– Но неужели нет кого-нибудь, кто тогда работал? Хотя бы на пенсии, – не сдавался я. Он немного подумал: – Пожалуй, есть. Да, точно есть. Это профессор, Яков Дмитриевич Лозинский. Собственно, он основатель этого роддома. Работал там со дня открытия. – Сколько же ему лет? – удивился я. – Далеко за девяносто. В этом и проблема. – Олег Романович улыбнулся. – Сомневаюсь, что он сможет вам помочь. В таком возрасте мозги уже не работают. – И все-таки я попробую, – сказал я. – Можете дать мне его адрес? – Отчего же не могу. Конечно. – Олег Романович покопался в своем телефоне. – Вот, записывайте. Садово-Триумфальная, 27. Квартира 11. – Большое вам спасибо. Мы снова пожали друг другу руки, и я помчался по новому адресу. На звонок дверь открыла пожилая женщина в фартуке и косынке. – Вы к кому? – спросила она строго. – Я к Якову Дмитриевичу. – Яков Дмитриевич отдыхает. Его нельзя беспокоить еще час. – Но я не смогу ждать целый час. У меня работа. Пожалуйста, – попросил я. – Нельзя. У него режим. Она протянула руку, чтобы закрыть дверь, и в это время откуда-то из недр квартиры раздался дребезжащий старческий голос: – Ольга Ивановна, кто там? – Электрик, – нахально соврала Ольга Ивановна. – Опять электрик? Он же вчера уже приходил. Женщина в сердцах хлопнула себя руками по переднику. – Все-то он помнит! Мне б такую память. Я решил ловить момент. – Яков Дмитрич! – крикнул я как можно громче. – Я не электрик. Я следователь. Меня зовут лейтенант Ковалев. И я к вам по важному делу. Ольга Ивановна мгновенно превратилась в разъяренную фурию: – Как вам не стыдно? Яков Дмитрич старый больной человек. Ему нужно днем спать два часа минимум! Сейчас же уходите отсюда. – Ольга Ивановна, пустите его, – продребезжал голос из комнаты. – Пустите, я не хочу больше спать. – Да что ты будешь делать! – Женщина сделала несчастное лицо и посторонилась, пропуская меня в просторную прихожую. – Ну идите, что теперь. Только разуйтесь и руки вымойте с мылом. Ванная вон там. – Она махнула рукой вправо. Я переобулся в тапочки, вымыл руки душистым мылом, вытер их махровым полотенцем с вышитым на нем петухом и прошел по длинному извилистому коридору в большую комнату с потолками не ниже трех метров. По всему периметру комнаты стояли книжные шкафы от пола до потолка. У окна в кресле-качалке, укрытый полосатым пледом, полулежал высокий, худой старик с острой седой бородкой, ужасно напоминающий Дон Кихота. – Проходите, молодой человек. Возьмите стул. Вон там, да. Зачем вы пришли? Я послушно взял стул и сел возле кресла. Мне ужасно нравилась эта квартира. В ней чувствовался старый интеллигентский дух. Такая квартира была у одного из друзей отца, кажется, профессора биологии. Меня приводили туда в гости, и я с удовольствием вдыхал запах старинной мебели и книг. – Простите, что побеспокоил вас. Мне сказали, что вы проработали в роддоме почти пятьдесят лет. Он кивнул с гордостью: – Да, это так. А что вы хотели? – Я хотел бы знать, не было ли за время вашей работы такого случая, когда женщина родила ребенка с глубокими патологиями? Это даже не просто патология, это редкое генетическое заболевание, передающееся по наследству от матери к дочери. Страдают же им только мальчики. Дон Кихот посмотрел на меня внимательно и потеребил белоснежную бородку: – Да. Был такой случай. Давно. Больше тридцати лет назад. Молодая женщина родила ребенка. Мальчика. Это было ужасно. Он… выглядел так страшно, что наши сестрички боялись брать его на руки. Я не буду рассказывать вам подробности, вам это ни к чему. Мы все были уверены, что мамочка откажется от ребенка. Но она забрала его и выписалась домой. Как сложилась ее дальнейшая судьба, я не в курсе. Я едва удержался, чтобы не вскочить со стула и не пуститься в пляс. Победа! Значит, я правильно все вычислил. Нонна видела женщину, родившую ребенка с Марининым синдромом. Вот почему она знала об этом. Наверняка существовали какие-то признаки. – Скажите, а есть внешние признаки того, что женщина – носитель плохого гена? Яков Дмитрич покачал головой: – Абсолютно никаких. Это видно лишь по анализам. Тогда таких не делали. Я понял, что радость моя была преждевременной и спросил: – Вы, конечно, не помните, как звали эту женщину? Я задал этот вопрос просто так, для проформы, понимая, что по-любому придется идти в архив, и даже там сведения вряд ли могли сохраниться – эра компьютерных технологий тогда была далеко в будущем, и все бумаги наверняка успели уничтожить за давностью. Яков Дмитриевич посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся: – Что касается моей памяти, она у меня еще ого-го, несмотря на то что мне осенью будет 94. Я помню многих моих пациенток, которые рожали у меня и пять, и десять лет назад. Но, конечно, тех, которые были тридцать лет назад, я не вспомню. Я понимающе кивнул, стараясь подавить вздох. Что ж, придется топать в архив и пытать счастья там. Ох и долгая получится волокита. Но что поделать… – Знаете, – сказал доктор и потеребил свою белоснежную бородку. – А ведь я предвидел, что доживу до глубокой старости. И что некоторые события ускользнут из моей памяти. Я все это знал наперед. Я взглянул на него с недоумением. К чему это он клонит? Яков Дмитриевич осторожно поднялся с кресла и короткими шажками просеменил к огромному шкафу, стоящему в углу. Открыл дверцу, пошарил на одной из полок и достал пухлый, потрепанный ежедневник. – Вот, молодой человек. – Он потряс ежедневником у меня перед носом. – Вот моя недостающая память. Я смотрел на него во все глаза. Вот это врачи были у нас в стране тридцать лет назад! Воистину титаны своего дела. – Неужели там записано имя этой женщины? – не поверил я. – Там все записано. Думаете, у меня один такой блокнот? Ошибаетесь, их десять! И все лежат у меня в этом шкафу, в хронологическом порядке. Профессор такими же мелкими шажками вернулся и сел обратно в свое кресло. – Сейчас поглядим. – Он послюнил указательный палец и принялся перелистывать страницу за страницей. Я ждал, затаив дыхание. – Вот! – торжественно произнес Яков Дмитриевич. – Вот она. Баранова Вера Ильинична. Ей было 24 года, когда она родила младенца. Мальчика. Да, точно, Баранова Вера Ильинична. – Вы просто гений! – не выдержал я. И, окончательно обнаглев, спросил: – У вас не остался ее адрес? – Адреса нет. – Доктор с сожалением покачал головой. Только имя, фамилия и диагноз. Я же для себя записывал, для науки, так сказать. – Я ваш должник, – сказал я и встал. – Мы должны гордиться такими, как вы. Он смущенно улыбнулся и снова потеребил бородку. Я видел, что ему очень приятно. Конечно, он скучал здесь один, хоть и в прекрасной квартире, с хорошим уходом, но без любимой работы, маясь вынужденным бездельем. – Я рад, что сумел вам помочь, молодой человек. Заходите еще, буду рад. – Обязательно зайду. Я вышел в прихожую, куда тут же прибежала дотошная Ольга Ивановна. – Все? Поговорили? Я кивнул. – Ну и ладно. А что ж уходите? Я там чайку организовала. С бутербродами. Яков Дмитриевич любит попить чайку. – Спасибо. Я очень тороплюсь. В следующий раз, когда приду, куплю торт, специально для чаепития. – А вы придете? – Ольга Ивановна посмотрела на меня с недоверием. – Постараюсь. – Мне не хотелось обманывать ее. Я не был вполне уверен, что найду время для повторного визита. Но если получится – то почему бы нет? – До свидания, – сказал я Ольге Ивановне. – Всего хорошего.