– Бронеткань? – спросил я. – Похоже, формируется. Я вспомнил жемчужную фасетчатую пленку, которая сочилась из камня при демонстрации его свойств в цитадели, обволакивая мою руку и защищая ее от ножа. – Она вытекает из наростов и превращается в некое подобие плотно прилипающей брони. Вряд ли нам стоит знать, что это такое, Пинки, – достаточно того, что практически ничто не способно ее пробить. – Большего мне понимать и не надо. Как-то всю жизнь обходился. – Вполне разумный подход. – И ладно. Другого у меня все равно нет. Корабль снова содрогнулся, но на этот раз не столь сильно, и сирены зазвучали не столь громко. Казалось, «Косу» попросту раздражает, что две технологии, чужая и человеческая, никак не могут прийти к согласию. Леди Арэх дернулась и закашлялась, выходя из транса. Жемчужная сеть на дисплее утончалась и сжималась, распадаясь на части и всасываясь обратно в гидеоновы камни. – Имеет место устойчивая координация всех девяти камней, – сказала леди Арэх. – Девяти хватит? – спросил я. Сидра тоже начала приходить в себя. Глаза ее секунду оставались закатившимися, словно застряли в глазницах. Она тряхнула головой, будто пытаясь вернуть их на место. – Девяти хватит. – Сидра кивнула сидевшей рядом леди Арэх. – У тебя отлично получилось. У нас все получилось. – Было… нелегко, – ответила леди Арэх. Ее грудь тяжело вздымалась, будто эта женщина только что побывала под водой. – Но не так уж неприятно. – Вдвоем мы должны справиться с управлением камнями при проходе сквозь фотосферу, – сказала Сидра. – Это будет непросто – магнитогидродинамическая нагрузка потребует постоянной корректировки. Зато… – Весело, – проговорила леди Арэх, слегка наклонив голову, как будто веселье было для нее чем-то новым. Глава 22 Яркое Солнце с каждым днем становилось все крупнее и светило все сильней. Иллюминаторы «Косы» могли показывать абсолютно реалистичную картинку, и на диск звезды уже нельзя было долго смотреть. Глядя из-под прищуренных век на неровную, охваченную бушующим пламенем границу, где сияние звезды встречалось с тьмой космоса, я восторгался безумием, на которое мы отважились. Мы намеревались добровольно нырнуть в эти жгучие волны. Самое настоящее безумие – надеяться, что мы это переживем. Хотя наш маневр был предрешен, оставалось еще немало переменных, которые следовало принять в расчет. Приходилось идти на жестокие компромиссы. Чем резче будет тормозить корабль, тем меньше времени ему придется провести в фотосфере; это минимизирует нагрузку на гидеоновы камни и криоарифметические устройства. Однако выше определенного порога ничто не может гарантировать безопасность для всех нас, включая спящих пассажиров. Чем глубже мы войдем в фотосферный слой – яркую пленку толщиной около ста километров вокруг звезды, – тем больше шансов скрытно завершить торможение. Но тогда намного усложнится все остальное. К счастью, Сидра и леди Арэх сами взяли на себя задачу взвесить все факторы и предложить наименее плохой вариант. Мы с Пинки не возражали. С момента нашего вхождения в фотосферу до момента выхода из нее должно было пройти около часа. В фотосферу нам предстояло нырнуть на скорости порядка восьмисот пятидесяти километров в секунду относительно Яркого Солнца. При выходе наша скорость должна была снизиться до все еще немалой – четыреста девяносто километров в секунду. Это нас вполне устраивало – мы сможем сбросить излишек, медленно и скрытно замедляясь в промежутке между звездой и Араратом. Но чтобы этого добиться, требовалось непрерывно тормозить в фотосфере с перегрузкой в десять g. И тут имелась определенная сложность. Нельзя было промчаться сквозь звезду по кратчайшему пути – оказавшись глубоко в зоне конвекции, мы бы попросту изжарились. Траекторию следовало рассчитать так, чтобы она проходила внутри невероятно узкой «пленки» фотосферы – не толще, чем атмосфера планеты. Но на столь высокой скорости мы будем лететь быстрее любого объекта, находящегося на орбите звезды на той же высоте. В результате центробежная сила окажется намного больше тормозящей силы наших двигателей – сто четыре g в начале маневра. Гравитационное поле самой звезды слегка уменьшит перегрузку, действуя в противоположном направлении, но вовсе ее не нейтрализует. Масса Яркого Солнца меньше массы Солнца земного, но и плотность звезды выше, что означает силу тяжести на ее поверхности в тридцать четыре g. Соответственно, наша итоговая перегрузка составит «всего» семьдесят g. По сравнению с ними наши десять g при торможении – сущий пустяк. Мы почувствовали бы их как легкое отклонение от местной вертикали. Впрочем, мы бы вообще ничего не почувствовали – пребывать в сознании в таких условиях попросту невозможно. При семидесяти с лишним g неспособны мыслить даже сочленители. Но ситуация улучшалась бы по мере торможения и уменьшения радиальной составляющей нашего ускорения. На восемнадцатой минуте маневра, на середине пути через фотосферу, центробежная перегрузка сократится до сорока пяти g, что, по словам Сидры и леди Арэх, позволит Сидре возобновить нормальную мыслительную деятельность, получая информацию о состоянии корабля и управляя им. Вскоре к ней сможет присоединиться леди Арэх, но придется еще долго ждать, когда такие же возможности появятся у нас с Пинки. Прежде чем центробежная сила уменьшится до десяти g, сравнявшись с перегрузкой при торможении, пройдет еще полчаса. Но даже тогда нам придется терпеть перегрузку в четырнадцать g, поскольку влияние вектора торможения уже не будет пренебрежимо малым. Противоперегрузочные кресла были рассчитаны на продолжительную нагрузку в три g и кратковременную от десяти до двадцати. Соответственно, всем нам требовались специализированная защита и средства поддержания жизни. Для тех из нас, кто сейчас бодрствовал, таковыми должны были стать скафандры, уже приспособленные к тому, чтобы защищать находящихся внутри от всевозможных нагрузок. Вместо воздуха они могли заполняться плотной, но пригодной для дыхания жидкостью. Приятного мало, но пережить можно. Что касается эвакуируемых, то их криокапсулы могли автоматически модифицироваться, обеспечивая аналогичную степень защиты. «Коса» поняла, что ей следует делать, и взяла на себя все необходимые приготовления. Капсулы обзавелись дополнительными опорами, надежно крепившими их к полу. Пространство вокруг лежащих в них тел начало заполняться окрашенным в темный цвет гелем. Признаки подготовки наблюдались и в других помещениях. Корабль укреплял свои слабые места, избавляясь от лишних конструктивных элементов и спрямляя лабиринт отсеков и коридоров. Он будто превращался в стальную иглу, предназначенную единственно для того, чтобы проскользнуть сквозь подмигивающий глаз фотосферы. Чем-то он походил на готовящуюся к войне крепость, сбрасывающую с себя всю шелуху мирного времени. По мере того как росло Яркое Солнце, Сидра и леди Арэх продолжали уточнять математические модели, рассчитывая с точностью до секунды момент, когда у них будет возможность подать последние команды. Кто-то из них сумеет продержаться чуть дольше, но к тому моменту, когда обе лишатся чувств, корабль перейдет на самоуправление. Ему дадут определенную свободу действий, позволят менять курс, чтобы обходить возникающие в фотосфере бури – или использовать их для максимального прикрытия. Мы с Пинки тоже знали в точности, как долго можно тянуть с облачением в скафандры. Стоит немного опоздать, и амортизирующая среда не успеет создать в них достаточное давление, чтобы мы могли выдержать перегрузку в семьдесят g. В последние два часа Яркое Солнце заполнило треть неба, затем половину, будто ослепительный оранжево-желтый костер. Как и почти любая звезда, оно выглядело спокойным и неизменчивым лишь издали. Вблизи его поверхность походила на бурное море с поднимающимися из глубин конвекционных зон водоворотами. «Коса» перешла в свободное падение, и за полчаса до контакта мы с Пинки под наблюдением Сидры и леди Арэх укрылись в скафандрах. Густая жидкость хлынула мне в рот и ноздри. Тело еще не было готово к тому, чтобы в ней утонуть, и я с трудом одолел рвотный рефлекс. Несколько раз судорожно дернувшись, я наконец смирился с неизбежным. – Ты меня слышишь, Клавэйн? – донесся до меня голос Сидры. – Да. – Хорошо. Очень скоро начнешь терять сознание. Скафандр будет оберегать тебя с помощью механических и электрических устройств, так что не удивляйся, если очнешься с несколькими сломанными ребрами и головной болью величиной с солнечную систему. Поскольку от тебя ничего не требуется, кроме как выжить, беспокоиться не о чем. – Иными словами, я попросту балласт. – Ценный балласт, – уточнила Сидра так, будто мне от этого должно было полегчать. На протяжении последнего миллиона километров нагрузки на «Косу» продолжали расти. В основном они носили тепловой характер. Обычные материалы и охлаждающие системы корабля с легкостью отражали тепло, но это имело свою цену. В вакууме любой излучающий тепло объект может оставаться холодным лишь светясь, но для нас это означало бы риск выдать себя. Фоновая температура космоса – чуть меньше трех градусов по Кельвину, и кораблю достаточно было бы превысить ее всего на пару градусов, чтобы стать весьма соблазнительной целью. И потому задолго до того, как приступить к выполнению главной задачи, криоарифметические устройства разогнались до алгоритмической скорости, производя свои мистические вычисления. Перемешивая символы и играя в фишки с информационной гранулярностью локального пространства-времени, они сумели обмануть нерушимые законы классической и квантовой термодинамики. По отдельности их уловки почти не давали преимущества, но они повторялись снова и снова, пока эффект не стал сперва измеримым, а затем макроскопическим. Все работало как надо. Но чем ближе мы подлетали к Яркому Солнцу, тем энергичнее приходилось считать устройствам; приближалась та граница, за которой их алгоритмические циклы пошли бы вразнос. По слухам, оказавшийся в таком состоянии корабль раскрывался навстречу всем ветрам преисподней, чтобы уже никогда не закрыться. Задача леди Арэх и Сидры состояла в том, чтобы довести криоарифметику до этой грани, но ни в коем случае не дальше. Еще ни одному криоарифметическому устройству не приходилось трудиться столь тяжко, как устройствам «Косы». Обычно от них требовалось лишь охлаждать определенные части корабля на сотню-другую градусов Кельвина. Теперь же речь шла о тысячах градусах, причем не имело значения, насколько горячо снаружи, – определить это в бушующем море фотосферы было невозможно. Но внутри температура должна была оставаться достаточно низкой, чтобы не перегрузить сотни аппаратов жизнеобеспечения, в каждом из которых лежал теплый ком, состоящий из солоноватой воды и клеток, обладающий разумом и воспоминаниями. Нырнув в фотосферу, «Коса» оказалась в среде из полностью ионизированных частиц. Корабли встречались с плазмой постоянно – как правило, преодолевая ее без последствий. Собственно, мы уже преодолели коронарную плазму, в сотни раз более горячую, чем фотосфера. Но хотя температура этой плазмы была огромной, что означало чудовищную кинетическую энергию каждой из ее частиц, в имеющемся объеме их было недостаточно, чтобы перегрузить наши системы. В фотосфере все обстояло иначе. Температура там составляла скромные пять тысяч градусов, зато теплоемкость была намного выше. Мы летели сквозь среду, сопоставимую по плотности с пригодной для дыхания атмосферой на уровне моря, за исключением того, что она была раскалена и мы мчались в ней со скоростью в сотни километров в секунду. Мысленно глядя сверху на ослепительное море фотосферы, я видел острый как игла черный корабль. От его носа и хвоста расходились конусы Маха, похожие на усыпанные бриллиантами плюмажи. За нами следовала сгустившаяся волна длиной в десятки тысяч километров, превращаясь на своей границе в фрактал из множества уменьшающихся рекурсивных итераций. Но бушующее море вскоре поглощало наши следы. Криоарифметические устройства предохраняли «Косу» от жара звезды, но для того, чтобы защитить корабль от давления и стрессовых напряжений в полете сквозь фотосферу, требовались гидеоновы камни. Проблема заключалась в том, что эти разновидности защиты пытались спорить друг с другом и, чтобы разрешить разногласия, прежде чем те погубят корабль, необходимы были два человеческих разума, пусть даже измененных. Когда камни и устройства вступали в пререкания, приходилось их регулировать, ослаблять либо то, либо другое, а иногда, наоборот, усиливать. Самая пустяковая ошибка грозила ростом нестабильности, ситуацией, когда у корабля останется не больше шансов, чем у задевшего крылом пламя мотылька. И все это время вынуждены были работать на пределе остальные системы корабля, включая разогнанные до максимума двигатели сочленителей. Но двигатели создавали лишь торможение в десять g по направлению полета, они не могли обеспечить семьдесят g центростремительной силы, необходимых, чтобы оставаться на изгибающейся траектории. Эта составляющая создавалась за счет магнитогидродинамического взаимодействия корпуса «Косы» с плазмой – корабль использовал двигательные консоли как управляющие поверхности. Сидра заверила меня, что без гидеоновых камней консоли бы под такой нагрузкой выгнулись и оторвались вместе с двигателями. В этом случае у нас возникли бы проблемы совершенно иного порядка, но, по счастью, лишь на миг. Мне снилась песчаная равнина. Плоская черная бескрайняя равнина и одинокая фигура, сгибающаяся почти горизонтально под натиском ветра – раскаленного, светящегося, как расплавленный металл. В конце концов фигура слилась с обжигающей глаза белизной, превратившись в маленькое звездообразное пятнышко, а затем провалилась в ослепительно-белое забытье. – Клавэйн, хватит бормотать. Чьи-то руки извлекали меня из скафандра. Я не мешал – не было сил ни сопротивляться, ни помогать. Казалось, я превратился в мешок с костями, в хрящеватую массу, которую удерживают воедино лишь боль, упрямство и смутное навязчивое подозрение, что у меня еще остались незавершенные дела. – Где… – проговорил я, не в силах сформулировать простейший вопрос. – Мы вышли из фотосферы, удаляемся от звезды. «Коса» сейчас в состоянии невесомости, но нам вполне хватает скорости, чтобы покинуть гравитационное поле. Как только корабль проведет цикл самовосстановления и устранит повреждения от полученных в фотосфере перегрузок, я начну постепенно тормозить в сторону Арарата. Вход в атмосферу произойдет приблизительно… через пятьдесят три часа. – Со мной все в порядке, спасибо. – Я не спрашивала. Ты пришел в себя, значит скафандр сработал как надо. Ребра болят? – Трудно сказать, что у меня не болит. Как Пинки? – Еще без сознания. Не будем его пока трогать. Ему потребуются силы, когда мы окажемся на Арарате, – ради тебя, поскольку мои возможности небезграничны. А теперь нам нужно поговорить о леди Арэх… Несмотря ни на что, я все же сумел нахмуриться. От Яркого Солнца отделилась теплая искорка. В этом не было ничего необычного – над поверхностью постоянно вздымались языки плазмы, захваченной в клещи магнитного потока. Иногда они снова опадали, а иногда вяло отрывались, улетая в космос. Какое-то время эта искорка ничем не отличалась от прочих капель звездной материи, обреченных истончиться, остыть и в конечном счете затеряться в магнитных полях планет на орбите Яркого Солнца. В ней не было ничего такого, что могло бы представлять хоть малейший интерес. Капелька остыла, но не рассеялась. Это был наш корабль, быстро охлаждавшийся до двух целых и семи десятых градусов Кельвина. К тому времени, когда он покинул хромосферу звезды, он стал неразличимо темным и холодным, и даже его вновь перешедшие в режим готовности двигатели не испускали ничего, что могли бы обнаружить имеющиеся у людей или волков средства. Внутри этого корабля парили в невесомости мы с Сидрой, в сидячей позе расположившись напротив друг друга. Мой друг Скорпион оставался в своем скафандре. – Когда мы завершали торможение, что-то случилось, – сказала Сидра. – Возникла нестабильность во взаимодействии между камнями и криоарифметическими устройствами, которую мы не смогли нейтрализовать. Вибрация снаружи корабля стала усиливаться, вместо того чтобы уменьшаться. Конфликтующие воздействия создали торсионную нагрузку на корпус… и один из камней начал отваливаться. Девятый, который мы поставили последним. – Ты говорила, что девяти камней должно хватить. Уверен, что с вашими способностями вы вполне могли бы обойтись и восемью.