Эти его слова запали ей в самое сердце, запятнав его болью, как чернила, попавшие на кусок промокашки. Как это ни странно, сейчас Сонгён не чувствовала, что он лжет. Она практически его не знала, но когда сидела сейчас перед ним, глядя ему прямо в глаза и прислушиваясь к его голосу, он казался кем-то, с кем она давным-давно знакома. — Так что, хотите поговорить про мою маму? Хотите послушать про мое детство? — спросил Ли Бёндо. Продолжая наблюдать за его лицом, Сонгён отложила ручку и закрыла блокнот. Ей хотелось полностью сосредоточиться на его дрожащем голосе. Хотелось тщательно прислушиваться к тому, что у него есть сказать. Это было странное чувство. Будто ей удалось сфокусироваться на самой его душе. — Мое детство… — Он примолк и глубоко погрузился в собственные мысли, опустив голову. Некоторое время сидел совершенно неподвижно, а потом задрал свою тюремную робу и показал ей свое тело, сплошь покрытое следами застарелых шрамов. Шрамы были повсюду. — Так вот, значит, какое у меня было детство, — произнес Ли Бёндо. Если его мать ушла из дома, когда ему было семнадцать, все это происходило как минимум пятнадцать лет назад. И даже после всех этих лет его тело все в шрамах после тех ужасных вещей, которые она творила с ним… Его память ничем не отличалась от тела. Раны у него в голове могли оставить даже более глубокие шрамы, чем следы насилия, творимого над его телом. Когда он еще только начал говорить о том, что осталось в памяти о его матери, Сонгён очень скоро почувствовала, что воспоминания эти далеко не радостные. Вспоминал Ли Бёндо не о беззаботных счастливых днях, проведенных с ней, а о том, как едва не утонул в ванне, и о той боли, которую при этом испытал. Теперь она начинала понимать, почему песенка, которую напевала ему мать, стала заглавной композицией его преступлений. Начала сознавать, почему ей нужно полностью сосредоточиться на нем. Он сбросил с себя все наносное, практически обнажился перед ней. Его искренность тронула ее. Не в состоянии вымолвить ни слова, Сонгён просто смотрела ему в лицо. Быстро сменяющие друг друга выражения его лица ясно раскрывали, о чем он думает. Вдруг она различила в нем глубокую боль. — Черт, я не хочу говорить об этом! Я не хочу вспоминать ее! — взревел Ли Бёндо, вновь и вновь хлопая по столу скованными наручниками руками. Тихо сидевший у двери тюремный охранник удивленно вскочил на ноги. Сонгён остановила его взмахом руки. Ли Бёндо требовалось время, чтобы выразить свои чувства. Его истинное лицо, открывшееся благодаря эмоциям, а не битве умов или расчетливому поведению, могло выдать ей информацию, необходимую, чтобы понять его. — Если она собиралась воспитывать меня таким образом, то лучше бы просто придушила или бросила меня! Почему она так жутко со мной обращалась? Почему? Зачем она вообще меня родила? — пробормотал он дрожащим и запинающимся голосом. Помотал головой, а потом закрыл лицо руками. Неподвижно застыл, не поднимая головы. Наверняка не хотел, чтобы кто-то видел его слезы. Похоже, что Ли Бёндо был нежеланным для собственной матери уже в тот момент, когда появился на свет. Он вырос под гнетом этой женщины, которая постоянно осыпала его ругательствами и мучила его. В душе у Сонгён все переворачивалось, когда она слышала, как он сквозь слезы кричит, что нет у него никаких хороших воспоминаний, что не хочет он ничего вспоминать, потому что все это было слишком ужасно. Непонятно почему, но его мать переложила все собственные проблемы на собственного ребенка, изливала на него свои гнев и боль в форме физического насилия. Все могло бы быть совсем по-другому, если б рядом был кто-то еще, но больше никого рядом не оказалось. Почему его мать повторяла, что он грязный ублюдок, что ему не следовало вообще появляться на свет? — Почему она так с вами обращалась? — спросила Сонгён, ожидая, что Ли Бёндо опять начнет говорить, но он просто сидел в той же позе, не отрывая рук от лица, и сидел так очень долго. Пауза затягивалась. — Господин Ли? — произнесла она. Он даже не поднял голову. Наверное, разозлился на Сонгён за то, что она вскрыла его старые раны, что заставила думать обо всем этом. Довольно долго просидев так в молчании, Ли Бёндо наконец поднял взгляд. — Какой срок давности при убийстве? — вдруг спросил он. Сонгён на миг оторопела — подобного вопроса она уж точно не ожидала услышать. Хотя куда больше ее удивило совершенно безмятежное выражение его лица — после столь эмоциональной вспышки она ожидала увидеть красные глаза и слезы. Его голос тоже звучал совершенно спокойно — перемена настроения столь же резкая, как летний ливень. Он больше не был перевозбужден, и едва заметная улыбочка вновь вернулась на его лицо. Ли Бёндо вновь прикрылся все той же маской. Сонгён вздохнула, чувствуя полную опустошенность. — У убийства нет срока давности, — ответила она. — Понятно. Ну что ж, предположим… Он остановился на полуслове, огляделся по сторонам, бросив взгляд на охранника у двери, и потом, сложив руки рупором, поднес их ко рту и негромко продолжил — Сонгён даже пришлось податься вперед, потому что его голос звучал почти неслышно: — Предположим, я убил свою мать. Меня приговорят к смерти? Или к пожизненному заключению? — Вот что он произнес. Сонгён потрясенно уставилась на него. Всмотрелась ему в глаза, пытаясь понять, что он на самом деле имеет в виду. Ли Бёндо ухмыльнулся ей, поднялся со стула и крикнул охраннику, что хочет вернуться в свою камеру. Сама Сонгён не нашла в себе сил ни встать, ни окликнуть его. При слове «мать» он продемонстрировал ей свое покрытое шрамами тело. Сказал, что его детство было настоящим адом. Сказал, что его мать ушла из дому, когда ему было семнадцать, но Сонгён интуитивно почувствовала, что это неправда. Выходит, он просто убил свою собственную мать? Если так, то первый раз он лишил кого-то жизни очень и очень давно. Выходя из комнаты, Ли Бёндо больше не сказал Сонгён ни слова. Она не сводила с него глаз. Лицо его теперь было лишено всякого выражения, но он все же успел показать ей свое истинное лицо, лицо без маски. Она была настолько потрясена, что некоторое время не могла даже пошевелиться. Сонгён было трудно себе представить, каково это — постоянно, с самого рождения подвергаться насилию, физическому и словесному, со стороны собственной матери, самого вроде бы близкого тебе человека. Одна только мысль о том, как подобная обстановка могла искалечить его душу, сковала ее по рукам и ногам. Молча убирая в сумку блокнот и диктофон, она вдруг подумала про Хаён. Девочка появилась у нее в доме в тот самый день, когда она впервые пообщалась с Ли Бёндо. Тогда Сонгён этого не осознала, но глаза Хаён были странно похожи на его глаза. И Хаён, и Ли Бёндо пытались строить из себя сильных, но на деле оказались чрезвычайно ранимыми, и этот острый, холодный взгляд предательски выдавал одиночество. При виде холодного взгляда Ли Бёндо Сонгён иногда хотелось обнять его, исцелить его раны. Этот тридцатичетырехлетний мужчина был на самом деле ребенком, который так и не вырос. Наверное, на мысли о Хаён ее навел как раз этот обиженный ребенок в его глазах. Маленькую Хаён тоже регулярно обижала ее собственная мать. Насколько негативно подобные воспоминания повлияли на нее? Что она будет представлять собой, когда вырастет? Поймав себя на подобных мыслях, Сонгён даже вздрогнула и тут же помотала головой, придя в ужас оттого, что поставила на одну доску Хаён и Ли Бёндо. Хаён — не такая, как Ли Бёндо. Ее отец на ее стороне, ее бабушка с дедушкой, пусть даже они и погибли в огне, заботились о ней и любили ее. А теперь ожидающее ее новое окружение должно было помочь ей исцелиться от недавно испытанного шока и боли. У Хаён полным-полно времени впереди, чтобы оправиться от полученных душевных ран. Если кто-то постоянно будет за ней присматривать, помогать воспаленным ранам затянуться и нарастить на их месте новую плоть, девочка вырастет совершенно здоровой. Нет, Хаён совсем не такая, как Ли Бёндо. 14 Все утро Сонгён без устали занималась проблемами с переводом Хаён в другую школу. Как только та стала жить у них, все связанные с ней задачи целиком и полностью легли на ее плечи. Рабочее расписание у нее всегда было более свободное, чем у Джесона, который частенько просто не мог вырваться из больницы; а кроме того, семестр закончился, и ей вообще не требовалось куда-то идти. Так что вполне естественно, что делами Хаён пришлось заниматься именно ей. Это Сонгён привела в порядок ее комнату, купила ей новую одежду и прочие вещи первой необходимости. Она этого и ожидала, но, занимаясь всем этим одна, чувствовала некоторую обиду, что Джесон, похоже, по этому поводу и в ус не дует. Однако эти ее чувства было не сравнить с разочарованием Хаён. Стоило родителю вернуться с работы, как Хаён буквально ходила за ним хвостом, постоянно заговаривала с ним, цеплялась за него, ребячилась. Первые дни он баловал ее, был отзывчив и внимателен, но вскоре стал реагировать на нее без особого энтузиазма или словно вообще ее не замечал. Исследовательская работа, которой он уже давно занимался, тоже не давала ему уделять достаточно внимания ребенку, но это оправдание нисколько не удовлетворяло Хаён. Ощутив его отстраненность, она стала все реже и реже к нему обращаться, уже так не держалась за него. Этим утром девочка даже не спустилась вниз. Готовясь к походу в школу, чтобы организовать туда перевод Хаён, Сонгён поднялась на второй этаж. Постучалась, открыла дверь и обнаружила ее лежащей в постели. Девочка, которая ожидала, что отец заглянет поприветствовать ее перед уходом на работу, за завтраком дулась. Похоже, ее настроение ничуть не улучшилось. — Я собираюсь в школу, в которую ты теперь будешь ходить, Хаён. Может, сходишь со мной? — предложила Сонгён, которой не хотелось оставлять девочку одну в незнакомом доме. Да и взглянуть на новую школу Хаён было бы полезно. Сонгён немного выждала, но ответа не получила. — Разве ты не хочешь посмотреть на свою новую школу? — спросила она еще раз. По-прежнему нет ответа. Решив не давить на ребенка, Сонгён вышла из комнаты. Нельзя заставлять ее делать то, чего ей не хочется. Но вскоре, уже готовая к выходу, она обнаружила Хаён возле входной двери, уже полностью одетую. Той, похоже, не хотелось оставаться одной в пустом доме. Прихватив с собой девочку, Сонгён первым делом заскочила в сервис-центр при районной администрации, чтобы сделать копию прописки Хаён по новому месту жительства[15], которую потребовали предоставить в школе. Только этой бумажки и не хватало, чтобы завершить процесс перевода. Школа находилась меньше чем в десяти минутах пешком от дома, так что ходить туда девочка вполне могла и самостоятельно. Чтобы хоть немного ее приободрить, Сонгён пыталась разговаривать с ней всю дорогу до школы. Расспрашивала, что представляла собой ее старая школа, остались ли у нее там друзья и подружки, которым можно было бы позвонить, но Хаён упорно молчала. Новый район, в котором ей предстояло жить, тоже, похоже, не вызывал у нее особого интереса. Словно ей было совершенно неважно, где находиться — на окружающую обстановку она не обращала внимания. Была похожа на черепаху, спрятавшуюся с головой в свой непробиваемый панцирь. Словно мимоза, съеживающаяся при малейшем внешнем воздействии, наглухо закрыла свое сердце для всего вокруг. И перед Сонгён не стала открываться тоже. Они не слишком хорошо друг друга знали, и Хаён вроде совершенно не хотелось узнать ее получше. Она ее просто терпела, как ту, что теперь живет с ее отцом. Чтобы узнать и начать понимать друг друга, им требовалось время и подходящий случай, но тот, кто должен был послужить посредником между ними, был для этого слишком занят на работе. Сонгён чувствовала, что Хаён, которая смирилась с ее присутствием и согласилась составить ей компанию, все глубже и глубже уходит в себя. Сонгён прекратила задавать вопросы. Как только она окончательно решила серьезно поговорить на эту тему с Джесоном, едва только тот вернется домой с работы, они уже подошли к школе. Зайдя на школьный двор, при виде симпатичных зданий школы Сонгён ощутила едва заметный укол в сердце. После выпуска из университета она ни разу не бывала в начальной школе. Школа была не та, в которую она сама ходила, но выглядело все до боли знакомо. Небольшие четырехэтажные здания выкрашены в различные яркие цвета, маленький уютный двор… Было слышно, как детишки бегают и перекрикиваются между собой — шел урок физкультуры. Сонгён и сама все это на себе проходила, но казалось, что уже сто лет миновало с тех пор, и она помнила эти дни не слишком четко. Прошла целая неделя после появления Хаён у них в доме. Ощущение, что ты родитель, приведший ребенка в школу, не было тем, что Сонгён могла легко облечь в слова. В отличие от своих подруг, вышедших замуж гораздо раньше, Сонгён еще и к роли супруги-то как следует не привыкла, так что оказаться родительницей школьницы было для нее столь же странно и неловко, как надеть чужую одежду. У нее совершенно не было времени, чтобы хоть как-то подготовиться к этой новой роли — неудивительно, что она чувствовала себя несколько неуклюже и скованно. Такие же чувства Сонгён испытывала и к предстоящему переводу. Она и понятия не имела, к кому обратиться с возникшими у нее вопросами, но в конце концов покопалась в Интернете и сама подготовила все необходимые документы. Все оказалось не так сложно, как вначале представлялось, но Сонгён впервые осознала, что от родителя требуется множество знаний, которыми она совершенно не располагала. Идя по школьному двору, Сонгён нервничала и откровенно трусила, словно это ей самой предстоял перевод в новую школу. Этот момент знаменовал начало новой жизни и для нее самой. Она невольно сделала глубокий вдох и не глядя протянула руку Хаён. Собралась уже взять ее за руку, но та оттолкнула ее. Какие бы чувства вид школы ни вызывал у самой Сонгён, но девочка сверлила недовольным взглядом здания впереди, плотно сжав губы. Похоже, что она до сих пор пребывала в дурном настроении — либо из-за того, что произошло утром, либо нервничала из-за необходимости оказаться в совсем новом окружении, совершенно для себя незнакомом. Пока Сонгён общалась с секретарем школы, оформляя перевод, Хаён тихонько сидела в углу учительской. Все оказалось не так сложно, как думалось. Едва только справка о регистрации по месту жительства перешла в руки секретаря, как Хаён немедленно записали в ее класс. Секретарь поднялась из-за письменного стола, сказав, что Хаён уже может познакомиться со своей классной руководительницей. — Твоя классная скоро придет. Давай с ней поздороваемся, — сказала Сонгён. Хаён, однако, помотала головой и выбежала из учительской. Сонгён бросилась было за ней, но та успела отбежать довольно далеко. Между тем секретарь уже спускалась по лестнице с другой стороны коридора в сопровождении учительницы, женщины лет тридцати пяти. — Это госпожа Им Ынсиль, классный руководитель Хаён. А это мама Юн Хаён, которая переводится в нашу школу, — представила их секретарь. — Здравствуйте! Ой, простите, но она убежала вон туда, — произнесла Сонгён. — Ничего страшного. Ей наверняка не терпится посмотреть на новую школу, — беззаботно отозвалась секретарь, приглашая Сонгён обратно в учительскую. Классная руководительница составила список того, что Хаён понадобится, и вручила его Сонгён. Учебники предоставляла школа. Учительница, которая говорила спокойным уверенным тоном и выглядела в точности, как и должна выглядеть преподавательница младших классов, произвела на Сонгён хорошее впечатление. Хотя, беспокоясь за Хаён, Сонгён не могла толком сосредоточиться на разговоре с ней.