном и том же: о тебе, о тебе, о тебе. Но Бернд и Карл натолкнули меня на мысль, что когда сталкиваешься с жизнью, с незнакомой тебе жизнью, то замечаешь, что вовсе не являешься центром мироздания. Наверно, это не бог весть какое открытие, но меня оно встряхнуло, и теперь я на все начинаю смотреть немного по-другому. Ах, Симона, как все-таки мне хотелось бы сейчас быть рядом с тобой. Мне кажется, я вел себя как идиот. Да и что я, собственно, навоображал? Приду к тебе, скажу, что ты мне нравишься, потребую, чтобы мы были вместе. Но я ведь почти уверен, что я тебе совершенно безразличен. Иначе бы не рассталась со мной так легко. Напишу тебе лучше письмо, милая, милая Симона. Да, напишу тебе письмо… Ах, Симона, чего бы я только не дал, чтобы знать, не вспоминаешь ли ты сейчас обо мне. 27 Между тем Балтус перебрался в мансарду к Карлу, попытался привести в порядок мотоцикл, но без особого успеха — мотор хотя и заработал, но с перебоями. Утром они с Карлом приехали на стройку. — Идем, — сказал Карл, — займемся делом. Орудуя дюймовой линейкой, маленькими деревянными колышками и длинным шнуром, Карл умело отмечает края будущей десятиметровой ямы, пятьдесят в ширину и сорок сантиметров в глубину. Точно посередине Карл проводит прямую линию. Потом дает Балтусу лопату. — Так, — говорит он, — я даю тебе шанс доказать, какой ты отличный парень. Он ставит бутылку «Пшеничной» на пограничную линию и объявляет: — Кто первым доберется до этой точки, тот и выиграл. Итак, на старт! По команде Карла оба принимаются за работу. Балтус роет как одержимый. Карл сосредоточенно и вроде нехотя. Поначалу Балтус опережает Карла, но скоро начинает отставать, Карл же продвигается вперед спокойно и равномерно. Когда Карлу остается до середины всего с метр, а Балтусу — не меньше трех, Карл садится на край траншеи, закуривает сигаретку и говорит: — Расскажу тебе пока историю о самом великом землекопе всех времен. Когда мы ставили первые дома на старой Сталиналлее в Берлине, это в 1950 году, у меня в колонне был, доложу я тебе, один чудной малый; да у нас тогда и вообще-то одни чудаки работали. Мелкие и иные прочие сошки этого чертова Гитлера, бывшие учителя, чиновники, служащие, ну и всякая шантрапа. Тот, о ком я тебе собираюсь рассказать, был интеллектуалом, но, знаешь, со сдвигом, в общем, у него далеко не все были дома. Он все вспоминал о том, что строил ракеты, чтобы лететь на Луну, а нацисты уничтожили его ракетами пол-Англии. Карл снова берется за лопату и продолжает: — Да, это был самый мощный землекоп за всю историю человечества, бедняга. Если я утром говорил ему: вот Пауль, вырой яму полтора на полтора и метр в глубину, то он сразу бросался копать и рыл землю прямо как крот. К обеду был уже на глубине пяти метров, и мы вытаскивали его на веревке. Карл добрался до черты с призом так, что бутылка мягко падает в его половину ямы. Он ловко подхватывает ее на лету, целует, ставит сбоку траншеи и продолжает рыть навстречу Балтусу, которому осталось еще метра полтора. Когда остается сантиметров двадцать-тридцать, Карл объявляет: — Дамы и господа, через несколько секунд вы станете свидетелями исторического мгновения. Строители подземного туннеля с двух сторон приближаются к середине этого гигантского сооружения. Сейчас произойдет стыковка. В этот момент рушится тонкая глиняная стенка, разъединяющая Балтуса и Карла. Карл подает Балтусу руку. — Хоть и с носом остался, Балдуин или как там тебя величать, но рыл, надо признать, недурно. Поздравляю, так сказать, с землеройным почином. Вечер. Танцевальное кафе курортного местечка, о котором всякий не прочь сказать в сентябре: ах, а мы в этом году опять были в… — после чего собеседники пялят на него глаза… Перед входом царит небезопасное оживление. Добрая сотня молодых людей осаждает дверь, но та крепко заперта. Иногда она чуть приоткрывается, и через узкую щель внутрь протискивается очередная партия жаждущих. Чтобы дверь не распахивалась под напором толпы шире необходимого, она снабжена массивной цепочкой. Балтус подъезжает на мотоцикле. Он на собственном опыте изведал, сколь вредной для здоровья может быть такая давка. Поэтому он пытается попасть с черного хода. Его незамедлительно пропускают, когда он говорит, что тоже выступает. Музыканты уже приступили к установке аппаратуры. Гарри и другие члены ансамбля приветствуют Балтуса. — Молодец, что пришел, сегодня сыграешь с нами несколько вещей, для аппетита, так сказать, — говорит Гарри. Не говоря ни слова, Балтус протягивает Гарри ладони: мозоли и пузыри, пузыри и мозоли. — Я побуду лучше среди зрителей, послушаю вас из зала. — Ладно, с твоими руками действительно не сыграть даже на барабане, но после второго антракта зайди на сцену, поделишься впечатлениями. Балтус не спеша идет по проходу, видит и тех, кто был на свадьбе. Он садится за столик, где сидят четыре парня и девушка. Подходит официант, ставит двадцать бокалов пива и сообщает, что с них одиннадцать марок. — Мне бы тоже, — говорит Балтус. Один из парней протягивает через стол официанту двенадцать марок и говорит Балтусу: — Ты, похоже, нездешний, не то знал бы, что шеф показывается здесь раз в два часа, поэтому нужно заказывать сразу двадцать кружек. Концерт начинается. В первые минуты Балтус смотрит на танцующих, потом его все сильней и сильней захватывает музыка. Он закрывает глаза, отчетливо различает отдельные инструменты, следует за мелодией: «В свисте ветра слышу имя Мэри» Джимми Хендрикса. А может, я просто рехнулся на этой мысли стать врачом? Когда я вижу и слышу этих парней на сцене, мне же отчаянно хочется играть с ними. Разве я уверен, что стану хорошим врачом? Не лучше ли быть хорошим музыкантом, чем посредственным врачом, у которого всякий раз будут руки чесаться, стоит ему увидеть или услышать гитару? Балтус чувствует, что у него и вправду зачесались руки, его пальцы бегают по струнам гитары. Ах, этот ветер, поющий о Мэри. Во втором антракте Балтус отправляется за кулисы. Один из музыкантов говорит, что Гарри вышел подышать воздухом. Балтус идет мимо длинного ряда пляжных грибков, с моря дует холодный бриз. Возле одного грибка Балтус видит Гарри. Но тот не один, в подобный момент деликатный человек не станет спрашивать, который час. Балтус не спеша возвращается в ресторан. — Ну что, нашел? — спрашивает его кто-то.