– Мы не причиним вам вреда, но если вы нас вынудите, то вокруг Первого лагеря и ближайших островов будет поставлен защитный кордон. Машины не дадут вам добраться до поселенцев. – Машины откажут, – заявила Иврил, и ее супруг устало кивнул в знак согласия. – Разве не видите? У нас нет машин. Они отказали. Ваши тоже откажут. – Вы не знаете, какие машины способен создать мой корабль. Машины, которые изготавливают другие машины. Машины, которые чинят любые повреждения, наносимые морем. – Поняв, что моя дипломатия наткнулась на неодолимую преграду, я попытался свернуть в более любезное русло. – Я вижу, что вы добрый и благородный народ, к тому же весьма изобретательный. Вы сумели обустроить здесь свою жизнь, а эти ваши залы просто прекрасны. Но вряд ли с вашей стороны будет разумно противиться нашему поселению, не стоит даже пытаться. – Это не мы, – ответил Ринди. – Не позволит Зеленый, – добавила Иврил. – Зеленый разозлится. Будет все злее и злее! – Она резко взмахнула рукой, растопырив перепончатые пальцы. – Зеленый заберет. – Мы с ними это уже обсуждали, – тихо сказал Баррас. – Похоже, они совсем не шутят. Это не угроза, это предупреждение. Зеленый, кем или чем бы он ни был, не позволит основать поселение в Первом лагере. – Да, – кивнула Роза-или-Нет. – Да и да. Твой брат, да. Это он. Тот, о ком они говорят, да. Он этого не допустит. Он знает, что это слишком, да, рискованно, да и да. Что их могут увидеть. Да, из космоса, воистину да. Волки. Он не позволит. Из-за них, из-за этого народа, да и да. Потому что он их любит. – Он их защищает, – продолжил в том же духе Пинки. – Их и все остальное, что вобрал в себя этот океан за миллионы лет. Океан дает пловцам убежище, и они не высовываются, чтобы не привлечь волков. А жонглеры хранят воспоминания всех прочих. – Брат Уоррена – лишь один из разумов во всей этой мешанине. – Но это новый и властный разум. Солдат. Фарсидский Мясник! Рыцарь Кидонии! Я знал его. У него имелись свои слабости, но характер был тяжелый. Возможно, в этом океане живет некий дух, опекающая сила, частью которой он стал. Если так, готов побиться о заклад, что Зеленый взял власть в свои руки. Но на самом деле не важно, идет ли речь о нем одном или о целом океане других разумов. Король и королева выразились вполне ясно: если мы оставим поселение в Первом лагере, его смоет в море еще до того, как «Коса» выйдет в межзвездное пространство. И никакие похвальбы насчет оружия и машин ничего не изменят. – Я не… – начал я и тут же замолчал. Пинки был совершенно прав: на первую же попытку пловцов мне возразить я ответил агрессивным выпадом. – Прошу прощения, – снова начал я. – Не будем больше говорить о применении силы. Это ваш мир, и признаю ваши соображения относительно Первого лагеря. – Я взглянул на остальных, отчаянно надеясь, что не переступаю черту. – Мы… отказываемся от всех дальнейших планов насчет поселения. То, что уже сделали, вернем в прежний вид. Когда корабль улетит, здесь не останется никаких следов нашего пребывания. – А те, о ком ты говоришь? Те, кто собирался жить в Первом лагере? – спросила Иврил. – Заберем их с собой. Они выдержали полет на Арарат, так что выдержат еще один. Будет некомфортно и небезопасно, но они останутся живы, по крайней мере на какое-то время, и, возможно, мы найдем другую планету, которая сможет стать для них домом. – Они могут остаться, – сказал Ринди. – Но они должны измениться. Я усомнился в том, что правильно его понял, но прежде чем успел попросить его уточнить, заговорила через своего переводчика Иврил: – Море заберет их и изменит. Они станут больше похожи на нас. Если захотят. – А если нет? – Море их все равно заберет. Но они не будут жить. Я вдруг понял, что мне нужно сесть. На меня обрушилось чересчур многое, чтобы его воспринять, не говоря уже о том, чтобы осмыслить. Ошеломленный, я повернулся к Баррасу: – Наверняка они вам уже об этом говорили. Они что, всерьез считают, что беженцы могут стать пловцами, как наши хозяева? И чтобы точно так же приспособиться, достаточно всего лишь поплескаться в море? – Вряд ли бы они предложили такое, будь оно невозможно. Но это вовсе не означает, что будет легко и что есть хоть какая-то гарантия успеха, – негромко ответил Баррас, будто опасаясь обидеть пловцов. – Это не в их власти. Но если мы согласимся, они обратятся к морю или к жонглерам, чтобы те нас изменили. Однако, если жонглеры не прислушаются к их просьбе, или Зеленый окажется не в духе, или просто сезон будет неподходящий… – Баррас пожал плечами. – Большего они сказать не могут. – Возможно, на большее нам и не стоит рассчитывать. Как по-твоему, Баррас, беженцы пойдут на трансформацию ради того, чтобы жить на Арарате? Он потянул за росший из подбородка длинный волос. – Некоторые – да. Они еще не пустили здесь корни, но прекрасно понимают, что лучше жить на планете, чем ютиться в тесном корабле, вынужденно проводя большую часть времени во сне. А учитывая, откуда они прилетели и что собиралась сделать с нами Свиная королева, попытать счастья у жонглеров образами – не такая уж плохая мысль. С этим… народом можно жить. – Он поколебался. – Но вряд ли согласятся все. Может, если бы никто из нас не мог покинуть Арарат, было бы иначе, но раз уж у кого-то есть возможность улететь… – Возможность будет у всех, – заверил я. – «Коса» возьмет на борт столько, сколько потребуется. Но любой, кто полетит с нами, должен понимать, что это будет опасно. – Хуже, чем отдаться на волю моря? – Не знаю. Каждому придется решать самому. – Мы сказали Иврил и Ринди, что обсудим это с тобой. Они спросили, не королева ли ты у нас, и я ответил, что нет, но у тебя действительно есть корабль. – Теперь ты знаешь мой ответ. – Я сочувственно улыбнулся. – Который, как я понимаю, лишь многое усложнит. – Да, было бы намного проще, будь ты тираном, который объявил бы, что с Арарата нас не заберут. Что случилось с прежней Сидрой? – Она разбилась на множество осколков, как могло бы разбиться одно из этих окон. Осколки собрали, но части недостает, а часть никогда ей раньше не принадлежала. – Я снова посмотрел на короля и королеву пловцов. – Надеюсь, мое мнение совпадает с мнением моих друзей. Мы благодарны вам за честность и согласны с тем, что жизнь в Первом лагере для нас невозможна. Но для того чтобы решить все вопросы, нам требуется день или два. С вашего позволения, мы вернемся в Первый лагерь и поговорим с беженцами. Они уже встречались с пловцами, которых вы отправили за временным плавучим посольством, но было бы неплохо, если бы нас сопровождала небольшая делегация. – Заметив, что мои слова озадачили королей, я добавил: – С нами должны отправиться пловцы. Старые, мудрые, сильные, умеющие хорошо говорить. – Будет сделано, – подумав, кивнула Иврил. – Через день ветер сменит направление, и вы совершите свое путешествие. – Спасибо. – Но до этого, – медленно проговорил Ринди, – нужно сделать одно дело. – Одно дело? – переспросил я. – Похоронить того, кто не вернулся живым. То, что с тобой произошло, весьма странно, но это никак не меняет того факта, что тело нуждается в похоронах. Если у вас есть на этот счет свои обычаи – расскажи о них. Но по нашему обычаю его тело должно вернуться в море. Глава 29 Пинки упрашивал меня не участвовать в церемонии – что, возможно, было бы вполне разумно. Но инстинкт подсказывал, что я должен смириться со случившимся, признав факт неразделимого союза Воина и Сидры, и присутствие на устроенных пловцами похоронах этому только поможет. Мне требовалось окончательно осознать, что часть меня умерла. – Понимаю твои благие намерения, друг мой, – сказал я. – Но мне нужно пройти этот путь до конца. Думаю, будет неплохо, если пловцы поймут, что мы готовы уважать их традиции. Что бы ни случилось в Первом лагере, часть беженцев наверняка решит связать судьбу с морем. Им потребуются друзья среди пловцов, и чем раньше мы продемонстрируем свою открытость, тем лучше. – Я крепко сжал плечо свина. – Скорп, ты уже похоронил в море моего брата. Никто не упрекнет тебя в том, что ты не испытываешь желания пройти через подобное еще раз. – Было бы куда тяжелее, если бы я не видел в тебе еще одного Клавэйна. – Надеюсь, так будет не всегда, – мягко ответил я. – Сидре тоже иногда надо себя проявлять. – Я собрался с духом. – Это всего лишь тело. Оно неплохо мне служило несколько веков, но, думаю, для нынешних времен тело Сидры подходит намного лучше. Она тоже была солдатом. И нам еще предстоит выиграть войну. – Скажу только одно: пахнет от тебя куда лучше, чем раньше. – Кому верить, как не свинье, – улыбнулся я. – Идем, нам пора на пристань. Было бы невежливо заставлять пловцов ждать. Пристань, на которой я прежде видел возившихся с сетями и такелажем пловцов, располагалась в спокойной бухте. Высокий арочный проход вел из нее в открытое море, где виднелись вдали поднимающиеся и опускающиеся на волнах, будто дети на качелях, другие раковины. Море было темным, в небе сияли звезды – по обычаю пловцов похороны всегда происходили в полночь. Плавсредство, на котором нам предстояло вернуться в Первый лагерь, было уже нагружено провизией, но отправиться нам предстояло лишь утром. Это была увеличенная версия здешних плотов: восемь бревен связаны вместе, а девятое служит мачтой. Сооружение выглядело достаточно хрупким, но на таком прибыли в Марл Баррас и Роза-или-Нет, и я пообещал себе, что не допущу бестактности, усомнившись в его плавучести или опыте его хозяев. У другого причала, под прямым углом к плоту, покачивался на воде другой, погребальный. Вокруг него в свете факелов занимались торжественными приготовлениями пловцы; одни плавали, а другие осторожно перемещались посуху вокруг на перепончатых руках и ногах. По какому-то знаку хлопотавшие над нашим плавсредством рабочие прекратили разговоры, оставили свое занятие и переместились к погребальному плоту. Я почти ничего не видел за массой блестящих тел, но при моем приближении пловцы расступились, словно половинки занавеса. Плот выглядел примитивнее некуда. На нем не было ни паруса, ни руля. Ему попросту предстояло плыть по воле волн – и вовсе не обязательно долго. На плоту стоял катафалк – ажурный ящик из переплетенного китового уса. Его обвивали зеленые лианы, образуя кружевную связь между всеми частями плота и его содержимым. Возле углов катафалка возвышались на опорах четыре фонаря, а на нем самом, вытянувшись лицом к небу, покоилось мое тело, тоже частично обвитое лианами. Было чрезвычайно странно смотреть на мертвую оболочку, в которой я когда-то обитал. Какое-то время, возможно с минуту, я полагал, что сумею сохранить хладнокровную объективность, будто меня вызвали в морг и попросили опознать труп человека, которого я знал, но не особо близко. Лежавшая передо мной версия Уоррена Клавэйна была мне одновременно знакома и незнакома. Я успел привыкнуть к тому отпечатку, которое наложило на мое тело время, особенно в последние годы жизни в Солнечном Доле. Сидра, однако, устранила некоторую его часть, и меня поразила исходившая от лежавшего на катафалке энергия. Не энергия юности, поскольку тело осталось старческим, но я выглядел намного моложе и сильнее, чем мысленный образ, который сам же и создал. Толстым я никогда не был, но сейчас мышцы, которые успели было сделаться дряблыми, четко вырисовывались под кожей. Меня готовили к суровому испытанию, которое так и не наступило. Или, возможно, оно заключалось именно в том, чтобы бросить вызов морю, презрев клятву моего брата. Я выглядел совершенно безмятежно, лежа на спине с закрытыми глазами, – просто уснувший крепкий старик. От чего бы я ни умер – от утопления или от какого-то более сложного воздействия, – внешних повреждений не наблюдалось. Циновка, сплетенная из зелени, накрывала меня от бедер до груди, но я сильно сомневался, что она скрывает какие-либо травмы. Внутри меня что-то внезапно оборвалось. От былой объективности не осталось и следа, и я почувствовал, как подкашиваются ноги. Меня подхватил Пинки. На катафалке покоилось не просто тело, не просто пустое вместилище, но я сам. Это была последняя вещественная нить, соединявшая меня с прежней жизнью – с той жизнью, когда я считал себя лучшим, чем был на самом деле; когда знал любовь и покой семейного круга, ощущал связь с маленьким, но вполне пристойным сообществом, которому отдал свои последние годы. В той жизни хватало хороших людей, хватало любви и дружбы, благодарности и доверия, служения и достоинства, ответственности и смирения. Казалось, от катафалка исходят бесчисленные мерцающие серебристые нити, связующие Мигеля де Рюйтера с его соплеменниками, а через них, посредством той же серебристой паутины, и со всем человечеством. Ничья жизнь не была никчемной, даже жизнь, основанная на лжи. Он создал нечто лучшее, чем тот материал, который ему дали. «Ты хороший человек, и тебя любят». Я понял, что рыдаю, оплакивая не себя, а этого мертвеца, которого провожали в последний путь. По иронии судьбы, соединившей наши личности в одном теле, я знал, что являюсь как жертвой, так и орудием преступления, и мог одновременно обвинять себя и утешать. – Это была ошибка, – прошептал Пинки. – В следующий раз будешь слушать, что тебе говорят. – Нет, не ошибка, – нашел в себе силы произнести я. – Мне нужно было здесь оказаться. Нужно было почувствовать. – Я никогда не сомневался, что ты – это ты. – Знаю. – Но даже если бы у меня были сомнения, это полностью бы их развеяло. – Он повернулся к катафалку. – Ты должен его отпустить. Мы оба должны его отпустить. – Он дал ниточку, связавшую тебя с Невилом. Теперь она порвалась. – Я никогда от нее не зависел. – Он крепче сжал меня. – Но мы зависим от тебя. Попрощайся, Воин-Сидра. К погребальному плоту в окружении придворных приблизились Иврил и Ринди. Их одежда в этот раз была более изысканной: на головах похожие на гребни уборы, а тела обмазаны светящимися красками. Встретившись со мной взглядом, они приступили к формальной части церемонии, произнося мрачно-торжественные речи, перемежавшиеся протяжным пением и медленными стонами, похожими на вой. Часть ритуала вершили подданные, а часть оставалась прерогативой короля и королевы. Смысл накатывавших звуковых волн до меня не доходил, но я в полной мере ощущал их эмоциональную силу. Вовсе не обязательно было владеть языком пловцов, чтобы понять слова прощания. Они не знали этого человека, не имели ни малейшего представления о его жизни, не вели перечня его добрых дел и прегрешений. Но он вошел в их море и умер от него, и даже если это был знак того, что он не внял предупреждениям, пловцы готовы были простить ему все грехи. Наступила тишина. Собравшись с духом, я высвободился из рук поддерживавшего меня Пинки. – Пожалуйста, – заговорил я срывающимся от слез голосом, – скажите Иврил и Ринди, что этот человек был бы им благодарен. Не знаю, что именно было сказано, но чувствую: слова были добрыми. Это намного больше, чем мы ожидали, и намного больше, чем он заслужил. – Я дотронулся до горла. – Я знаю, потому что частичка его остается во мне, и он услышал. Вы оказали ему честь. – Мы не стали бы злить Зеленого, проявив неуважение к его брату, – ответила через переводчиков Иврил. – Пусть даже брата все избегали. Я кивнул, не желая ей противоречить, но, казалось, она пытается оправдать свои поминальные слова, распространяя их на любую погибшую в море душу – так, словно ее смутило собственное милосердие.