Гогол Соборности начинает нажимать на плитки. Одна из них поддаётся под его пальцами. Сапфировые щупальца Алайль обвиваются вокруг его рук, но он полностью погружён в расследование. Вскоре раздается щелчок, и часть стены сдвигается в сторону, открывая тёмную нишу. Сумангуру протягивает к ней руку, другой рукой стряхивая с себя сапфировые завитки. Через мгновение он уже проходит сквозь пелену Печатей, держа в руке металлическую птицу. Таваддуд она кажется меньше, чем в её воспоминаниях, но для птицы она достаточно велика – длиной с предплечье, с загнутым клювом и раздвоенным хвостом. Глаза закрыты тонкими золотыми веками. – Арселия? Таваддуд берёт птицу в руки. Она ожидала ощутить холодный металл, однако перья на спинке кажутся живыми, острыми, но тёплыми, а маховик в груди гудит ровно, словно быстро бьющееся сердце. Таваддуд гладит птицу, пытаясь успокоить, но безуспешно. Что бы ни произошло с Алайль, у неё было время всё скрыть. Её благоразумная половина. – Объясните мне, что такое «карин», – требует Сумангуру, указывая на птицу. – Простыми словами. – Карин – это… джинн-компаньон, сплетённый с мухтасибом, – произносит Таваддуд слегка дрожащим голосом. – Карин и мухтасиб – одно существо, образованное ещё в детстве при помощи сплетателя. – То, о чём вы говорите, запрещено для нас и допустимо только для Праймов, – говорит гогол Соборности. – Возможно, для зачистки города имеется больше оснований, чем я полагал. Для чего это делается? – Таков обычай, – отвечает Таваддуд. – Он символизирует союз между двумя народами. Кроме того, это позволяет мухтасибам регулировать экономику города. Видеть атар так, как его видят джинны, наблюдать поток информации, тени любых предметов в атаре, деньги, продукты, труд, людей. – Она оглядывается на Рамзана. – Всё это можно видеть непосредственно, а не через примитивные инструменты вроде атар-очков. Сумангуру раскатисто смеётся, его гулкий голос разносится по дворцу. – Материя и разум. Дуализм. Примитивное разграничение. И то и другое определяется просто информацией. Вы хотите сказать, что в этом существе, в этом карине содержатся остатки разума Советницы? – Нет, – возражает Таваддуд. – Я хочу сказать, что карин является частью разума Советницы. Здесь что-то не так. Почему он не знает столь простых вещей? – Превосходно, – говорит Сумангуру. – Кающийся Рамзан, в этом дворце найдётся спокойное место, где нас никто не потревожит? – Господин Сумангуру, прошу прощения, – отвечает Рамзан, – я как официальный следователь вынужден спросить, что вы намерены сделать. Я не могу позволить вам… Сумангуру выпрямляется во весь рост. – Вероятно, члены Совета не объяснили вам ситуацию, – грохочет он. – Мы не такие, как наши сёстры сянь-ку, мы намного жёстче. Кое-кто считает, что Великая Всеобщая Цель требует зачистки этого города. Если я не сумею обнаружить врагов Цели, к этому мнению могут прислушаться. Я достаточно ясно выражаюсь? По мыслеформе Рамзана пробегает рябь. – Госпожа Таваддуд… Она внезапно вспоминает, откуда знает этого джинна. Когда он начинал адаптироваться к своей мыслеформе, ей, чтобы соответствовать его образу, приходилось надевать маску и разрисовывать тело. Она принимала его на балконе, поскольку джинну нравилось ощущение солнечных лучей на коже. – Если вы откажетесь помочь, – медленно произносит она, – то у вас будут проблемы со мной и моим отцом. Я, безусловно, не занимаю официальной должности в Совете, но, могу вас заверить, пользуюсь доверием отца, – она поднимает кольцо джинна, – так же, как и доверием Совета. Не говоря уже о том, что господин Сен мой близкий друг. – Она сладко улыбается джинну, как это делает её сестра, когда прибегает к угрозам. – Я достаточно ясно выражаюсь? Рамзан издаёт негромкий хриплый треск. – Конечно, – отвечает он. – Прошу меня простить. Просто меня недостаточно полно проинформировали, вот и всё. – Господин Сумангуру, – шепчет Таваддуд, – было бы неплохо, если бы вы поделились со мной своими намерениями. – Но это же очевидно, – говорит Сумангуру. – Я собираюсь допросить свидетеля. Дворец Алайль оказывается даже больше, чем резиденция отца Таваддуд, – настоящий лабиринт прозрачных цилиндров, сфер и возвышающихся пирамид. Кающийся ведёт их по просторной, залитой солнцем галерее со скульптурами, где они встречают ещё одну мыслеформу джинна – облако, состоящее из пурпурных и белых цветков. Фигура Рамзана расплывается, смешиваясь с проходящим силуэтом, а когда он возвращается к своему мозаичному облику, его движения становятся лихорадочно-торопливыми. – Совет запрашивает рапорт о продвижении расследования, – сообщает он. – Я должен вас оставить на некоторое время. По правде говоря, это к лучшему, если господин Сумангуру намерен сделать нечто… необычное. Таким образом, я не буду знать о том, что происходит, если меня об этом спросят. Я позабочусь, чтобы мои подчинённые обеспечили вам уединение. Вольер для птиц вы найдёте за дверью в конце галереи. – Спасибо, Рамзан, – благодарит Таваддуд. – Ваша преданность интересам Сирра не будет забыта. – К вашим услугам, – отвечает джинн. – А про себя могу сказать, что один приятный день тоже не забыт. Тогда вы любезно показали, какие новые перспективы открываются для меня. – Это останется нашей тайной, – говорит Таваддуд, заставляя себя улыбнуться. В вольере их встречает оглушительный шум: какофония пронзительных птичьих криков и хлопанье крыльев. Это сводчатое помещение с высоким стеклянным куполом около сотни метров в диаметре. Бо́льшую часть нижнего уровня занимают фантастические растения из поражённой диким кодом пустыни и толстые сходящиеся и расходящиеся пурпурные трубы, генерирующие синтбиотическую жизнь старой Земли, одичавшей в отсутствие хозяев. Несколько деревьев-мельниц медленно вращаются, и ветвистые кроны окрашиваются то в янтарно-жёлтый, то в тёмно-красный. Стая рухов мгновенно замечает вошедших Таваддуд и Сумангуру. Эти существа здесь повсюду, и они совершенно разные: от крошечных сапфировых насекомых до похожих на скатов гигантов, парящих под самым потолком. В первый момент Таваддуд приходится прикрывать лицо рукой, чтобы защититься от шквала крыльев, но затем она выкрикивает Тайное Имя, и стая рассеивается и умолкает, превратившись в клубящееся среди деревьев облако. В центре вольера имеется небольшая площадка, где стоят изящный белый столик, несколько стульев и жёрдочка. На неё Таваддуд и усаживает Арселию. Птица всё ещё не открывает глаза, только цепляется лапами за перекладину и бьёт крыльями, чтобы сохранить равновесие. Сумангуру, заложив руки за спину и наклонившись вперёд, пристально осматривает птицу. Затем вытягивает вперёд руку с растопыренными пальцами, словно заклинатель. Между кончиками пальцев и птицей возникает пять светящихся линий. Арселия испускает пронзительный крик и начинает отчаянно хлопать крыльями. Вокруг неё появляется прозрачный пузырь, который удерживает птицу на месте и гасит звуки, оставляя пойманное существо в невидимой тюрьме. Таваддуд сжимает и разжимает кулаки в такт мучительным конвульсиям птицы, но долго выносить этого не может. – Что вы делаете? – шипит она на Сумангуру. – Допрашиваю, как я и говорил. – Каким образом? – Копирую её разум в вир. В ограниченную реальность, если вам угодно. А потом использую генетический алгоритм: задаю вопросы птичьему мозгу и меняю его структуру до тех пор, пока не получаю сознательную реакцию. – Сумангуру сжимает растопыренные пальцы. – Потребуется всего несколько тысяч циклов. Приблизительно полминуты. – Прекратите. Немедленно, – требует Таваддуд. – Вы имеете дело с гражданином Сирра. Я не позволю её пытать. Я поставлю в известность Совет. Она сжимает кулак и поднимает кольцо, готовая вызвать Кающегося. Сумангуру оборачивается к ней. Усмешка в сочетании с его шрамами превращается в пугающую гримасу. – Речь идёт о будущем вашего города. Я могу заставить её говорить. Надо только не бояться испачкать руки. Таваддуд с трудом сглатывает. Не об этом ли предупреждала Дуньязада? Что это не игра. Что есть вещи, которые ей придётся сделать. Таваддуд переводит взгляд на отчаянно бьющегося карина. В висках стучит. Нет, так нельзя. – Может быть… стоит применить другой способ. Более мягкий. Он должен быть. Она снимает с плеча свою медицинскую сумку, ставит её на стол и открывает. Вытащив бими, она надевает сеть на голову. – Прошу вас, отпустите её. Я смогу узнать всё, что нам требуется. – Как? – Я способна сплетаться с джиннами. Она захочет закрепиться в моём теле, как до этого держалась за тело Алайль. Сумангуру хмурится. – Объясните. – Взаимосвязанные контуры. Истории в наших головах. Когда кого-нибудь любишь, происходит сплетение. Два существа проникают друг в друга, как два роя светлячков. Всегда найдётся способ… пригласить кого-то. Похитители тел делают это при помощи историй. Но можно действовать более открыто. Атар реагирует на команды, которые мы называем Тайными Именами. Многие из них были утрачены, но, если знать правила, можно использовать их в разных целях. Гогол Соборности настороженно прищуривается. – И вы знаете эти правила. – Меня этому учили. – В губерниях это запрещено Основателями. Нам известно, что так можно дойти до кошмаров и чудовищ. Разумы гуманоидов созданы для раздельного существования. – Похоже, что это вы боитесь испачкать руки, – говорит Таваддуд. Сумангуру смотрит сначала на неё, потом на Арселию. Его лицо выражает почти детское любопытство. – Ну хорошо, – отвечает он наконец. – Мы попусту тратим время. Только позаботьтесь, чтобы она не улетела. Птичий вольер не обеспечивает такой гармонии, как приёмные покои Таваддуд. Она посвящает несколько минут тому, чтобы погрузиться в медитацию, выровнять дыхание и избавиться от своих тревог, растворив их в шуме птичьей стаи, шелесте растений и влажном горячем воздухе. Затем она шёпотом обращается к металлической птице, сидящей в её руках. Скажи мне своё имя. Я Таваддуд. Скажи своё имя. Сначала ничего не происходит, только по спине пробегает холодок. Таваддуд осознаёт, насколько опасна её попытка в заражённом диким кодом дворце, даже под защитой Печатей. Но это лучше, чем смотреть, как мучается невинное создание. Как тебя зовут? Внутри птицы, в её голове, что-то шевелится, словно испуганная змея. В атаре в птичьем сердце, будто дым, колышется смутный образ. Она ощущает себя уроборосом в замкнутом пространстве металлической оболочки, в маленьком мирке, который кажется сном, но вот возникает залитый светом коридор, и её окликает голос. «Я Арселия». Арселия, повторяет Таваддуд. Арселия, послушай, я собираюсь рассказать тебе историю.