Вселенная смотрит на него, ничтожного маленького. Слишком крошечного. Будто жизнь выжали, с нее стек сок самой крупной боли, самых ужасных моментов, ее спрессовали и внедрили в него. Всю мерзость его двадцати пяти лет уместили в эту секунду. Все скорби, депрессии и расставания внесли в одну жестокую инъекцию. Он ест бесконечный торт боли. Все его страхи рассервировали и подали с вилочкой и ножичком. Выпотрошили перед ним. – Вы есть любовь. Каждая ваша клеточка есть любовь. Вселенная любит вас. Вы чувствуете, как она любит вас. Но она говорит иное. Его руки опускаются в кровь, внутрь человеческого мяса, нащупывают ребра и гладят с обратной стороны. Его пальцы опускаются в извилины мозга с характерным чавкающим звуком. Тело – страдание. Каждые орган должен страдать. В этом суть тела. В этом суть Глеба. Пугающая пустота. Его ожидала она. Полнейшее отсутствие. Самое ужасное – пустота всегда была с ним рядом. Он только что это увидел. Нет. Не то. Он только что это признал. Лжец. Лжец. Каждый твой вдох – ложь. Ты есть ложь. Все твои движения, даже сокращение мышц пальцев ног, – только попытка обмануть себя. Ты уже мертв. Ты всегда был мертв. Ты пуст. Ты изначально мертв. Все остальное – агония. Бессмысленная истерия, имитация действительности. Какой ты глупый. Бессовестный мальчик. Глазастик. Плачь. Плачь. Что тебе остается? – Вы есть любовь. Вселенная любит вас. Скорби́ по себе и жалей. Бессовестный. Неблагодарный. Что ты еще можешь сделать, кроме как не плакать? Удар гонга. Тебя нет. Никогда и не было. Никогда и не будет. Ты не должен существовать. Ты неправильный. Ты ошибка. – Вдох. Выдох. Попытайся схватиться за мысль, чтобы убедиться: ты уже не вернешься. Ты застрянешь здесь. Твои друзья? Семья? Москва? Нет. Этого уже нет, потому что этого и не было. Ты больше не сможешь так существовать. Не сумеешь поверить в действительность. Тебя нет. Имени твоего нет. Души. Тела. Глаз. Истории. Ты – сплошное отсутствие. Ты – смерть в чистом виде. Ты уже мертв. – Вы-ы-ыдох, постепенно возвращаемся. Плавно. Делаем вдо-о-ох. Ты не вернешься. После такого не возвращаются. * * * – О боже мой, это правда? Кристина кокетливо хохочет, подливая вино. Марго выглядит как никогда раскрепощенной и счастливой. Еще она удивительно смеется. Почти беззвучно, кивая головой и щурясь, будто противостоя смеху. – Мы смогли договориться только на бесплатное пиво. А туалеты… – снова сдавленный смех, – все сломаны. Три тысячи человек. Три тысячи литров пива. Все было завалено кегами. И ни одного туалета. – Какой кошмар! Кристина привезла ее в La Brisa, пляжный клуб. Деревянные домики, всюду желтый свет фонариков, приглушенный бирюзовый оттенок, веревочные лестницы и канаты. И лучший вид на закат. Они сидели за столиком, провожая солнце и поглощая уже вторую бутылку вина. – Да-а-а, – довольно тянет Марго. Небо сегодня как с картинки. – Много чего было. Это нервная работа. Артисты запирались в гримерке и шантажировали нас, требуя поднять гонорар, а однажды установка Севы рухнула ровно за пять минут до открытия. Заказчики слетали, алкоголь не доставляли. Много чего. Они молча чокаются бокалами на тонкой ножке. – Как у тебя хватает нервов? – Понятия не имею. – Марго снова беззвучно смеется. – Если честно, мне это нравится. Хотя… я особо никогда не любила вечеринки. Я и не тусовалась, пока не познакомилась с Глебом. – О, правда? Он тебя подсадил? Марго фыркает. – Кто же еще подсадил, – мрачно комментирует она. Это был исключительно приятный вечер, но вид океана неосознанно пугал Марго. Она старалась смотреть либо исключительно на небо, либо на Кристину. Рубинская же, напротив, сидела к ней в профиль, с явным наслаждением наблюдая за небом. Удивительно, но они ни разу не коснулись телефонов. Марго еще сомневалась, стоило ли рассказывать Кристине, как все начиналось. Байки и провалы тусовок – это так, анекдоты. Их история знакомства с Глебом была куда интимнее. Кристина не давила. Даже не казалась особенно заинтересованной. Они просто наслаждались вечером, пытались забыть виллу и остальных. – Он делал квартирники для студентов. Ему не понравился «посвят», и он устроил свой. Коммунальная квартира на «Чистых прудах» была больше студией, чем домом. Он обустроил каждую комнату. Помню, как меня пригласили в чат «Свят-посвят», где обсуждали, кто что принесет. Мне показалось это такой глупостью, но у меня практически не было друзей, и я решила, что надо хотя бы попытаться их найти. Эти воспоминания создавали физическую боль где-то на уровне легких. Тогда все было так беззаботно, так просто. Тогда она и не знала, что ее жизнь изменится. – Мы, делегация самых активных, приехали пораньше, притащив все, что может пригодиться. Кальяны, подушки, одеяла. Я жила с ненормально активной соседкой, которая была безумно влюблена в Глеба. Кристина нежно улыбнулась, глядя на горизонт. – Я, конечно, врала и самой себе, что просто хочу развлечься, а не найти друзей. Я была отчаянно одинока и ужасно трудолюбива, хотела попробовать что-то другое… Разумеется, пошла я под предлогом, что поддержу свою подругу. Тогда она собиралась признаться Глебу в любви. Такая дурочка. – Марго подлила себе еще вина, а заодно и Кристине. – И в чем же состоял план? Марго покачала головой, пытаясь вспомнить. – Сначала, кажется, она хотела передать ему письмо. Она была с филфака, бредила Онегиным. – О-о-о, Глеб – да, из этой породы токсичных литературных мудаков. Печорин, Онегин. – Точно! Сначала ты читаешь это и думаешь: боже мой, какая утонченная натура, какая любовь, ищешь этих чертовых литературных прототипов в жизни, забыв, что ты далеко не в книге, не в девятнадцатом веке и вообще хочется счастья, а не драмы. – Аминь. Просто аминь. Они выпили. – Но, слава богу, письма не случилось. Я уговорила ее сказать все прямо. Не знаю, зачем я это сделала, хотела тайком, может, поиздеваться. – Марго пожала плечами. – Было очевидно, что это ни к чему не приведет. – Ну, считай, что это был ее личный «посвят». Надо кожей усвоить: никогда не признавайся первой. Марго закивала. Ей лень было спорить. – До этого я видела Глеба издалека. Разумеется, я была наслышана о нем. Он был одним из главных красавчиков, плюс еще и обаятельным. Я думала, что он – типичный нарцисс. – Оказалось, что нет? Марго прискорбно покачала головой. – Я увидела, как он готовится к вечеринке. Словно ребенок распаковывал подарки. Он был таким счастливым, таким радостным. Скакал из угла в угол, поправлял подушки, хохотал, настраивал плей-лист. Было видно, что он делал это не для себя, а для людей. И я замечала, уже во время тусовки, как он улыбается, глядя на остальных. «Это мой наркотик. Смотреть, как люди сталкиваются и находят общий язык. Как знакомятся, как меняются, как раскрываются. Обожаю. В этом химия тусовки. Что может быть важнее людей?» Он сказал это ей случайно, стоя в углу со стаканчиком в руках. У него были отросшая дебильная челка и не менее дебильная рубашка. Он улыбался всегда широко и открыто, смотрел собеседнику в глаза, было в нем тогда что-то от наивного дурачка. От ребенка. – Девушка призналась ему? – Да. Не знаю, как. Я только видела, что она выбежала из кухни в слезах. А затем за ней, – Марго не могла говорить от смеха, – как в мемах, целая армия девочек следует в туалет с лозунгом «Что, моя хорошая, случилось?». Кристина улыбнулась. – Я обычно эту армию и возглавляю.