Может быть, никогда. Ну или до того, как Джаспер Мур раскрыл свое истинное «я». У Эвелин вошло в привычку делить свою жизнь на «до» и «после». — Да и Макита помог. — Он свистнул собаке. — Разве не так, дружище? Услышав голос хозяина, аляскинский маламут Амарока, дремавший у камина, поднял голову; в полумраке звякнул жетон на ошейнике. — Боюсь, сегодня ему будет плохо, — задумчиво произнесла Эвелин. — Не-а. Он просто возьмет и навалит большую кучу. Эвелин легла поудобней. Когда они приехали к нему домой, Амарок дал ей несколько теплых фуфаек, но жар камина вынудил ее одну за другой их снять. Теперь на ней была форменная полицейская футболка штата Аляски и боксерские трусы; ноги закрыты пушистым пледом. — И все же зря мы ели этот салат. Я уже чувствую, как жир забивает мои артерии. Амарок поднял свой стакан и посмотрел на янтарную жидкость. — Как часто ты позволяешь себе съесть столько печенья с кремом, сколько захочешь? — Никогда. — Тогда не бери в голову, док. Завтра можешь спокойно и дальше есть свой салат и измерять количество соуса! Она, по сути, пришла к такому же выводу. Казалось, она оставила свое «я» в Ганноверском доме в гостевой спальне, где повесила свой костюм. Последнюю пару часов она болтала, смеялась и чувствовала себя обычной женщиной. А также делала вид, что у них с Амароком раньше ничего не было. К ее облегчению, Амарок делал то же самое. Уже то, что она сейчас здесь с ним, заставляло ее почувствовать себя слегка пьяной. — Я никогда его не измеряю! — Такие, как ты, измеряют все. Она приподнялась на локте, чтобы сделать еще один глоток настойки. — Это ты к чему? Что у меня невроз навязчивых состояний? Или я слишком мягко выразилась? Сущая заноза в заднице? — Некоторые ее коллеги согласились бы с ним независимо от того, какой ответ он выбрал, но у него нашелся свой собственный. — Принципиальная. Умная. Готовая достать с неба луну. Его ответ хотя и был дипломатичным, ее желание «достать с неба луну» вряд ли его радовало. Скорее наоборот — сердило и раздражало. — И тебе это не нравится. — Ты навела шороху в моих владениях. Мне это не нравится, и я никогда этого не скрывал. — И ты теперь точишь на меня зуб? — спросила Эвелин. Она надеялась, что он понимает: она имеет в виду не только разницу мнений о Ганноверском доме. — Все еще пытаюсь понять, — сказал он. — Думаю, тебе пора меня простить. — Откуда ты знаешь, что я еще не простил? — Это шутка? Ты ведь до сих пор хмуришь брови, всякий раз когда меня видишь? — Я? Хмурю брови? — Да. Ты определенно мог бы держаться чуть приветливее. Он согнул ногу и положил руку с вином на колено. — Это ты могла бы быть чуть приветливее. Единственная причина, почему я хмурюсь, — это потому, что каждый раз, когда я смотрю на тебя, по-настоящему смотрю на тебя, твои глаза начинают бегать. — Неправда, они не бегают. Он осушил стакан и подался вперед, чтобы налить еще. — Только что бегали. Скорее это было связанно с тем, что он возбуждал ее как мужчина — именно поэтому она тогда оборвала их отношения. Не могла справиться с чувствами, которые он в ней пробуждал, с тем, что эти чувства заставляли ее хотеть. — Стоп. Я тебе больше не нравлюсь. В этом вся проблема. — Мне не нравится, что ты сделала. С моим городом или со мной. Это не одно и то же. — С тобой? Я старалась быть честной! — Сначала ты несла какую-то чушь о дружбе, а потом вообще избегала меня. У тебя какой-то идиотский заскок по поводу моего возраста. Это не заскок. Ей тридцать шесть лет, ему же всего двадцать девять. Она слишком стара для него! Она упомянула и это, когда сказала ему, что больше не хочет его видеть, но это была только часть причины. — Семь лет — это много. — Это отмазка, и ты это знаешь. Она прищурилась. — Значит, ты будешь вечно твердить, что в Хиллтопе мне не место? Или что-то вроде того, что ты сказал на заправке? Он не извинился. — Ты здесь чужая. У местных жителей даже имелось специальное словечко для тех, кто, как она, были родом из других штатов и не могли приспособиться к жизни на Аляске. Она слышала его раньше: «чечако». — Это дело всей моей жизни! — Тебе вовсе не нужно изучать психопатов. То, что случилось с тобой, когда тебе было шестнадцать, а затем здесь прошлым летом, внушило тебе такой страх перед мужчинами, что ты больше не в состоянии им доверять. Зачем его усугублять? — Я могу доверять порядочным людям, — сказала она. — Но только почему-то не мне. И в этом вся проблема. Я коп и мужчина одновременно, и, что касается тебя, это делает меня плохим парнем. — Значит, тебе даже не хочется разговаривать со мной при встрече? — Ты знаешь, чего мне хочется. — Я не справлюсь с романтическими отношениями. — Справишься. Пора оставить в прошлом все, что случилось с тобой. Как ей хотелось, чтобы он был прав. Часть ее по-прежнему жаждала быть с ним рядом. Летом она оборвала их отношения вовсе не потому, что он ее не интересовал. Просто в том, что касалось Джаспера, она считала, что должна быть предельно откровенной относительного своего душевного состояния. — Три дня изнасилований и пыток оставляют след, который не проходит даже со временем. А прошлым летом, когда меня снова похитили, это… это просто вернуло меня к самому началу. Она провела пальцем по толстому рубцу на шее. — Ты ни разу не пожалела, что порвала со мной? Иногда жалела, но иногда испытывала облегчение. Она едва не призналась ему, что буквально разрывалась пополам, однако знала: это вряд ли пойдет им обоим на пользу. Ради него она должна сохранять твердость. — Нет, я поступила правильно. Амарок. — Хорошо, больше не стану ни о чем тебя спрашивать. — Спасибо. — На протяжении многих лет она отпугнула от себя не одного мужчину. Если кто-то ее волновал, она нарочно делала все для того, чтобы это не вылилось в романтические отношения. Свое упрямство она оправдывала тем, что якобы поступает так ради их же блага, оберегая их от разочарования и душевных травм. Но она знала: в конечном счете она оберегает себя. Амарок подобрался к ней ближе, чем кто-либо другой. Какое-то время ей казалось, что с его помощью она сможет преодолеть прошлое. Но затем снова появился Джаспер и… Но сколь бы сильно подчас ей ни хотелось мужчину, особенно Амарока, страх неизменно брал над ней верх. Эвелин подняла бокал, чтобы он подлил ей вина. Коль им не светит заняться любовью, то почему бы им по крайней мере не напиться? — Зачем он это сделал? — спросил он. — Какое ему удовольствие от того, что он тебя мучил? Или если не тебя, то кого-то еще? Она тотчас вспомнила первый случай. Все эти годы она старательно подавляла в себе любую память о тех трех днях, когда ей было шестнадцать, но после прошлого лета делать это было все труднее. Воспоминания и связанные с ними эмоции как будто вновь всплыли на поверхность. — Он был садистом. А садист получает сексуальное удовольствие, делая больно другим. — Это клиническое определение. — Тебе его мало? — Ты знала этого парня.