– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она у корабля. Странно. Отдельные мои фрагменты взбунтовались. Я их больше не ощущала. Все гоголы выполняли распоряжения Сумангуру. И ещё какая-то часть меня попала в Ларец и не вернулась. – Мне очень жаль, – говорит Миели. Но это ещё не самое худшее. Куда страшнее было видеть, как ты чуть не отказалась от борьбы. Дважды. Ты едва удержалась, чтобы не выпустить странглетовый снаряд, Миели. И это не было блефом. Миели молчит. Ты слишком себя извела. Ты переусердствовала, стараясь сдержать свои обещания, защищая меня и позволяя Пеллегрини изменять тебя. На этот раз ты чуть не сорвалась. А меня не было рядом, чтобы тебя поддержать. Какое-то время Миели не в силах вымолвить ни слова. Она привыкла постоянно ощущать присутствие «Перхонен» и её поддержку с первого же дня, как только создала её. Но сейчас в голосе корабля звучат суровые нотки. – Вор виноват в том, что с тобой случилось, – заявляет Миели. – Он зашёл слишком далеко. Я собираюсь… С вором я сама разберусь, говорит «Перхонен». Тебе незачем делать это вместо меня. То, что ты меня сотворила, ещё не означает, что я не существовала раньше. Ты вернула меня из небытия, и за это я никогда не перестану тебя любить. Ты подарила мне новую жизнь и тем завоевала мою вечную преданность. Но я не только твоя песня. Не всё можно выразить словами или песней, как делал Карху, когда лечил тебе зуб, пока ты была маленькой. И не всю вину можно свалить на вора. Голос корабля эхом отзывается в сапфировых стенах. А что если Пеллегрини захочет сделать из тебя гоголов? Ничего не изменится. Они будут такими же сильными, как ты. А ты останешься той же Миели. – Ты никогда не говорила со мной подобным образом, – замечает Миели. В этом не было необходимости. Но я не желаю смотреть, как ты себя уничтожаешь. Этим тебе придётся заняться без меня. «Перхонен» расправляет крылья, простирающиеся на несколько миль, – магнитные поля и ку-точки, блестящие, словно роса в паутине. Гигантские паруса подхватывают солнечный ветер и возвращают корабль на прежний курс – к Магистрали, к Земле. Вот что мы должны сделать. Мы поговорим с вором, отправимся на Землю и осуществим его план, хоть вор и чуть не скормил меня тигру. Мы вернём Сюдян и наконец все обретём свободу. Дай слово, что ты не сдашься. Миели охватывает стыд. Куутар и Ильматар[20], простите меня. – Я обещаю, – шепчет она. Вот и хорошо. А теперь, пожалуйста, оставь меня. Мне надо залечить раны. На этом общение с кораблём заканчивается. У Миели кружится голова. Некоторое время она сидит без движения. Затем переходит в центральную каюту. Там голо и пусто, совсем как в её голове. При слабом ускорении корабля пепел и мелкие обломки неторопливо перекатываются по помещению. Медленно и нерешительно Миели начинает напевать песни – простые песни кото о еде и питье, об уюте и сауне. Так же медленно в каюте начинают появляться каркасы мебели, словно нарисованные невидимым пером. Пришло время заняться уборкой, думает Миели. Я рассматриваю своё новое лицо в зеркальной стене корабля и ощупываю голову, стараясь определить размеры. Шрамы и линия подбородка кажутся не совсем правильными. Но ещё больше меня беспокоит Код. Он надёжно заперт в ячейке мозга, однако мне придётся снова им воспользоваться. Сожжённые тела и грязь, и электричество. Меня пробирает дрожь. Вот, значит, что определяет Сумангуру? Немудрено, что он был так расстроен после нескольких веков, проведенных в Ларце. Я закрываю глаза и пытаюсь отвлечься от боли при помощи виски из крошечного фабрикатора в своей каюте. Я, конечно, мог бы просто заглушить боль. Но, как давным-давно на Марсе учил меня мой приятель Исаак, алкоголь – это не просто химия, это традиция, это чувство, это Бахус, разговаривающий в твоей голове и делающий всё вокруг лучше. По крайней мере, такова его теория. На этот раз вкус солодового виски вызывает ощущение вины. Тем не менее я делаю большой глоток. Пока я пью, в каюте появляется бабочка – аватар корабля. Я слежу за ней. Но она молчит. – Послушай, это был единственный способ, – говорю я. – Он должен был ухватиться за шанс выбраться наружу. Я не в состоянии изменять небесную твердь на территории Соборности, для этого требовалась оортианская техника. Мне пришлось дать ему доступ к тебе, чтобы поймать его. Мне жаль, что так вышло. Бабочка всё так же молчит. Её крылышки вызывают у меня воспоминание о камне, увиденном в воспоминаниях Сумангуру. Пламя богов. Гнев Основателя примешивается к моим чувствам. Я приказываю себе успокоиться. – В каждой ловушке обязательно должна быть приманка, – продолжаю я. – И мне жаль, что этой приманкой оказалась ты. – Ты ни о чём не жалеешь, – отзывается корабль. – Ты Жан ле Фламбер. О чём ты можешь жалеть? Бабочка опускается на край моего стакана. Тонкий слой псевдоматерии и золотистая жидкость на дне искажают её белое отражение. – На Марсе я считала, что ты можешь помочь Миели. Я верила в это. Я думала, ты сумеешь доказать ей, что она не обязана подчиняться Пеллегрини. Я надеялась, что ты увидел другую сторону её личности. Ты даже заставил её петь. Но в конце концов ты оказался таким же, как она. Ты готов стать кем угодно, лишь бы получить то, что тебе хочется. – Тебе легко говорить, – отвечаю я. – Ты ведь просто… Я умолкаю в нерешительности. Слуга? Рабыня? Любовница? Кем же на самом деле является для Миели «Перхонен»? Но я так и не могу это определить. – Мне жаль, – бормочу я. – Похоже, тебе сегодня нравится это слово. – Мне нравится моя шкура, – возражаю я. – Я ею дорожу и не отрицаю этого. И я не намерен возвращаться в Тюрьму или в какой-либо другой ад, уготованный мне копами. Прежде я справлялся с Пеллегрини. Я способен ей противостоять. Я прикусываю язык. Богиня наверняка всё время нас слушает. Но корабль это, похоже, ничуть не беспокоит. – Вот как? – иронизирует бабочка. – И поэтому ты позволяешь ей манипулировать собой и заставлять совершить невозможное? – Тебе не понять, что стоит на кону. Если Чен владеет артефактом Вспышки, который обладает теми свойствами, о которых я думаю, я… – Я понимаю, что стоит на кону для меня, – перебивает «Перхонен». – А ты? Трудно заставить отвести взгляд бабочку, даже если у тебя лицо величайшего полководца Солнечной Системы. Поэтому я сам отвожу взгляд. – Я хочу стать свободным, – говорю я. – И могу сделать ещё одну попытку. На Марсе у меня было кое-что, но я от всего отказался. Я даже думаю, что намеренно позволил себя поймать, можешь в это поверить? В прошлый раз Пеллегрини показала мне, чем я занимался. Ко мне вернулось множество воспоминаний, которые я считал безвозвратно утраченными, – о ней, о том, кем она была, о Земле. – Я тру переносицу и ощущаю грубый, чужой шрам. – Понимаешь, у меня был план, великолепный план, но я им не воспользовался. Вместо этого я напрямую схватился с Ченом. Решил выяснить, смогу ли его одолеть. – Я трясу стакан, сгоняя бабочку, и наливаю себе ещё виски. – Так что дело не в том, чтобы стать Жаном ле Фламбером. Дело в том, чтобы избавиться от него. – А как насчёт твоего очередного плана? – интересуется корабль. – Он сработает? – Сработает. Это самый лучший из всех моих замыслов. Вот только после того, что произошло, я не уверен, что Миели на него согласится. – Расскажи-ка, в чём он заключается. И я рассказываю «Перхонен» историю о воинствующем разуме и камне Каминари. Я рассказываю о контроле над небесами и городе Сирре, об Ауне и похитителях тел. Не всё, конечно, но достаточно, чтобы убедить «Перхонен» в том, что план сработает. И в том, что на этот раз вся тяжёлая работа выпадет на мою долю. Бабочка слушает. А я гадаю, смеётся ли сейчас где-нибудь Пеллегрини – в моей голове или где-то далеко отсюда. – Ты прав, – произносит «Перхонен», когда я заканчиваю. – Миели никогда на это не согласится. Она скорее умрёт. Усилием воли я возвращаю себе своё лицо. – И что же нам делать? Я осторожно передвигаю парящий в воздухе стакан, словно шахматную фигуру. Теперь твой ход. – То, что получается у тебя лучше всего, – отвечает корабль. – Мы её обманем. 12 Таваддуд и карин ИСТОРИЯ ТАВАДДУД И АКСОЛОТЛЯ Девушка, которая любила только монстров, в одиночестве шла по узким улочкам Города Мёртвых. Гули, привлечённые теплом недавно вырытых могил, бродили вокруг, глядя на неё пустыми глазами. Она явилась сюда в поисках места, где её не сумели бы найти ни Кающиеся, ни Вейрац. Если кто-то придёт, она сможет притвориться гулем. Здесь, среди мертвецов, она будет в безопасности. Она продолжала шагать вперёд. Гули последовали за ней. Дуни вернулась от сплетателя совсем другой – на её шее появился кувшин джинна, и теперь это были два существа, слившиеся в единое целое. К ней девушка пойти не могла. Сестра стала чужой. А отец… Гуль дёрнул её за руку. Он был высоким, измождённым, со спутанной грязной бородой, но его хватка оказалась удивительно сильной. – Я НА РАССВЕТЕ ЗАСТРЕЛИЛ АНГЕЛАИЗГОЯ! – вопил он. – «ПРОКЛИНАЮ ТЕБЯ, МАРИОН», – СКАЗАЛ ОН, СГОРАЯ… Гуль бесцветным голосом кричал ей прямо в лицо, и к словам примешивалась ужасная вонь гниющих зубов. Девушка вырвалась от него и пустилась бежать. Но далеко ей не удалось уйти. Из могил вышли другие гули и, щурясь на дневной свет, глухим шёпотом рассказывали свои истории. Они окружили её грязной, вонючей толпой, хватали за руки, толкали. Девушка зажала уши ладонями, чтобы не слышать их жалоб, но они оттаскивали её руки от головы… Вдруг налетел холодный ветер, колючий, словно песок. И послышался голос: – Эта… принадлежит… мне. Толпа гулей, словно по команде, подхватила её и куда-то понесла. По пути девушка ударилась головой о горячую стену надгробия. Но прежде чем погрузиться в темноту, она ощутила поднявшие её песчаные руки.