Миели не нуждается в боевой сосредоточенности, чтобы заглушить свою ярость. Она использует её, перемещается в спаймскейп, стреляет из гостгана по стенам корабля, бросает в систему «Перхонен» бомбы Гёделя. Оружие. Самовоспроизводящаяся логика её атакующей программы, словно лесной пожар, выжигает поражённые участки корабля. Но существо из бабочек – Сумангуру – действует быстрее: оно блокирует синтбиотический центр. Однако Миели нацелилась не на него. Орудийные системы всё ещё в её распоряжении. Усилием мысли она объединяет ку-торпеду с единственным оставшимся странглетовым снарядом. Одним движением века она способна сделать выстрел, который повлечёт за собой термоядерный хаос. Миели открывает глаза. – Плевать, даже если ты сам Человек Тьмы, – бросает она. – Если ты не оставишь «Перхонен», я уничтожу и маршрутизатор, и нас обоих. Образованное бабочками лицо Сумангуру выглядит теперь более человеческим: Миели различает тяжёлую челюсть, лоб и нос и нечто вроде шрамов, обозначенных трепещущими крыльями. Но в его глазах пустота. – Как тебе будет угодно, девчонка, – отвечает он. – Вперёд. У меня немного причин цепляться за жизнь. А у тебя? Пусковой механизм горит в её сознании подобно свече. Это так легко. Одно движение мысли – и странглет всему положит конец, развеет её потоками гамма-лучей и дождём барионов. – Я предлагаю сделку, – говорит Сумангуру. – Ты обезвреживаешь ловушку, установленную ле Фламбером у Врат Царства. Я выхожу. Ты получаешь обратно свой корабль. Все довольны. Что ты на это скажешь? Что произойдёт, если она здесь погибнет? Пеллегрини сотворит другую Миели. Перебирать варианты всё равно что драгоценные камни. Всё это останется для кого-то другого, не для неё. Спасение Сюдян. Разборки с вором. Другая она сможет это сделать, и никто не заметит разницы. Кроме «Перхонен». Миели ощущает боль корабля, присутствие чужих сил в её системах, фальшивые ноты в её песне. Я не могу её бросить. – Ну? – Ты выиграл, – произносит Миели. 10 Таваддуд и Алайль Тело Советницы Алайль – это настоящий лабиринт. Таваддуд видит её движения за пеленой Печатей. И на ум приходит детская песенка, которую частенько напевал ей джинн Херимон: Он в пище и в воздухе может витать, Он даже в сердцах, как ни больно признать. Но чистым свой разум сумей сохранить, И Тайных Имён пусть протянется нить. Всё сделаешь так, как сказали, – и вот, Поверь, подчинится тебе дикий код. Алайль почти целиком заполняет светлый тетраэдр своей рабочей зоны во дворце на Осколке Соареца. Она представляет собой паутину светящихся сапфировых нитей, толстых прозрачных кабелей и пучков миниатюрных извивающихся щупалец. Словно таинственное морское существо, грациозное в глубинах океана и беспомощное на берегу, она простирается над полом и вдоль стен, вокруг столов и статуй. Часть её тела проросла сквозь стены, смешалась со светлой ромбовидной черепицей дворца и сучковатыми ветками тянется наружу. В центре паутины лежит бесформенный мешок, напоминающий брюшко москита, наполненное кровью; внутри плавают пульсирующие органы. Пелена Печатей в холле – серебряные и золотые надписи в воздухе, начертанные мухтасибами вокруг заражённой части дворца Алайль, – частично загораживают это зрелище, но от этого не становится легче. В воздухе стоит резкий запах горелой пыли и металла. Таваддуд пытается смотреть на всё это глазами врача, ведь она повидала немало ужасных травм, нанесённых диким кодом, но это… Уже через несколько секунд она вынуждена отвернуться и зажать рот рукой. – Я вас предупреждал, – говорит Кающийся по имени Рамзан. Как-то раз Алайль приходила с визитом к её отцу. Таваддуд запомнила её строгой, скромной худощавой женщиной с обветренным лицом, в простом костюме муталибуна, с атар-очками на шее. У неё были длинные чёрные волосы, но на макушке имелась проплешина в форме континента, где блестел сапфировый череп, что делало её похожей на куклу Дуни, у которой был вырван клок волос. В отличие от большинства других мухтасибов, которые носили своих джиннов в кувшинах, карин Алайль обитал в механической птичке с золотыми и алыми перьями и эбеновыми глазами. Птица была сделана из такого тонкого металла, что могла летать. Таваддуд всегда представляла себе, как она летит в стае рухов, уносящих корабль Алайль в пустыню, и служит своей госпоже глазами, замечающими вспышки дикого кода и безумных джиннов. «Её зовут Арселия. Она моя благоразумная половина», – сказала тогда Алайль. Больше всего на свете Таваддуд хотела стать такой, как Алайль. Но именно поэтому тебе нельзя становиться муталибуном. Таваддуд замечает подошедшего Сумангуру. – Что вы можете сообщить о том, что здесь произошло? – спрашивает он у Рамзана. Гогол Соборности хранил молчание на протяжении всего полёта на ковре и проявлял полное равнодушие к видам проносящегося внизу города. «Материя, какой бы она ни была, неважна», – ответил он на её вопрос о том, нравится ли ему Сирр. Но сейчас его глаза ожили, и в них зажглось нечто вроде любопытства. Рамзан вытягивает свои тонкие пальцы. Это тощее высокое существо, худые ноги которого едва касаются пола. Его тело покрыто соединёнными друг с другом белыми, красными и чёрными пластинами, что придаёт ему сходство с мозаичной картиной: по законам Сирра мыслеформы джиннов не могут принимать человеческий облик. На лбу у Рамзана блестит золотая эмблема, указывающая на его ранг – третий круг. Джинны-полицейские редко прибегают к визуальным формам: их основная задача – оставаться невидимками, чтобы бороться с преступниками и похитителями тел. От Рамзана слегка пахнет озоном, время от времени его силуэт становится зернистым и слабо потрескивает. Таваддуд он кажется смутно знакомым: вероятно, они встречались на каком-то из приёмов отца. – Следы в атаре дали нам возможность частично восстановить последние передвижения госпожи, – отвечает Рамзан. – Она вернулась с утреннего заседания Совета около девяти часов. Мы можем предоставить вам полную запись заседания и её личное расписание, но вам придётся направить запрос в Совет. – Рамзан издаёт пронзительное гудение. – Я понимаю, что дело может оказаться весьма… деликатным. Так или иначе, Советница завтракала в одиночестве в саду на крыше дворца, посетила личную обсерваторию, а затем прошла в свой кабинет. – Рамзан указывает на поглощённое диким кодом помещение. – После чего начала распространяться инфекция. Это оказалось настолько внезапным и интенсивным, что мы вправе предположить, что у госпожи Алайль имелся закрытый Печатью контейнер с поражённым диким кодом объектом, который и был откупорен. Из разговора с джинном-домоправителем я понял, что госпожа была муталибуном и имела обыкновение приносить с собой находки из пустыни. При её опыте она не могла не знать о последствиях подобного поступка. Инфекция распространилась в считаные секунды. Другими словами, это, по сути, самоубийство. – Как удалось остановить распространение инфекции? – спрашивает Таваддуд. Она не забыла, как тренировал её в детстве Херимон, заставляя заучивать Тайные Имена, на случай если дворец отца подвергнется воздействию дикого кода. – Домоправитель, джинн Хузайма, – вы можете с ней поговорить – известила нас и мухтасибов, – отвечает Рамзан. – Насколько мы смогли определить, заражение ограничилось небольшой зоной вокруг тела Советницы. Но это и неудивительно: в конце концов, это же резиденция мухтасиба, и повсюду наложены Печати. – Нельзя ли получить более полную информацию? – спрашивает Сумангуру, хмуро поглядывая на стены. – Не мог ли кто-то принести дикий код снаружи? Рамзан разводит руками, и его пальцы трепещут, словно пламя свечей. – Мои коллеги отлично знают свою работу, но в отношении атара действуют некоторые ограничения. Особенно здесь, где уровень дикого кода намного превышает нормальный. Следы в атаре быстро исчезают. Но что касается доступа снаружи, дворец, как и все резиденции членов Совета, находится под постоянной охраной Кающихся. Ни люди, ни джинны не могут войти или выйти, оставшись незамеченными. Но что происходит внутри, нам неизвестно. Сумангуру прищуривается. – В моей ветви это назвали бы тайной запертой комнаты, – замечает он. В его голосе слышатся странные нотки веселья. – Моя сестра сказала, что это случай одержимости, – говорит Таваддуд. – Откуда возникла такая уверенность? Вы обнаружили переносчик инфекции? – Нет, – отвечает Рамзан. Джинн поворачивается к ней светящейся эмблемой, словно смотрит третьим глазом. – Ничего запрещённого. Ни книг, ни записей атара. Но атар здесь чрезвычайно сложен, и мы могли что-то пропустить. Учитывая все обстоятельства, версия самоубийства представляется наиболее вероятной, хотя прощальной записки не обнаружено. Против этого предположения свидетельствует ещё и тот факт, что, по словам помощников, Советница с большим энтузиазмом готовилась к предстоящему голосованию. Но это говорит лишь о том, что в момент самоубийства она была… буквально не в себе. – Выходит, что всё это только рассуждения? – Да. Тем не менее это единственная версия, которая согласуется с имеющимися фактами. Ещё одно затруднение состоит в том, что мы до сих пор не обнаружили её карина. Пластинки на лице Рамзана перемещаются, и он становится похожим на грустного клоуна. Сумангуру прикасается пальцами к пелене Печатей на двери. – Сколько они выдержат? – спрашивает он. – Что? – Как долго продержится моя защита внутри? – Но это несерьёзно! – Отвечайте, – настаивает Сумангуру. – Я не знаю. Две минуты, может быть, три. Говорят, что творения Соборности более уязвимы перед диким кодом, чем мы, так что, вероятно, и того меньше. Вам надо подождать мухтасибов, и они… Сумангуру шагает вперёд и проходит сквозь пелену Печатей. В атаре его окружает неяркое сияние. Он проходит мимо тела Алайль, вертит головой и всё осматривает. Таваддуд гадает, какие органы чувств имеются у него в дополнение к человеческим. Сумангуру трогает пустые кувшины на высоких столах, проводит пальцами по арабескам на стене. Его движения заметно изменились: теперь это не массивная грозная машина, а хищный кот, который что-то ищет. Наконец он останавливается перед стеной, на которой представлены графические обозначения Тайных Имён, нанесённые золотом на разноцветные плитки размером с ладонь. Сумангуру трогает одну из плиток. Таваддуд видит в атаре, как на его защите появляется и растёт чёрное пятно. Дикий код. – Его Печать не выдержит! – восклицает она. – Господин Сумангуру, выходите! Рамзан, помоги!