— А как же. Привет ему, я обязательно появлюсь на одном из ваших последних концертов, — говорит Балтус и уходит. Он садится на мотоцикл. Мчится один по проселочной дороге и ловит себя на мысли: если гнать во всю мочь, через два часа буду в Шверине. Тут мотор снова начинает чихать. Он сознает, что мысль, только что возникшую, теперь не осуществить. Не только из-за неисправного мотоцикла. Очутись он сейчас, за полночь, перед дверью Симоны, вряд ли он нашел бы самые нужные, верные слова. Обеденный перерыв. Карл сидит на лесенке, спущенной из вагончика на землю. На двери за его спиной парень из их бригады приколачивает маленькими гвоздями красиво нарисованную табличку: «Молодежная бригада имени Че Гевары». Нарезав изрядное количество хлеба для бутербродов, Карл кладет на приступку перочинный нож и, приподняв голову, оборачивается, чтобы прочесть надпись на табличке. Теперь все парни, среди них и Балтус усаживаются завтракать за длинный стол, стоящий рядом с лесенкой, на которой сидит Карл. Карл указывает ножом на табличку: — Под такой вывеской мне как-то невместно сидеть, а, ребята? А вы знаете, что я уже не меньше сорока лет работаю только в молодежных бригадах? Не знаете? Ну и наплевать, что не знаете, лишь бы не заставляли надевать по праздникам короткие штанишки и пионерский галстук. Бернд садится рядом с Балтусом. — Ну как, был вчера у своих битлзов? Балтус кивает. — Ну и? — Что ну и? — Чего прикидываешься? Выбор-то сделал? В медики или в поп-звезды? — Еще нет. В конце концов, несколько дней в запасе у меня есть. — О том, что чуть было не согласился на предложение Гарри, он умалчивает. Бернд чувствует, что Балтусу не очень-то хочется продолжать эту тему. Перерыв близится к концу. Один из парней прикрепляет записку к доске объявлений. Карл подходит ближе и читает вслух: — «Комсомольское собрание на тему: «Революция на современном этапе». Он спрашивает парня: — Вы, может, надеетесь, что я тоже заявлюсь? — Да ну, Карл, мы же не такие самонадеянные, чтобы думать, что такой старый занятой человек станет обкрадывать себя на два часа драгоценного времени, — говорит Бернд. — Да и что мог бы ты сказать, Карл? Нет, считай, что тебе повезло, послезавтра можешь пораньше уйти домой, можешь ощипать на досуге свои кусты или лишний раз показать своим ребятишкам, как соломинкой надуть лягушку, — советует Уве, патлатый, как неухоженный лев африканской пустыни. Расчет оказался верным. Карл клюет-таки… — Да что ты говоришь! Это я-то никакого понятия не имею? Если тут кто и не имеет понятия, так это вы, зеленые юнцы, да, сплошной нуль, круглую баранку знаете вы о революции. Оно, конечно, толковать о ней вас медом не корми, трепаться вы можете, красивые слова говорить, да еще деньги за них получать — это точно, это вы мастаки, герои… Раньше дело чуть по-иному обстояло. И классовые бои были посуровей, и враги позубастей, откровенней все было, потому что все время чувствовали и чем кулак пахнет, и легкость была в заднице от кованого сапога. Парни, довольные, подмигивают друг другу. Карл придет на собрание. Что бы это было за собрание без Карла? Но тут происходит нечто неожиданное. Балтус, не знакомый с правилами игры, решает «подковать» Карла идеологически. — Ты, конечно, верно говоришь, Карл, раньше все было откровенней, но неужели ты и в самом деле станешь утверждать, что сегодня нет уже ничего революционного, у нас то есть? Я считаю, нам сейчас тяжелей, чем вам было, вы могли, должны были смотреть врагу в лицо, вы знали, кого надо бить. И наряду с опасностью и страданиями были и приключения, романтика. Конечно, то, чем нам приходится заниматься сегодня, тоже необходимо, чтобы двигать вперед революцию, но это не всегда романтично. Ты понимаешь, что я имею в виду? Бернд делает Балтусу знак, чтобы он прекратил, но поздно. — Во-во, кроме тебя, меня некому поучать. Болтаешься по миру, как собака без хвоста, не знаешь даже кем стать — ветеринаром или громыхать на эстраде, молоко еще на губах не обсохло, а туда же — поучать лезешь… ты — меня… — Ну а теперь глотни побольше воздуха, Карл, — вмешивается Бернд, — а то будешь чересчур во многом прав. А упрекать Балтуса, что он пока несовершеннолетний, не спортивно. Так что успокойся, остынь. А уж послезавтра на собрании сполна можешь все выдать. — Размечтались, — бормочет Карл. Его бормотание смахивает на первый весенний гром. Балтус понял, что, мягко говоря, тактически оплошал. Карла так просто не убедишь. Забавная личность, этот Карл. Балтус, вот уже несколько дней живет у него в мансарде, изумлен бурной реакцией Карла, но еще больше тем, как тот на него набросился. Смущаясь, Балтус спрашивает Бернда: — Если я не ошибаюсь, Карл очень разозлился, не выкинет ли он сегодня вечером мой рюкзак и гитару? — Плохо ты знаешь нашего Карла! Он хоть и бушует как торнадо, но не злопамятен. В этом Балтус убеждается в конце рабочего дня. — Эй, Балтус, возьмешь меня еще разок пассажиром на свой драндулет или жестокосердно и безжалостно вынудишь топать пешком? — спрашивает Карл, когда Балтус, фыркая, моется у бочки с водой. — Возьму, конечно, но с условием, что ты не выбросишь меня из мансарды. — Ну это мы еще поглядим, — ухмыляясь, отвечает Карл. После ужина Балтус получает еще одно подтверждение расположения Карла. Карл разворачивает небольшой пакет, который принес сегодня почтальон. В нем оказывается целая стопка разноцветных почтовых открыток. Он просматривает их все, каждую в отдельности. — Вот чертяка, — начинает он ругаться, — полюбуйся-ка! На всех открытках один и тот же мотивчик. Тут у меня, понимаешь, весной квартировал один фотограф, грозился сделать почтовую открытку с видом на Балтийское море, чтобы оригинально было, понимаешь. И вот тебе, так сказать, результат! Он протягивает Балтусу открытку: берег Балтийского моря, на заднем плане кривые сосны, за ними у пристани рыбацкие баркасы, а на самом горизонте ныряет в море багрово-медное солнце. — Вот, — говорит Карл, — забирай их все, дарю на память, на добрую и светлую. — Спасибо, мне хватит трех, остальные можешь оставить. — Бери, бери, а то я их все равно выброшу на помойку, а этого бездаря, если он вздумает явиться ко мне, свиньями затравлю. Балтус уносит всю пачку открыток в мансарду. На следующее утро, прежде чем отправиться с Карлом на стройку, Балтус идет к почтовому ящику и опускает в него три открытки. Одна — в Фельдберг со стандартными дружескими приветами Тине и отцу с берега моря. Вторая — Нине: «Моя дорогая Нина! Не забыла ли ты мои колыбельные песенки и сказки на сон грядущий? Помнишь ли ты еще меня? Скажи маме, что скоро я напишу ей длинное-предлинное письмо. И поцелуй ее за меня. Огромный тебе привет с моря, за которым живут эскимосы. Балтус». Он медлит мгновение, прежде чем опустить в желтый ящик эту открытку. Надо было все-таки еще одну написать, ну да ладно, все равно ведь скоро напишет Симоне длинное, подробное письмо. Третья открытка предназначена для матери: «Дорогая мамуля! Чтобы ты не думала, что я пропал без вести, на скорую руку пишу несколько строчек. У меня все в порядке, в воскресенье вечером буду снова дома. Твой Балтус. P. S. Так как вернусь с целой кучей денег, — не волнуйся, заработаны честно! — приглашаю тебя уже сейчас на ужин в «Линденкорсо». Днем еще одна идея осеняет Балтуса: вечером поехать к Гарри и спросить, нельзя ли привести на концерт в пятницу всю бригаду. Пятница. Гарри оставил для них отдельный стол. Балтус явился со всей своей командой, включая Карла и его супругу. Звездой вечера становится однако вовсе не Балтус, играющий сегодня в ансамбле, нет, звезда сегодняшнего вечера — Карл. В центре круга танцует Карл со своей женой. Движения его, честно говоря, не совсем в ладу с музыкой, но стиль… аристократ бы позавидовал.