– У них есть свой язык и письменность, – говорил Пинки. – В нем можно найти вкрапления каназиана, рунглиша и норта, но никто из нас его толком не понимает. – Значит, они все-таки происходят от людей. Вероятно, когда-то сюда прилетел корабль с генетически измененными колонистами, приспособленными к выживанию в океане. Но что-то пошло не так: корабль потерпел катастрофу или просто бросил их на произвол судьбы, и они скатились в темные века. Только теперь создают некое подобие водной цивилизации. – Ого! – Он удивленно взглянул на меня. – Звучит интересно, но это крайне далеко от того, что случилось на самом деле. Они не колонисты, Сидра. – Он резко остановился. – Сидра? Как мне тебя называть, Сидрой или Уорреном? Мне нужно с этим разобраться. Я всего лишь свинья, моим мозгам эту хрень не понять. – В детстве Невил называл его Воином. Теперь Воин и Сидра в одном теле. – Я на миг задумался. – Так что называй меня Воин-Сидра. Как будто мы сплавились в некую субстанцию, которой иначе бы не существовало. – Ладно, – с сомнением проговорил он, предпочтя не спорить. – Пусть будет Воин-Сидра. Кто сейчас говорит? – Не уверен, что это имеет значение. – У тебя в голове одна личность или две? – Две, ставшие одной. – Ну да, теперь понятнее. – Лучше не объяснить. Такое ощущение, будто мы две жидкости, налитые в одну емкость. У каждого есть доступ к воспоминаниям другого, и чем больше мы ими делимся, тем менее важно, что прежде мы были разными людьми. Жидкости смешиваются. Наши голоса становятся одним голосом. Так что вполне есть смысл иметь одно имя на двоих. Пинки зашагал дальше, явно неудовлетворенный моим ответом. – Ладно, Воин-Сидра. Для тебя есть новость: это не колонисты, которые прибыли на Арарат после гибели Первого лагеря. Это выжившие. Или скорее их потомки. Потомки тех самых людей, которых мы тут оставили. – Не может быть, – бесстрастно проговорил я. – Я был здесь тогда, Пинки. Я помню. – Ага, так теперь вылез Вонючка? – Нет, это я, Воин-Сидра, но с доступом к двум наборам воспоминаний. На Арарате остались люди, а не какой-то морской народ. У них не было технологий, которые позволили бы им перестроить тела, а если бы даже технологии имелись, на перестройку попросту не было времени. – В этом смысле ты прав. Они не сами сделались пловцами. Их изменило море. – Имеешь в виду жонглеров образами? – Вероятно, но не ищи доказательств – не найдешь. С тех пор как мы оставили этих людей, прошло сто восемьдесят с лишним лет. Для нас это недавняя история, но они прожили ее намного медленнее, поколение за поколением. Те, кто помнил, что тут произошло, умерли шесть или семь поколений назад, и все, что осталось, – устные свидетельства, песни, истории, картины. – Он замедлил шаг. – Не осуждай их. Они могли вышвырнуть меня обратно в море, но не сделали этого. Я похлопал его по плечу: – Они с первого взгляда понимают, кто друг. Как понял это я. Как поняли мы. Я так и не поблагодарил тебя за то, что ты помог наладить отношения с жонглерами, но считай, что я перед тобой в долгу. – Свиньи не верят долгам. – Почему? – Печальный опыт. Обычно мы умираем раньше, чем с нами успевают расплатиться. – И все же мне отчего-то кажется, что ты всех нас переживешь. За время моего заточения я составил некоторое представление о том, где нахожусь. По словам Пинки, это нечто вроде плота, который никуда не плывет – должно быть, поставлен на якорь, чтобы не сносило. Таких островов тут целая флотилия. Основу каждого составляет большая водонепроницаемая раковина, частью притопленная для остойчивости. Некоторые раковины связаны между собой и способны перемещаться как одно целое, даже находясь на большом расстоянии друг от друга. Мы перебирались с раковины на раковину посредством арочных тоннелей или горбатых мостиков – опасно узких, со слишком низкими для меня перилами. Их высота над уровнем моря иногда достигала тридцати – сорока метров. Должно быть, пловцы не знали страха высоты, поскольку могли пережить практически любое падение в воду. Я видел, как они хлопочут: приводят в порядок плоты, чинят сети, карабкаются на стены раковин по решетчатым конструкциям. Слышались их похожие на лай разговоры, громкий смех и песни. Другие раковины, особенно дальние (все поселение занимало пространство величиной с одну пещеру Солнечного Дола), покачивались на волнах независимо друг от друга. Их соединяли веревки из того же материала, что и сеть, которой пытались поймать нашу лодку, только прочнее. Канаты и сети применялись повсюду, отчего казалось, будто раковины плотно опутаны липкими водорослями. Я не замечал ничего, что требовало бы для работы внешнего источника питания. Все устройства, даже самые сложные – подъемные мосты, шлюзы, лебедки, краны, – приводились в движение мускульной силой или хитроумной комбинацией водяных колес и резервуаров. Сделано это было из чего-то похожего на дерево или бамбук – жесткого, с зелеными прожилками. Скорее всего, это был морской организм, не имеющий ничего общего с растительностью, которую я видел в окрестностях Первого лагеря. Иногда встречался металл и искусственный материал, видимо взятый в брошенной колонии, но он расходовался осмотрительно по причине его ценности и незаменимости. В больших количествах применялись кости, напоминающий китовый ус материал, а также похожий на коралл цемент, который, очевидно, вручную наращивали слоями, добавляя к раковинам мосты и прочие архитектурные элементы. Застывая, этот цемент становился твердым как камень, вполне соответствуя своему предназначению. У пловцов также имелись свечи и фонари, способные долго и ярко гореть, источая сладковатый запах. Из каких веществ они изготавливаются и по каким принципам работают? А это стекло в окнах и фонарях – на самом ли деле стекло? Или какая-то прозрачная окрашенная субстанция природного происхождения, наподобие кератина? О многом я мог лишь догадываться, но мне было ясно, что это вовсе не примитивный народ. Ему свойственны ум и изобретательность, а также врожденное понимание многих утонченных принципов инженерного искусства и геометрии. Пловцы демонстрируют впечатляющую волю к жизни, бросая вызов природе, и их образ существования позволяет им оставаться вне зоны интересов ингибиторов. Но в силу тех же причин их жизнь полностью зависит от нрава планеты, капризов климата и геологических катастроф. Они вполне могут здесь выживать, и даже с определенным комфортом, но не более того. Им никогда не удастся сделать планету безопаснее, или спастись от явившейся с неба погибели, или перебраться в убежище получше. Наконец мы вошли в просторный зал с высоким потолком и разноцветными окнами, более широкими, чем в моей комнате. Помещение украшали рельефы из уже знакомого мне каменистого цемента, но здесь он использовался в декоративных целях. Среди вычурной лепнины виднелись выполненные синими, золотыми и бирюзовыми красками фрески, изображавшие морских мужчин и женщин, занятых в некоем подобии античной драмы, – как будто я заглядывал в историю, уходившую в прошлое на тысячелетия, а не на несколько десятков лет. Имелись также надписи – цепочки витиеватых, похожих на усики насекомых символов, которые гирляндой окружали рисунки, порой привлекая взгляд кажущейся осмысленностью. В строчках этого письма проступали известные мне языковые формы – призрачные следы, которые обнаруживал мой мозг, но настолько перемешанные и искаженные, что прочесть я ничего не мог. И тем не менее я знал, что это работа человеческого разума. Нас ждали Баррас и Роза-или-Нет, а также около двадцати пловцов, включая двоих сидящих – вероятно, считавшихся у них за главных. Их кресла возвышались на постаменте из раковинного материала, а остальные пловцы расположились на разных уровнях, будто в соответствии с некой церемониальной иерархией. Раньше я видел их лишь в воде или с большой высоты, и у меня не сложилось мнения о том, как они ходят на двух ногах. Оказалось, вне воды они отнюдь не радикально отличаются от людей. Их темную кожу испещряли серые, зеленые и золотистые пятна. Пальцы рук и ног были приспособлены к плаванию, а на широком торсе сидела толстая мускулистая шея, как постамент, поддерживая голову. У них были большие темные глаза, щелевидные ноздри, усы и нечто вроде гривы, часто с примесью зелени. Но помимо этих общих черт каждый обладал индивидуальными, и я уже вскоре мог делать осторожные предположения относительно возраста и пола. Их одежда, если ее можно было назвать таковой, представляла собой не то короткую юбку, не то набедренную повязку из грубой ткани зеленого цвета. У некоторых были плетеные нагрудники, похожие на защитные, но наверняка выполнявшие лишь декоративную функцию, а также пересекавшие грудь ремни, на которых висели инструменты и оружие, включая крючья вроде того, которым они пытались задержать нашу лодку. – Те, что на тронах, – король и королева, – прошептал Пинки. – По крайней мере, это самое близкое соответствие для их титулов. Мужчину зовут Ринди, женщину Иврил. Похоже, они делят власть поровну. Насколько мы поняли, этой правящей династии семьдесят или восемьдесят лет – с того года, когда случилось нечто вроде переворота. Это даже не половина всей их истории, но о первой части они упоминают так, как мы – о бронзовом веке. – Он легонько подтолкнул меня вперед. – Представься. Говори медленно, и переводчики тебя поймут. И если хочешь моего совета, не особо распространяйся насчет двух личностей в одной голове. Мы пытаемся навести мосты, а не напугать наших союзников до смерти. – Я что, такой страшный? – С самого начала. Причем вы оба. Я сделал несколько шагов к постаменту с тронами. Король и королева кивнули, но ничего не сказали. – Я Сидра, – начал я, приложив руку к груди. – По крайней мере, под этим именем меня знали. – Я бросил извиняющийся взгляд на Пинки, поскольку намеревался сделать именно то, от чего он меня предостерегал. – Но я также Уоррен Клавэйн, брат Невила. Думаю, вы знаете Невила. Он является частью вашего океана дольше, чем вы плаваете в этих водах. Королева Иврил наклонилась вперед на троне. Кто-то из пловцов приблизился к ней и зашептал на ухо. Она несколько раз кивнула, – по крайней мере, этот жест у здешнего народа сохранился. Взглянув на меня, Иврил заговорила с переводчиком. Ее голос звучал негромко, и из тех обрывков, которые до меня долетали, я ничего не понимал. Переводчик повернулся ко мне и заговорил пискливым раздраженным тоном, с сильным акцентом. Приходилось сосредоточиваться изо всех сил, чтобы что-то разобрать. – Ты… два… в одном? – Да, и это столь же странно для меня, как наверняка и для вас. Можете называть меня единым именем, Воин-Сидра, если так будет проще. Первая часть имени – прозвище, которое Невил Клавэйн дал своему брату в детстве. Сидра – сокращенное от Клепсидры, женщины, обитавшей раньше в этом теле. Я ждал перевода. Процесс шел медленно, помощники то и дело совещались. Наконец последовал ответ королевы Иврил: – Ты… родня… Зеленого? – Да, – мрачно кивнул я. – Я родня Невила Клавэйна. Его брат. И я видел его в сгустке жонглеров. Иврил и переводчик снова обменялись репликами. – Мы вас предупреждали. Зеленый злой. Злой и могущественный. Этот сезон – плохой сезон. – Мы не могли ждать лучшего сезона. Но прошу прощения за то, что мы неверно поняли ваши добрые намерения. Я помедлил, размышляя о том, насколько далеко могу зайти, не перенапрягая способностей переводчиков. У них был свойственный педантичным ученым хмурый вид. Вероятно, это были специалисты, которые отслеживали изменения в своем языке с самого начала и сохранили достаточно знаний о его старых формах, чтобы понять смысл моих слов и дать его неуверенную трактовку. – Но вы правы, – продолжал я. – Мой брат вовсе не рад был меня видеть. Это моя вина, вернее, вина той части меня, которая когда-то была Уорреном. Уоррен несправедливо поступил с Невилом, и тот запретил брату появляться здесь впредь. Видите ли, мне довелось побывать тут раньше. Возможно, вы уже тогда плавали в этих морях, но не попадались мне на глаза и вряд ли видели меня. Иначе попытались бы мне помешать. – Многие приходили. Многим не удалось. – Но в этот раз мне удалось, – ответил я. – Уоррен хотел кое-что получить от своего брата и добился своего. – Мы ничего у тебя не нашли. – Он рассказал мне о планете, куда я должен отправиться вместе с моими друзьями. Примерно в восьми годах полета отсюда, на орбите звезды, которая называется Дзета Тукана. Я кивнул в ту сторону, где, судя по игре падавшего сквозь окна света, находилось солнце. – Мы знаем про звезды. – В ответе слышался легкий упрек, будто я считал хозяев совершенно неосведомленными насчет их места во Вселенной. – Мы знаем про корабли и планеты. Мы знаем, кем были и откуда пришли. – Я в этом не сомневаюсь, – сказал я. – Вы улетите на корабле? Все? Баррас встретился со мной взглядом, и, хотя я никогда не понимал свиней так же хорошо, как людей, я увидел в его глазах тревогу и предостережение. Я вступил на опасный путь. – С вашего позволения, некоторые останутся. – Почему? – Наш корабль не рассчитан на такое количество пассажиров. Там, куда мы летим, будет очень опасно. Не все из нас добровольно прилетели на Арарат. Те, кого мы оставили в Первом лагере… вы знаете про Первый лагерь? – Я покачал головой, поражаясь собственной глупости. – Ну конечно. Это же вы забрали мой скиммер? И не удивлюсь, если узнаю, что вы ухаживали за могилами. – Никто не может жить в Первом лагере, – сказал Ринди через собственного переводчика. – Мы уже вернули его в пригодное для жизни состояние. Поселенцы не станут вас беспокоить, если вы сами не пожелаете вступить с ними в контакт, и не возьмут от моря больше, чем потребуется. – Никто не может жить в Первом лагере, – повторил Ринди, а затем уточнил: – Никто не должен жить. Это запрещено. – Они вам не конкуренты! – возмущенно заявил я. – Если бы вы избегали этих островов, то вообще бы ничего о них не знали. – Не вам решать. – Боюсь, что нам. Вы даже представить себе не можете, из какого ужасного места прибыли эти беженцы. Здесь не рай, но возможность жить на Арарате, жить свободно и без страха – самое меньшее, чего они заслуживают. Позволь им, Ринди. И ты тоже, Иврил. Боюсь, другого варианта просто нет. – Вам не дадут. Я покачал головой – скорее с грустью, чем со злостью.