Из больницы Балтус уходит, когда часы показывают уже без малого девять. Он прощается с сестрами и идет в кассу за деньгами. Проходя в последний раз через маленький больничный парк, он встречает Кристину. Она приближается к нему на костылях удивительно быстро. — Ты придешь завтра снова в парк? Не видела тебя всю неделю. Балтусу кажется, будто голос девочки он слышит во сне. — Нет, — говорит он, — я уже не приду в больницу, завтра я, наверно, уеду отсюда. — Жаль, а меня ведь очень скоро выписывают. А еще знаешь что, наш папа теперь снова будет жить с нами. Балтус прощается с девочкой. От ворот навстречу ему идет женщина в черном. С ней девочка лет шести. 22 Сейчас мне не уснуть. Наверно, самое лучшее поехать вместе с Симоной и Ниной на Циппендорфский пляж. Хюбнер не выходит у меня из головы. А ведь я его почти не знал. Всего несколько разговоров, вначале он казался мне малосимпатичным. Лишь когда я услышал, как ему хотелось купить куртку, он начал меня интересовать. Чем больше знаешь о пациенте, чем ближе узнаешь его как человека, тем сильней, вероятно, переживаешь, если он вдруг умирает. О смерти я размышлял уже не раз, о своей собственной смерти. Я знаю, что смерти никто не может избежать, что рано или поздно она придет к каждому, в какой-то день и час, не сегодня, так завтра, не через тридцать лет, так когда-нибудь еще, но обязательно придет. Я не могу себе представить, что в один миг все вдруг исчезает, превращается в ничто. В ничто, в ноль, в пустоту. Вчера, в это время. Хюбнер еще жил, ел, гулял по парку, быть может, строил планы на будущее, прикидывал в уме, что будет делать после того, как выйдет из больницы. Если б я мог еще раз начать все с самого начала, я бы поступал в своей жизни совершенно иначе, сказал он. Но как именно, этого он не сказал. Надо ли было спросить его? Я нахожусь сейчас как раз в такой нулевой точке, в самом начале пути. Неужели мое начало уже так запрограммировано, что в сорок или пятьдесят мне придется сказать то, что я услышал от Хюбнера? Неужели и вправду теперь, когда я нахожусь в самом начале, я могу сразу все так спланировать, все так устроить, что позже у меня не возникнет нужды все менять? Неужели и вправду я могу быть уверенным, что врач — единственно подходящая для меня профессия? А может быть, все, что я себе навоображал, лишь химера? Все это: Балтус в Ламбарене, Балтус — победитель смерти, Балтус — Эйнштейн медицины? Почему я ни разу не представил себе, как у постели больного я беспомощно смотрю, как угасает человеческая жизнь? А ведь я читал об этом в биографиях великих медиков. Отчего же так сильно потрясло меня то, чему я был свидетелем сегодня ночью? Может, именно оттого, что жизнь музыканта, например Гарри, не столь сложна, она и кажется безоблачной? Ведь, не говоря уже о деньгах, — она доставляет удовольствие, даже большое удовольствие, ведь так приятно играть для людей, доставлять им радость… Сейчас мне очень хотелось бы поговорить об этом с Хюбнером. Заснуть теперь не удастся. Еду на Циппендорфский пляж и постараюсь найти там Симону и Нину! 23 Нашел он их быстро. И теперь строит с Ниной песочный городок. Симона, прикрыв плечи, сидит рядом и дает им мудрые советы: — Вы бы сделали еще побольше башенок, тогда ваша крепость была бы похожа на настоящий замок. Нина и Балтус нагромождают на крепость башни, Балтус разговаривает с Ниной, но вообще-то его слова предназначены для Симоны. — Ну вот: закончил работу в больнице и завтра, наверно, поеду дальше. Ты немножко пожалеешь, когда меня здесь не будет? — А ты можешь всегда оставаться у нас, — говорит Нина. Балтус наблюдает за Симоной. Она молчит. Нина говорит: — Скажи ему, мамочка, чтобы он остался здесь, я хочу, чтобы он остался с нами. Балтус смотрит на Симону, он ждет знака. — Понимаешь, ему хочется попасть на Балтийское море, Нина, так что нам придется его все-таки отпустить. Да и домой, где он живет с мамой, ему ведь тоже надо, а то мамочка его расстроится, — объясняет Симона, не глядя на Балтуса. Балтус чувствует: необходимо немедленно сменить тему. — Все уладится, — говорит он и старается придать своему голосу особую беспечную легкость, — а сейчас недурно, наверно, было бы съесть по шоколадному мороженому. Как ты считаешь, хранительница замка? Балтус выбрал верную тактику: мороженое — самое действенное оружие, когда требуется отвлечь ребенка. В кафе, кажется, все уж забыто. Симона и Балтус дурачатся с Ниной. Симона целует Балтуса, а Нина бьет от восторга в ладоши, отчего мороженое чуть не падает на пол. Они не замечают, с каким вниманием, симпатией наблюдает за ними пожилая чета, сидящая за соседним столиком. Видишь, говорит старик, такими вот, наверно, были когда-то давным-давно и мы с тобой, да, когда-то… — Что сказала бы милая фройляйн, если б я пригласил ее сегодня вечером посидеть в ресторане за бутылкой вина? Произнося эту торжественную фразу, Балтус удивляется сам себе. Сегодня утром у него было такое настроение, что ему, кажется, никак не могла бы прийти в голову подобная мысль. — Я не заставила бы господина повторять сбою просьбу, — отвечает Симона. Без малого неделю не держал Балтус в руках гитару. Эта мысль невольно приходит ему в голову, когда Нина спрашивает, не споет ли он ей перед сном. И вот он играет последний раз для Нины, может, вообще последний раз… Сегодня вечером он объяснится с Симоной непременно. Симона надела длинное белое платье. Они бредут по парку, мимо замка, по узким улочкам и переулкам к пасторскому пруду. Перед самым Клубом союза культуры Балтус спрашивает: — Заглянем? — Да можно. Они садятся за столик. Ансамбль ветеранов играет популярные вещи пятидесятых годов. Один из музыкантов поет грубоватым сиплым голосом трогательную песню о каприйских рыбаках: белла, белла, белла Мария, помни меня вечно… Самозабвенно, тесно прижимаясь друг к другу, танцует на площадке несколько пар. Пять-шесть дам более чем зрелого возраста, пока не нашедшие себе партнеров, оглядывают присутствующих. Мужчин маловато, выбор исключительно скуден. — Если б ты был здесь сейчас один, с какой пошел бы танцевать? — хихикая, спрашивает Симона. — А вот с той. Балтус незаметно указывает глазами на пышногрудую, щекастую рыжеволосую женщину; черное бархатное платье с широкими белыми рукавами делает ее похожей на гигантскую бабочку. Симона громко смеется и говорит: — А я тебе не верю. Сказать, какую бы ты выбрал? — Ну-ну, даже интересно стало, не тяни! Через несколько столиков от них, у окна, сидит девушка. Длинные черные волосы, черная юбка, красная блузка, а под блузкой… да, ей не стыдно показаться в бикини на пляже. — А вот ее, — говорит Симона. — Спасибо хоть, что не отказываешь мне во вкусе. Ансамбль все еще играет песню о рыбаках, из дальнего угла кафе к столику пышной «бабочки» бодрым шагом устремляются два солдата. Один из них раскланивается, молниеносно поднимает рыжекудрую на ноги и энергично ведет танцевать. Солдату с трудом удается двигаться в такт. Второй солдат раскланивается перед черноволосой — и получает отказ. Балтус раздумывает, как бы ему так направить разговор на то, о чем он размышлял всю последнюю неделю. — Собственно, мы хотели сегодня, я думал, мы… — Мне кажется, Балтус, нам надо отсюда уйти, мне здесь не нравится, — прерывает она. — А теперь? — спрашивает Балтус, когда они выходят. — В Доме дружбы сегодня, кажется, играет группа из Мейсена, давай заглянем. Там народу хватает, это слышно уже на лестнице. Балтус бросает взгляд на Симону. — Недурно, но мы собирались поговорить или как? Симона молча берет Балтуса за руку и мягко увлекает к лестнице. И снова идут они по теперь уже опустевшим улицам, мимо замка, через парк. — Ты сердишься, что мы не остались? — спрашивает Балтус. Симона останавливается и целует его, так мимолетно, чересчур современно, и говорит: