– Понятно. Если побеседовать, тогда ладно. Знаете, куда ехать? Вам, наверное, сказали дорогу? – Нет, понятия не имею, где вы находитесь, – призналась я, удивленная последними словами собеседницы. – Рабочий день у нас заканчивается, – заботливо предупредила Клавдия Гавриловна, – записывайте мой домашний адрес. Станция «Брендино»… Я икнула, потом переспросила: – Какая? – Брендино, – спокойно повторила она. – Там есть магазинчик, обогнете его, увидите тропинку через лес. – Я на машине, – пробормотала я, – городским транспортом не пользуюсь. – Тогда с шоссе сверните у знака «Деревня Огурцово», – посоветовала Иванова. – Мой дом самый последний. Заплутаете – звоните. Сейчас телефон продиктую. Я охрипла и попыталась откашляться. – Он у меня есть. – Так вы же на служебный звонили, аппарат в кабинете стоит. Я, кстати, не всегда его слышу. Хорошо, определитель есть, всегда людям перезваниваю, – словоохотливо объяснила мать Макеевой. – И если понадобится, лучше мне эсэмэску скиньте, а то денег на балансе мало. – Ладно, – прохрипела я. Записала номер и отсоединилась. – Заказать водички? – заботливо предложила Тоня. – Ты что-то осипла. Аллергия? – Похоже, у меня такая реакция на вранье Макеевой. Та, оказывается, распрекрасно знала Брендино – в пяти минутах ходьбы от платформы живет ее мать. – Интересно… – протянула Грымова. – Между прочим, Елена единственная из всех была задушена. Чем она отличалась от других жертв? Почему маньяк не выстрелил? Я начала рыться в сумке в поисках мятной конфетки, выдав первую пришедшую в голову идею: – Закончились патроны. Антонина протянула мне жестяную коробочку. – Попробуй, помогает от першения в горле. Забирай всю упаковку, у меня еще есть. Я сунула под язык леденец. Грымова начала пудриться. – У киллера, который тщательно спланировал свои действия, не произойдет глупого косяка с патронами. Вероятно, Елена была для него особый десерт, так сказать. – Или не заслужила даже пули. Убийца считал Макееву самой отвратительной из всех жертв, поэтому и задушил, – пробормотала я. – Постараюсь дотошно расспросить Клавдию Гавриловну. Тоня смахнула ладонью крошки со скатерти. – Наталья Миронова немного старше Макеевой, они могли учиться в одной школе. Сомневаюсь, что в том районе много учебных заведений. – Продавщица и Ленка непременно пересекались! Мы нашли связь между двумя жертвами, – воскликнула я. – Слушай, – упавшим голосом произнесла Антонина. – Что-то мне подсказывает, что Клавдии Гавриловне не сообщили о смерти дочери. – Да нет, она непременно знает о вчерашнем происшествии в магазине, – заспорила я. И тут же осеклась. – Ага! Дошло! – с торжеством сказала Тоня. – Иванова небось слышала про убийства, но не связала их с Еленой. – Не смогу принести ей трагическую весть, – испугалась я. – Сначала поговори с ней о дочери, – посоветовала Антонина. – Вероятно, они давно стали чужими. Я вынула кошелек. – Сомнительно, что мать спокойно воспримет известие о смерти ребенка. Клавдии Гавриловне может стать плохо. – Но нельзя же оставлять Иванову в неведении, – не унималась Грымова. Я только вздохнула. Глава 13 Огурцово выглядело убого, завалившиеся набок заборы, почти ушедшие в землю избушки. Откуда-то слышались детские голоса, из одного окна звучала музыка, на некоторых калитках, мимо которых я тащилась со скоростью больной черепахи, висели для просушки тряпки. А вот рядом с домиком Ивановой на соседнем участке стоял добротный коттедж из красного кирпича. Похоже, там жил самый богатый человек в деревне. Клавдия Гавриловна оказалась очень худенькой старушкой. В комнате, куда она провела меня, царило то, что моя тетка Раиса называла «гордая бедность». Повсюду идеальная чистота и ни одной новой вещи, кроме большого телевизора. – На мой юбилей коллеги скинулись и подарили, – похвасталась хозяйка, проследив за моим взглядом. – Зарплата у почтовиков скромная. К тому же мы деревенские. Считается, раз на земле живем, то можем огород держать, птицу, корову завести, значит, с голода не умрем. Оно и верно, летом-осенью банок закрутишь – зимой-весной собственными заготовками питаешься. Но молодежь не хочет за копейки ломаться, вот и остаются одни старушки на посту. У меня в отделении средний возраст сотрудниц, как у библейских старцев, но никто на здоровье не жалуется. Почему? Так мы же на велосипедах по округе разъезжаем, сердце тренируется, и в хоре поем, недавно на областном смотре заняли второе место. – Клавдия Гавриловна осеклась. – Ох, простите, разболталась бабка. Вы ж пришли не про наши достижения слушать, из-за Милены прибыли. Поглядите кругом, денег в доме не водится. И дочь давно из детского возраста вышла, не ответчица я за нее. – Похоже, у вас с Леной сложились непростые отношения, – осторожно завела я беседу. – Ничему плохому я дочку не учила, – грустно сказала Клавдия Гавриловна, – дурных примеров перед глазами она не имела. Ни пьяниц, ни лентяев в семье не было, мы с мужем работали, дочку любили, кормили-одевали, как получалось, никогда не били, книги хорошие в дом приносили. Ну почему она по кривой дорожке пошла? Ведь с тринадцати лет мошенничать начала! Забежит к соседям и жалобным голоском тянет: «Тетя Маша, дайте, пожалуйста, денег. Мама велела в аптеку сбегать, лекарства купить, а рублей не оставила. Вернется с работы и отдаст». Конечно, ей не отказывали. Хитро Милена поступала, брала крохотные суммы, ну, вроде тридцать копеек, если по советским деньгам. Это сейчас в деревне народу мало осталось, а раньше тут жизнь ключом била – заводик консервный работал, автобаза, теплицы. Народа много жило, люди хорошо получали. Вот к вам сегодня примчится ребенок соседки с просьбой дать на лекарства десять рублей, неужто ему откажете? Я покачала головой. Иванова спрятала руки под фартук. – А если червонец вернуть вам забудут, пойдете его требовать? – Маловероятно, – ответила я. – Сумма крохотная, как-то неудобно даже говорить о ней. – Вот на то Милена и рассчитывала, – горько продолжала Клавдия Гавриловна. – Открылась правда случайно. Я в магазине за творогом стояла, в павильоне на станции. Продмаг там сто лет, по сию пору работает, но из государственного частным стал. Но это я так, к слову. В тот день передо мной отоваривалась Анастасия Рукина, и у нее не хватило денег в кошельке, чтобы рассчитаться, уж не помню сколько. Настя на меня посмотрела и попросила: «Клава, добавь за меня деньжат, все равно ты мне должна». Я ей мелочь протягиваю и говорю: «Никогда в долг не беру». А Настенька в ответ: «Ой, да ерунда, копейки, я давала твоей Миленке на сердечные капли». Вот так слово за слово все и выяснилось. Сзади Иван Сергеевич с бидоном стоял, он наш разговор слушал, а потом влез со своим замечанием: «Милена и у меня чуток брала на таблетки от кашля. Не стал бы о пустяке вспоминать, но раз ты, Клавка, Настюхе отдаешь должок, то и мне верни». Я молча слушала, а Клавдия Гавриловна все говорила и говорила… Забыв про творог, Иванова вернулась из магазина и устроила дочери допрос. Милена все отрицала, плакала, твердила, что соседи лгут. Но мать успела побеседовать с другими людьми в длинной очереди к прилавку, выяснила, что почти к каждому ее девочка обращалась с просьбой о мелких суммах, и приказала Милене не врать, а лучше объяснить причину своего поведения. Вместо того чтобы попросить прощения, дочь устроила скандал с припевом: «Мы нищие… я хожу в лохмотьях… хочу магнитофон, а ты его не покупаешь!» Клавдия Гавриловна попыталась внушить нахалке, что после смерти отца у них с деньгами проблема, но дочь словно с цепи сорвалась, обвинила мать во всех смертных грехах и воскликнула: – Вот Наташке Мироновой по полной свезло. Ее папа с мамой обожают! Одевают, как куклу, ни в чем не отказывают, на море возят, золотую цепочку купили. Вот бы мне таких родителей! – Речь шла о Наталье Мироновой, той, что была продавщицей в магазинчике на станции? – уточнила я. Клавдия Гавриловна быстро перекрестилась. – Упокой господь ее душу. Убил вчера Наташу злой человек. Ну, прямо на свою смерть она сюда вернулась… Небось ее Миша от горя почернел. Хорошая женщина, хотя многие ее тут недолюбливали. – За что? – быстро поинтересовалась я. – У Мироновой были враги? Старушка подперла щеку кулаком. – Ну, враги это слишком сильно сказано. Завидовали ей, это да. Жизнь у Наташи хорошо складывалась, а нелюбовь людей ей по наследству досталась. Мать Мироновой, Олеся Николаевна, всю жизнь нашим магазинчиком заведовала. Раньше с продуктами туго было, так она что получше припрячет в чуланчик и своим продаст. Про кладовку народ знал, все хотели туда попасть, да не каждому удавалось. Олеся с выгодными людьми дружила. Главврач больницы, директор школы, председатель сельсовета, заведующая универмагом в Ликино – вот ее круг. Из Москвы в наш магазинчик кое-кто на «Волге» прикатывал. Жили Мироновы, не тужили. Борис Семенович, отец Наташи, химию в школе преподавал, деньги в дом Олеся несла. Но она мужа обожала. Дочь воспитывала в почтении к отцу, свекровь к себе взяла и никогда с ней не ругалась. Ну и с чего местным бабам ее любить? У них-то мужики и погулять горазды, и выпить не прочь, дети сплошь хулиганы, сами после работы на огород бегут и до ночи там тяпкой орудуют. А как пятница, вечер, так из всех изб скандалы слышны – расслабляются наши мужички и женушек своих уму-разуму учат. В субботу утром пойдешь за водой и непременно ту или другую соседку с ведрами встретишь, и у всех лица платками замотаны. У Олеси же в семье тишь да гладь. Муж ласковый, свекровь невестке в рот смотрит, на всех углах об ее уме и красоте твердит, дочь отличница, по гулянкам не шляется, в свободное время матери помогает, машина есть, сама в шубе, супруг в дубленке. Так за что к Мироновой хорошо относиться? – Да уж, – вздохнула я. – Тетрадочка у Олеси имелась, она в нее долги записывала, – откровенничала Клавдия Гавриловна. – Отнимут жены у своих мужиков зарплату, а те не плачут, идут в магазин и берут бутылки в счет будущих доходов. Олеся никому не отказывала, а в конце месяца стучалась в двери домов и говорила: «Пора расплачиваться». Уж сколько раз местные бабы просили ее не отпускать мужьям водку, но Олеся спокойно парировала: «Не имею права покупателю отказывать. И я вашим мужикам не мать, сами за ними следите…» В перестройку Миронова подсуетилась, приватизировала магазинчик. Наташа выучилась на финансиста, устроилась на работу в банк, вышла замуж за его владельца, родила девочку и очень счастливо жила в Москве. А Огурцово потихоньку умирало. В некогда шумной деревне сейчас осталось меньше десяти хозяев, в основном старухи, одна из них Олеся Николаевна. Наташа не бросала мать, и старшей Мироновой крупно повезло с зятем – Миша уважает тещу, построил ей симпатичный домик со всеми удобствами и дает денег. Лавка вблизи платформы Брендино перестала приносить доход. Люди из соседних деревенек и дачники предпочитают ездить в Ликино, в огромный торговый центр. Наташа и Миша многократно просили мать закрыть крохотный маркет и перебраться жить к ним, в столицу. Но Олеся Николаевна упиралась, хотела остаться в родном доме и считала свою торговую точку чем-то вроде собственного ребенка. Но если бы не обеспеченный зять, постоянно вливавший в лавку средства, «предприятие» давно бы, наверное, разорилось. Пять месяцев назад Олеся Николаевна сломала ногу. Миша отвез тещу в Германию на операцию, а по возвращении в Россию поселил в своем доме. Но старшая Миронова стала плакать, и ее вернули в Огурцово. Одну Олесю нельзя оставлять, поэтому Наташа поехала в деревню вместе с ней. И встала за прилавок ее любимого «детища». Олеся Николаевна страшно переживала за судьбу магазина, наотрез отказывалась нанимать продавца со стороны. Похоже, у нее начались возрастные заскоки. Но Наташа обожала маму, вот и шла у той на поводу. Они с мужем решили, что пожилой женщине необходимо спокойно реабилитироваться, не стоит ее нервировать, пока нога плохо слушается, пусть конец весны и лето она поживет на природе. Осенью же Наталья и Михаил предполагали забрать Олесю Николаевну в Москву, якобы для медицинских процедур. Короче, зиму старшей Мироновой предстояло провести в столице. Как поступить следующей весной, учитывая преклонный возраст Олеси, ее родня пока не планировала. И, конечно, никто не мог предположить, что первой на тот свет уйдет Наташа. Вчера в районе десяти вечера приехала внучка Олеси и увезла еле живую от горя бабушку в город… – Одна из местных жительниц говорила, что Наталья очень жадная, заморила дочку голодом, не кормит ее, – вклинилась я в рассказ заведующей почтой. – Небось с Иркой Васиной поболтали, – неодобрительно сказала Клавдия Гавриловна. – Не верьте ей, она брехунья, каких поискать. Сейчас расскажу, в чем дело. Я навострила уши и узнала следующее… Какое-то время назад моя собеседница столкнулась на улице с ними обеими, с Натальей и Анечкой, и испугалась. Идет женщина, на смерть похожая, – кожа серая, глаза провалились, под ними синяки, худющая, а живот, как у беременной, торчит. Рядом Аня, еще хуже Наташи выглядит, высохла, как кузнечик. Иванова не выдержала и брякнула: – Матерь божья! Никак вы обе заболели! Анечка с соседкой беседовать не стала, на бабушкин участок шмыгнула, а Наташа пояснила: – У меня печень отказывала, врачи думали, умру скоро. Но Миша нашел хорошего доктора, японца, он лечит голоданием. Я сейчас его метод применяю и ожила. Дочку тоже очистить решила – говорят, к детям материнские болячки переходят.