Ещё одна долгая пауза. Потому что она ищет то, чего никогда не существовало. А потом, ожидая, пока информационный шторм в маршрутизаторе утихнет, корабль рассказывает мне о том, чего Миели лишилась на Венере. Миели радуется тишине в центральной каюте. После того как «Перхонен» навела порядок, здесь совершенно пусто и голо, одни лишь сапфировые стены с белыми полосами не до конца залеченных трещин. Спасать оортианские сувениры времени не было. Но Миели всё равно, ведь песни остались. Заново сфабрикованные бабочки-аватары отдыхают на изогнутых поверхностях, напоминая белые цветы. Внимание корабля полностью сосредоточено на цели – огромном свадебном букете из стекла в нескольких километрах отсюда, напротив похожей на гигантскую картофелину Антиопы. Вор, по всей видимости, справился с узлом обработки. Следующий шаг за Миели. Она достаёт из кармана полученный от ле Фламбера камень. Первый камень зоку Миели увидела в кото Хильяйнен[16], когда ей было шесть лет. Солнечный кузнец с Юпитера подарил мёртвый камень её сестре по кото Варпу в качестве игрушки. Все дети собрались на него посмотреть, а Варпу от гордости расправила свои крылья. В том камне не было ничего особенного: безделушка тусклого янтарного цвета, размером с мизинец, с ребристой поверхностью. Камешек производил удручающее впечатление, но когда дети трогали его, им представлялось, что они прикасаются к внешнему миру, чуть ли не к солнцу. Когда очередь дошла до Миели, камень прилип к её ладони, словно голодный интеллектуальный коралл. В то же мгновение в её голове послышался голос, не похожий ни на одну из ранее слышанных песен, голос, полный страстной тоски и желания, и такой сильный, что она испугалась. Голос убеждал, что она особенная, что она заодно с камнем, и стоит ей только захотеть, как они навеки составят единое целое… Миели расправила крылья, подлетела к ближайшей трещине и, не обращая внимания на протесты Варпу, выбросила камень в темноту. После этого Варпу не разговаривала с ней несколько дней. Но камень, парящий перед ней сейчас, живой, он излучает тусклый свет сцеплённости. Это простой голубоватый овал, меньше её ладони, гладкий и прохладный и источающий слабый аромат цветов. Миели прикасается к нему, и по всему телу распространяется лёгкое покалывание, концентрирующееся в животе, словно приглашая к воссоединению. Как и многие другие камни низшей инфраструктуры, он не был закреплён за определённым владельцем, и именно поэтому вор украл его у марсианских зоку. Но содержащиеся внутри квантовые состояния уникальны: исходя из теоремы о запрете клонирования, их невозможно скопировать. В отличие от меня. Миели поспешно прогоняет эту мысль и принимает приглашение камня. В голове возникает странное ощущение, как будто на мозг легла мягкая прохладная рука. Теперь она формальный член сообщества зоку, часть коллективного разума, связанного в единое целое квантовой сцепленностью. Конкретно это сообщество весьма обширно, но разрозненно, и занимается поддержанием и улучшением общей коммуникационной инфраструктуры, охватывающей всю Систему. Миели стоит лишь выразить желание, и интуитивные механизмы зоку вплетут его в ткань зоку – оно будет выполнено, при условии доступности ресурсов и оптимальным для всех членов коллектива способом. Но всё имеет свою цену: в ответ зоку могут потребовать что-либо от неё, и она об этом даже не узнает. Неожиданно вспыхнет идея, которая полностью завладеет её разумом. Или возникнет непреодолимое желание очутиться в каком-то определённом месте, где она встретит незнакомца, которому окажет помощь в решении его проблем. Вор в маршрутизаторе продолжает попытки открыть Ларец. Миели делает глубокий вдох и приступает к осуществлению плана. Метамозг передаёт её желание камню: это сложная мысль, сформулированная при помощи вора и «Перхонен», запрос на создание специфического квантового алгоритма. Камень жадно впитывает её требование. Модифицированные крылья «Перхонен» имитируют коммуникационный протокол зоку и передают сигнал маршрутизатору. Свадебный букет начинает менять форму, словно оригами, разворачиваемое невидимыми руками. Как я и ожидал, Миели превосходно справляется со своей частью плана. Вероятнее всего, она полностью доверилась метамозгу, хотя и ненавидит это делать: внедрённый в её голову Соборностью, он подавляет все мысли и ощущения, не относящиеся к непосредственной цели. Мне хотелось бы поблагодарить её, но зеркальный кошмар вокруг меня уже оживает. Время играет огромную роль – каждую секунду можно ожидать очередного информационного выброса, а до тех пор мы должны выжать из маршрутизатора всё, что удастся. «Перхонен» передаёт инструкции, пользуясь связью, установившейся между Миели и устройством зоку. Тебе пора двигаться, говорит корабль. Вот последние данные об интенсивности информационного потока. Спаймскейп скафандра вспыхивает трёхмерной разноцветной схемой, напоминающей скан мозга. Яркие замысловатые контуры пульсируют и меняются у меня на глазах. Я перевожу взгляд на бабочку-аватар, оставшуюся в шлеме. На фоне пёстрого безумия она кажется успокаивающе нормальной. Сжав зубы, я передаю карту управляющим гоголам и включаю ионные двигатели. Я ощущаю себя так, словно плыву в невидимых струях пламени. Где-то в подсознании неслышно тикают часы. Несколько секунд бросающего в пот маневрирования, и я добираюсь до Врат Царства. Они находятся там, где мы и предполагали: в большой полости недалеко от центра маршрутизатора, рядом с источником энергии, в относительно спокойной зоне, как в эпицентре бури. В спаймскейпе я вижу нагромождение кубов, испускающих слабое фиолетовое сияние: около двух метров в каждом измерении. Врата Царства – универсальная зона сопряжения физического и виртуального миров. Они переводят тебя на язык Царства, когда ты входишь, и обратно, в физическое состояние, при выходе. Пикотехнические реассемблеры считывают квантовую информацию любого существа, конвертируют её в кубиты и телепортируют в игровые миры, полные волшебства и драконов. Или, в нашем случае, сердитых могущественных богов. – Подходящее местечко, – шепчу я «Перхонен». План снова вспыхивает у меня голове, и все детали становятся неожиданно чёткими. – Как справляется Миели? Всё готово. Я соединяю рукавицы скафандра, чтобы обеспечить свободу движений, и правой рукой поднимаю вверх Ларец, левая всё ещё остаётся куском регенерирующей плоти. Затем отключаю часть ку-поля скафандра, отпускаю Ларец, оставив только сенсорную связь, что создаёт ощущение, будто я всё ещё держу его, и направляю ближе к Вратам. До предполагаемого снижения информационного потока остаётся сорок секунд, сообщает «Перхонен». Маршрутизатор выстраивает вокруг Ларца сложную систему. Как утверждают гоголы, она запустит определённый алгоритм, благодаря которому коты останутся живы. При использовании импровизированных квантовых вентилей на крыльях «Перхонен» этот процесс мог бы занять не одну тысячу лет. Потом в поле зрения вспыхивает абстрактное облако разноцветных слов на языке зоку, и сразу же следует перевод помощников-гоголов «Перхонен». Ты прав, говорит «Перхонен». Внутри находится Царство. Теперь оно в памяти маршрутизатора. Вероятно, ты сможешь в него попасть. Под моими пальцами поскрипывает воображаемое дерево. Или это просто фантомная боль в отсутствующей руке. – Знаешь, – отзываюсь я, – если что-то пойдёт не так, хочу, чтобы ты знала: мне было приятно с тобой познакомиться. Мне тоже. – И прости меня. Простить? За что? – За то, что сейчас произойдёт. Я запускаю ионные двигатели и приближаюсь к Вратам Царства. Камень сжимает мозг Миели железной хваткой. Внезапно в её голове рождается песня. Она пробуждает те участки мозга, которыми Миели не пользовалась уже два десятилетия, участки, которые заставляют материю изменяться. Непрошеные слова слетают с губ. На них откликаются вяки[17] в оболочке «Перхонен». Песня почти так же сложна, как и та, что Миели пела в своём кото одиннадцать ночей без перерыва, создавая корабль. Но сейчас это резкая, мёртвая песня, полная холодной отстранённости и кодов, песня вора. Миели пытается остановиться, зажимает рот руками, прикусывает язык, но тело отказывается ей повиноваться. Охрипшим от негодования голосом она буквально выплёвывает всё, до последнего слова. Изменения, вызванные песней, незначительны, но Миели ощущает, как они полностью охватывают корабль, проникая прямо в сердце и простираясь по всей паутинообразной структуре, по всем модулям до самых крыльев. Миели! Что-то не так!.. кричит корабль. Проклиная вора, Миели отдаёт мысленный приказ, возобновляющий ограничения. Жан, о чём это ты толкуешь? Бабочка в моём шлеме возбуждённо бьет крыльями. У меня немеют конечности. Миели воспользовалась удалённым контролем над принадлежащим Соборности телом. Но законами Ньютона она управлять не в состоянии – я продолжаю двигаться к Вратам. Вот они передо мной, чёрные, как грозовая туча. Сверкает вспышка. А потом я оказываюсь одновременно живым и мёртвым. – «Перхонен»? – шепчет Миели. Бабочки-аватары «Перхонен» взлетают со своих мест и взвиваются вихрем, составляя аттрактор Лоренца. Затем мелькающая белая масса уплотняется и образует лицо. – «Перхонен» здесь больше нет, – шелестят крылья. 8 Таваддуд и Сумангуру[18] База Соборности настолько велика, что в ней сохраняется собственный климат. Мелкий дождь внутри башни не столько падает, сколько висит в воздухе. Капли непрестанно двигаются, образуя странные фигуры, и Таваддуд всё время кажется, что на границе поля зрения кто-то прячется. Она поднимает голову и тотчас жалеет об этом. Вглядываться сквозь дождевую завесу всё равно что смотреть вниз с вершины Осколка Гомелеца. Её взгляд скользит по вертикальным линиям вплоть до слабо светящегося янтарём гигантского купола на высоте не менее километра. Купол выполнен из прозрачных волнистых панелей, поддерживаемых изогнутыми рёбрами несущего каркаса и сходящихся в центре наподобие циркового шатра. Под самым сводом парят какие-то предметы, напоминающие воздушные шары. Поначалу их очертания кажутся Таваддуд беспорядочными, но затем то тут, то там проступают линии щеки, подбородка, бровей. Это лица, сотканные из воздуха и света, и они смотрят на неё пустыми глазницами… Что я здесь делаю? Джинны тоскуют по телам, это ей понятно. Но База является телом Соборности, разумной материей, плотью истинно бессмертных. Здесь повсюду гоголы – большие и маленькие, даже в дожде, в мельчайших пылинках, вокруг которых формируются капли. Таваддуд вдыхает их, липких и маслянистых, с лёгким сладковатым запахом ладана. Капли оседают на её одежде и коже, оставляют пятна на шёлке. Влажная ткань сминается на талии. Крошечные божества портят тщательно уложенную причёску и стекают по шее. Таваддуд – дипломат. Что я скажу спустившемуся с небес богу, когда он появится? В голове мелькают второпях полученные сведения о Соборности и её посланнике. «Простите, но ваши братья пролились на меня дождём». Я считала себя такой умной. Может, Дуни права. Может, я гожусь только на то, чтобы ублажать джиннов? Сестра вырвала её из тяжёлого, тягучего сна, влетев в спальню в четыре часа утра. Дуньязада даже не взглянула на Таваддуд, а просто прошла к окну в форме замочной скважины, выходящему на крыши с отцовскими садами, распахнула портьеры и впустила утренний свет. Её плечи едва заметно вздрагивали, но голос оставался бесстрастным. – Вставай. Отец желает, чтобы ты сопровождала посланника Соборности, который будет расследовать смерть Алайль. Нам надо ввести тебя в курс дела и подготовить. Таваддуд потёрла глаза. Абу вызвал ковёр, чтобы доставить её домой, – как выяснилось, у него действительно имелись джинны-телохранители, – и она сразу же рухнула в постель. От неё пахло по́том и Бану Сасан, а кожа ещё хранила отголоски тёплых прикосновений Абу, поэтому Таваддуд улыбнулась даже Дуни. – И тебе доброе утро, сестрица. Дуни не обернулась. Она продолжала стоять, прижав к бокам сжатые кулаки.