Мы направились в кофейню в паре кварталов от книжного магазина. Оказавшись внутри, мы попробовали почти все их фирменные напитки. Я размышлял, заметила ли Элеанор, как у меня подергивались глаза от избытка кофеина. Хотя, скорее всего, она ничего не заметила, потому что была увлечена разговором, вдруг сделавшись словоохотливой. Вероятно, ее избыток кофеина сделал менее стеснительной. Я обнаружил, что мне нравится мокко. Элеанор оказалась более придирчивой: два кусочка сахара, ваниль, дополнительная порция сливок. Когда мы определились с выбором напитков, разговор на время утих, потому что мы погрузились в чтение, попивая кофе. Но Элеанор то и дело поглядывала в мою сторону и улыбалась, а я улыбался в ответ. Ее улыбка завораживала меня. Так я мог привыкнуть видеть ее раз в неделю. Пару часов спустя мы двинулись обратно к ее дому. Мне нравилось смотреть, как бережно она прижимает к груди книги, словно маленьких детей. – Знаешь, о чем я совсем не думала последние два часа? – спросила она, когда мы остановились около ее дома. – И о чем? – О раке. Я улыбнулся. Это же прекрасно. * * * Мы продолжили встречаться, а когда не удавалось увидеться, общались в AOL. Я рассказывал, какие фильмы о кунг-фу нравятся мне больше всего, а она скидывала мне свои любимые романы. А затем мы выполняли домашнюю работу, смотря фильмы или читая книги, и делились впечатлениями. В дни, когда Элеанор сидела с Молли, она первым делом подходила к моему дому, где я уже поджидал ее, сидя на крыльце. А затем я провожал ее через три дома, переходя улицу, и шел до крыльца Молли. Вернувшись домой, я вспоминал ее улыбку. Я вспоминал ее смех, ее любимые кардиганы и то, как расцветало ее лицо, когда она рассказывала об интересной книге. Вспоминал, как улыбка угасала каждый раз, как я спрашивал о здоровье ее мамы. Я вспоминал о том, что делало ее счастливой. И о том, что огорчало ее. Обо всем. Я вспоминал обо всем этом. И продолжал придумывать, чем еще мы могли бы заняться при встрече. Чтобы отвлечь ее. И чтобы она была рядом со мной. Проснувшись утром, я первым делом думал об Элеанор, а последней моей мыслью перед тем, как моя голова касалась подушки, тоже была мысль о ней. Я и не представлял, что такое возможно. Не знал, как быстро ваше сердце может привязаться к человеку, который еще недавно был вам совершенно незнаком. 7 Элеанор Наконец-то я решила показать Грейсону стрекоз. Мы встретились на парковке у Лори-Лейк, и, увидев его, я подумала, что он стал еще красивее, чем прежде. На нем были простая белая тенниска и темные джинсы, но для меня он выглядел просто сногсшибательно. – Привет, – улыбнулась я. – Привет, – ответил он, а затем обнял меня. Подошел ко мне, раскинул руки и прижал меня к себе. Да. Он обнял меня. Наше первое объятие. И он сделал это так непринужденно, словно мы всегда обнимали друг друга при встрече. Я тоже обняла его и, возможно, держала его в объятиях дольше, чем следовало, но мне было все равно. И, похоже, ему тоже было все равно, потому что он крепко прижимал меня к себе, пока я первая не отпустила его. Отступив назад, я откашлялась, не в силах взглянуть на него из-за переполнявшего меня волнения. Что означало это объятие? Возможно, эти несколько мгновений, что мы прижимались друг к другу, значили больше, чем простое дружеское объятие? Волновался ли он, как и я? Или же я преувеличивала каждое мгновение наших встреч с тех пор, как Грейсон Ист появился в моей жизни? – Ну, и где же стрекозы? – спросил он, отвлекая меня от волнующих мыслей. Я откашлялась, потирая правую руку. – Ах, они там. Пойдем. Мы направились через территорию парка, которую множество отдыхающих облюбовали в качестве места для пикников и игры в волейбол. Летом на озере было полно людей. Городок Рэйн не мог похвастаться обилием теплых деньков, и потому жители пользовались любой удобной возможностью, чтобы понежиться под лучами солнца. Когда мы с Грейсоном вышли на пешеходную тропу, он стал гладить каждую собаку, попадавшуюся нам на пути. Каждый раз, когда он замечал нового пса, его глаза загорались так, словно это была единственная в мире собака, и он тут же оборачивался ко мне со словами: «Ты только взгляни на его нос, Элли! Подумать только, он улыбается!» Словно он только что обрел нового лучшего друга, пока на горизонте не появлялся новый. Его любовь к животным мешала мне контролировать нарастающие чувства к этому парню. Можно быть чуточку менее идеальным, Грейсон? Это было бы замечательно, благодарю. Когда мы прошли половину пути, я кивнула влево. – А теперь нам надо свернуть с тропы и пройти через лес. Он вскинул бровь. – Ты ведь не собираешься заманить меня в лес, чтобы убить, правда? Я расхохоталась. – Не глупи, Грей. Если бы я хотела тебя убить, то давно бы это сделала. – Что ж, звучит обнадеживающе. Мы начали продираться через чащу, и ветки то и дело хлестали нас по лицу. Через три минуты борьбы с густой листвой мы выбрались на поляну, и Грейсон расплылся в улыбке. – Ух ты, – воскликнул он, глядя на раскинувшуюся перед нами водную гладь. По сравнению с озером этот водоем был крошечным, но отсюда он казался огромным, особенно для нас двоих. У воды лежало несколько поваленных древесных стволов, на которых мы обычно сидели и болтали с мамой. Повсюду буйствовали полевые цветы, а трава сияла изумрудной зеленью. – Классно, да? Я подвела его к бревну, и мы уселись рядышком. Некоторое время мы молчали, любуясь красотой окружавшей нас природы. Грейсон притих, но его улыбка оказалась красноречивее любых слов, и я поняла, что ему нравится эта тишина. А затем мимо нас пронеслась стрекоза. – Теперь я понимаю, почему тебе здесь так нравится. Здесь так безмятежно, – воскликнул Грейсон. – Кроме того, вода вдохновляет маму, когда она пишет картины. Мои слова его заинтересовали. – Твоя мама – художница? – Да. Она всю свою жизнь занималась этим ради удовольствия. Она потрясающая. – А в чем заключается ее работа? – Ну, днем она сидит с детьми, а вечером рисует. Она могла бы посвятить рисованию все свое время, но ей нравится возиться с ребятишками. – Классно. Я помрачнела. – Думаю, да. – В чем дело? – Просто недавно она перестала работать няней. И не рисует, как раньше, – сказала я, заерзав на бревне. – Думаю, у нее просто нет сил после химиотерапии.